© Александр Ткаченко

Молчание войны

…Безмолвно небо... Лишь тишина...
Глухим молчаньем звучит война...

Дина Байтер

молчание войныВойна молчит совсем не так, как молчат горы, когда стоишь на вершине над облаками, слушая звенящую тишину, или как молчит море, когда полный штиль и горизонт сливается с водной гладью. Это молчание всегда величественно и бесконечно, оно волнует душу и заставляет ее трепетать. Война молчит иначе. Молчание войны настораживает и пугает. Я помню одного офицера, долго находящегося на передовой под обстрелами, который не мог спать в тишине, помню бойца, который при обстреле выбегал на самое  видное место с криком «Ура! Война!»

Хуже всего, когда о войне молчат люди, которые ее прошли —  не только воевавшие, но также их родные и близкие, пострадавшие мирные жители. Это опасное молчание. Такое молчание позволяет войне пускать глубокие корни, искажая не только психику человека, но и тормозя развитие общества. Такое было после Великой Отечественной, такое было после «афганской», такое было после «чеченской» и других известных и неизвестных нам войн. Думаю, что в результате такого молчания российское общество обрекло себя на «психологическую депортацию» и бессознательный уход в «касту отверженных» (по мнению российского психолога академика Асмолова).

Чтобы подобное не произошло после окончания «донбасской» войны на востоке Украины, ее (войну), как и бой, необходимо «выговорить», выплеснув негативные эмоции и чувства. Только так удастся понять и осмыслить всю правду войны, тем самым подготовить человека и общество к грядущим глобальным потрясениям и трансформациям.

С этой целью предлагается проект «Молчание войны». Главной его задачей является как собирание и оперативная публикация свидетельств воевавших, а также их родных и  близких, так и  оперативное осмысление настоящего с расчетом понимания будущего.

Оглавление

  1. Смерть — возрождение
  2. Право умереть и право выжить
  3. Возмездие
  4. Война как жизнь
  5. История одной картины
  6. Герои и псевдогерои
  7. О «психологе-преступнике»

Смерть — возрождение

На обочине дороги — билборд с изображением молодого парня в камуфляже и рядом надпись: «Сергей Гришин. Погиб во время военной службы в зоне проведения антитеррористической операции. Герои не умирают!».

На тот период таких билбордов в Украине, включая и Кировоград, появилось много. Но, не смотря на это, совсем рядом по-прежнему неумолимо проносится жизнь, которую не остановить.

Сергей ушел на войну накануне своего тридцатилетия как мобилизованный доброволец и попал в спецназ. Он не был особенно подготовленным и не кичился патриотическими чувствами, он был обычным кировоградским парнем, которому не была безразлична судьба его родных и близких, он пошел защищать Родину. Через несколько месяцев после того, как они прибыли в зону боевых действий, их группа выехал на задание по спасению украинского летчика, сбитого накануне…

Через полгода его родная сестра Юля написала в фейсбуке: «Сьогодні тобі мало б виповнитися тридцять, але безжальна потвора-війна не дала тобі шансу. Тебе вкрали з мого життя. Цинічно і нахабно. НАЗАВЖДИ. П’ять місяців даремних сподівань. П’ять місяців молитов і пошуків. І лише одна фраза з телефону про збіг ДНК на 99,9%, що вибила землю з під ніг. Тепер нема нічого, ні ТЕБЕ ні надії. А я до цього не була готова. Думала, попереду купа часу. Я так багато тобі не сказала. Не зробила, не почула, не дала. І іншого шансу немає. Пробач мені, братику, за всі НЕ. Безмежно тебе люблю, мій Сірьонька».

С Юлей мы встретились в Киеве уже в октябре 2015-го, когда прошло больше года после гибели Сергея. Ей было тяжело самой начать разговор и она попросила меня задавать вопросы. Я начал с напоминания этих слов и первый мой вопрос был о том, чего же она не дала брату и о чем до сих пор жалеет.

Ю. Мне кажется, что надо было быть более настойчивой и не пускать его на войну. Может быть, я могла бы что-то изменить. Но он старался жить своей жизнью, особенно не пытаясь куда-то стремиться. Его все устраивало.

Авт. А ты бы хотела, чтобы он плыл по течению, которое бы ты ему указывала и жил не своей жизнью?

Ю. … Но тогда он был бы жив. У него была бы жена, были бы дети. Были бы спокойны родители и не пережили такое горе.

Авт. Но у тебя же есть сын, который вырастет и у него будет жена, дети, а у тебя внуки…

Юля за мгновение задумалась и  рассказала мне о детстве. Она была старше Сергея на три года. Когда он родился, сразу приревновала его к любви родителей. Она даже хотела вынести его из дома, но мама помешала. В дальнейшем она поняла, что это ее родной брат, о котором надо заботиться и за которым надо ухаживать. Тем не менее, они с ним много воевали за любовь родителей, за что ее постоянно наказывали, как старшую.

Она не помнила, чтобы его кто-то обижал, не было таких детей, кто бы мог это сделать. В школе у них у каждого были свои интересы. Ее больше привлекала биология, а Сережа рос технарем. Не помнит, чтобы у них были какие-то кумиры. Была ли она для него авторитетом… Скорее да. Он всегда к ней прислушивался, но старался особенно не волновать своими проблемами. Со своими девушками он ее обычно знакомил, но она не влияла на его выбор и мнение.

В армию Сергей ушел неожиданно. Это было еще в марте, когда только закончился Майдан. Все еще только начиналось и никто не понимал, что это война. Была повестка в военкомат. Он этого хотел. Ему предложили и он согласился. Работы не было, а он хороший механик-водитель, обожал машины. Тогда он просто еще не понимал, насколько это серьезно.

Родители тоже еще не понимали всю серьезность ситуации. Думали, что это какие-то сборы на 45 дней и скоро все затихнет и успокоится. Серьезно тревожиться начали только в мае, когда он прислал письмо и они узнали, что он воюет на Донбассе. До этого он всех вводил в заблуждение, говорил, что находится в Днепропетровске или еще где-то. Она сама узнала, что он по-настоящему воюет только недели за две до того, когда все это произошло. Оказалось, что все это время с момента призыва он воевал и последнее время около месяца они стояли где-то в районе Снежного.

Юля разговорилась и успокоилась. Я понял, что можно переходить к главному вопросу — к самой ситуации гибели Сергея.

Ю. Это было страшно. Я в тот момент была за границей. Папа прислал СМСку, что Сережа не выходит а связь. Но я ничего не чувствовала… (у Юли появились слезы). Как я могла не почувствовать…, что что-то произошло… Я должна была хоть что-то почувствовать…

Когда я уже вернулась, позвонила маме… Тогда еще разрядился телефон и я не сразу услышала ответ. Мама позвонила и сказала, что нашего Сережи больше нет… Я сразу же стала ее успокаивать, что еще не все известно. Но она сказала, что была в военной части, просидела там четыре дня. Ей сообщили, что они не выходят на связь и вероятней всего случилось самое страшное.

Когда я приехала в Кировоград, маму вызывали в морг на опознание. Там еще были и другие ребята, передали восемь тел. Но мама Сережу среди них не опознала. Мы узнали дополнительную информацию, что пятеро наших ребят, которые были с Сергеем, оказались в плену, а одного не передали. Сказали, что все сгорело и останки прикопали прямо там, на месте боя. Ребят похоронили, а мы остались с какой-то надеждой.

Об обстоятельствах их гибели рассказывали какие-то посторонние люди, которые там не были. А те пятеро ребят, которые вернулись из плена, ушли в отказ. Наверное, им запретили что-либо говорить. Удалось выяснить лишь то, что группа наших ребят из двенадцати человек ушла на задание искать нашего летчика, которого перед эти сбили. Они долго искали и уже должны были вернуться. Но им позвонили и как-то странно сообщили, чтобы они не возвращались, а ехали в Латышево. Там есть ферма, где они могут переночевать. Как только они туда приехали и начали располагаться, их сразу же атаковали…. Это была засада.

Того фермера, к которому они приехали, даже не искали. Никому ничего не было надо. Военная часть занимается своими делами и поиски в ее компетенцию не входят. Причем, довольно странно, что того летчика за сутки до этого случая нашла другая команда и непонятно, почему наших ребят сразу не вернули. Получается, что их совершенно сознательно отправили на смерть…

Дальше начались поиски. Поскольку Сережи нигде не было, ни среди убитых, ни в плену, мы все-таки надеялись, что он жив, только по каким-то причинам не может выйти на связь. Мы видели несколько сепаратистских видео, на которых была их сгоревшая машина и те пленные ребята, но среди них Сережи не было. Я даже звонила террористам и они обещали, что поищут. Но все стояло на месте. Мы обращались в местную (сепаратистскую) милицию, но нам отвечали, что все понимают и прилагают все усилия. В итоге никто ничего определенного так и не мог сказать… Мы обращались к официальным лицам в «офицерский корпус», которые занимаются обменом пленных. Оказалось, что все работают «и вашим и нашим». В итоге, никаких сведений не получили. Когда на то место уже съездили и журналисты и СБУшники, все равно ничего конкретного сказать не могли. Потом говорили, что берегли мою психику и не хотели расстраивать. Но от этого мне было еще больней. Тогда я поняла, что его просто нет…  Была уже осень.

Со своей стороны хочу отметить, что в подобных случаях часто ситуация бывает неоднозначной, когда истинные обстоятельства или очень запутаны и непонятны, или же кому-то просто невыгодны. Например, когда разглашение может задевать интересы определенных должностных лиц. Тогда переживания и страдания близких родственников просто выносятся за скобки всех действий и официальных выводов. А иногда бывает и так, что узко-конъюнктурные интересы ставятся выше морали, этики, совести. Это жестокие правила войны.

Юля говорила довольно спокойно и уверенно и я решил спросить, как они жили, что чувствовали, что подсказывало женское сердце эти пол года до того момента, когда точно узнали результаты экспертизы ДНК. Есть ли желание все же до конца разобраться в этой ситуации, приехав прямо на то место.

Ю. Мама точно чувствовала и знала, что Сережи больше нет. А я все же надеялась. За это время постоянное напряжение от неизвестности уже настолько измучило, что хотелось просто знать. А когда узнала, особого облегчения не почувствовала и не успокоилась. Дальше надо было заниматься похоронами. Нужно было забирать останки в целлофановом мешке, там было килограмма два. Это было страшно.

Я просила следователя более подробно выяснить обстоятельства гибели Сергея непосредственно в том населенном пункте. Местные жители сообщили, что это останки молодого парня лет двадцати шести, зовут которого Сергей. Мне не было до конца понятно, откуда они все это узнали. Возможно, им были известны какие-то подробности его гибели, но мне об этом не рассказали.

Мне реально очень помог Ярослав, волонтер из «черного тюльпана» (волонтерского общества по поиску погибших). Он общался с местными жителями. Они нашли эту машину, нашли могилку, выкопали все, что там было. Судя по документам, там были фрагменты ребер, конечностей не было. Хотя в экспертизе ДНК указывалось, что для анализа брались ногти. Возможно, сначала оставалось больше. Но тогда было жаркое лето. Прошло два с половиной месяца. За этим мешком с останками я сама ездила в Запорожье. Мне было интересно посмотреть, но я бы этого не выдержала. Мне показали фото останков, сделанные запорожским прокурором.

Вдруг Юля оживилась, что-то вспоминая…

Ю. Да. Вспомнила. Как я сейчас понимаю эту ситуацию. Когда я тогда, в сентябре, приехала в Кировоград, у меня был то ли сон то ли видение: как будто я вижу ситуацию гибели Сережи с двух точек, с машины, где он сидел (его глазами) и с другой стороны. Что-то очень большое летит прямо на меня и яркая вспышка, огромный взрыв… и все, больше ничего. Это было одно мгновение. Никаких чувств я не испытала. Я поняла, что это то, что он видел в последний момент своей жизни. Это было прямое попадание и от Сережи практически ничего не осталось. Останки, эти пару килограмм, собрали и просто прикопали рядом с машиной. Было прямое попадание в место водителя. Сережу разорвало....

Хоронили Сережу в феврале 2015 года. На похоронах было очень много людей. Было очень много цветов. Я даже не предполагала, что у него столько друзей. Причем, это были в основном друзья по жизни, которые знали его много лет, а не однополчане.

Сейчас все устанавливается. На Сережину могилу  в Кировограде хожу всякий раз, когда там бываю. Я о нем помню всегда, каждый день могу с ним общаться. Для этого не обязательно ходить на могилу. Он меня не винит и у меня нет ощущения, что он чувствует себя плохо.

Авт. Как ты думаешь, когда бы он себя чувствовал лучше. Там, где сейчас, или если бы был здесь, остался и не пошел на войну.

Ю. Я не знаю. Для меня важно, чтобы знать обо всем правду и чтобы он был жив. Сейчас в Кировограде этим делом занимается адвокат. Но прокурор дело закрыл, поскольку оно было возбуждено на предмет исчезновения человека. Но стараниями адвоката-волонтера дело снова возобновили и очевидно оно еще «повисит», но с другой формулировкой. Я знаю однозначно, что все это хотят затормозить и закрыть.

Авт. А у тебя есть желание это дело продолжать… Ведь это ситуация не единичная. Предательство высшего руководства имело место во многих случаях. Но пока ничего не раскрыто и виновные не названы. Скорее наоборот, они получают награды и повышения по службе.

Ю. Я не хочу, чтобы все это исчезло бесследно. Хочу надеяться, что рано или поздно виновные ответят и понесут заслуженное наказание.

Авт. А как к этому отнесся твой сын Нестор (ему пять с половиной лет).

Ю. Он Сережу очень любил. Поскольку у Нестора нет папы, то Сережа ему его заменял. Нестор не верит, что Сережи нет. О нем он всегда говорит в настоящем времени. Он даже сам себе определил отчество — Сергеевич. Так всем и отвечает, если у него спрашивают. Нестор показывает на фото Сергея и уверенно говорит, что это его папа, и уже не добавляет, что «крестный».

Когда собираются знакомые, он говорит, что у него есть память о Сереже. Он уже другого отчества себе не представляет. Я уже думала, чтобы поменять его документы. Но это еще рано. Это должно быть только его сознательный выбор.

Авт. Вот тебе и главный ориентир при выборе мужа.

Ю. Смущенно улыбается. Да, но если Нестор захочет.

Авт. А ты говоришь, что Сереги нет, что он умер. Наоборот, он получил другую жизнь в Несторе.

Ю. Вдруг скороговоркой… До того, когда все это случилось, я все свое внимание и переживание направляла на Нестора. А теперь я за Нестора стала переживать гораздо меньше. Мне даже иногда посещает мысль, что Сережа своей такой смертью оградил от чего-то плохого Нестора. Я не могу это объяснить, но это очень четкое понимание.

Нестор и Сережа знают друг друга с рождения. Сережа забирал его с роддома, он его очень любил, заботился и нянчил. Очень переживал, чтобы все было хорошо.

Авт. Как собираешься дальше жить?

Ю. Надо как-то жить. Я уже вышла из ступора, жизнь продолжается. Хочу перетянуть родителей в Киев. Но они не хотят, им нравится их «болотце». ..

Бывая в Киеве, я при любом удобном случае стараюсь посетить театр. Так и в этот раз, в завершение нашего разговора я вдруг поделился этой мыслью с Юлей и, заметив ее оживающее лицо, пригласил составить мне компанию. Юля с радостью согласилась. Благодаря моему удостоверению «участника боевых действий» нам предоставили места в третьем ряду партера. Спектакль был легкий и отдыхающий, по хорошо известному произведению. Мне показалось, что Юля не столько вникала в давно известный сюжет, сколько наполняла свою исстрадавшуюся душу жизнью. Она оживала.

Право умереть и право выжить

Прошло два года с начала второго украинского Майдана. Незаметно стало меняться понимание событий, которые там происходили. На фоне общей житейской суеты все больше выделяется  Небесная сотня, гибридная «война» в Донбассе, боевые события в Иловайске, Дебальцево, Донецком аэропорту. На смену совсем недавно так актуальному, часто на волне всеобщей эйфории, чувству патриотизма, приходит эмоциональный спад, у одних сопровождаемый трезвым пониманием действительности, у других — апатией и пессимизмом. Домайданная страна уходит в прошлое, увлекая за собой одних, и появляется какая-то новая, еще непонятная нам страна, которую должны строить уже совсем другие, еще непонятные нам личности. Возможно, такими личностями будут те, кто прошел с честью все эти испытания, — прошел процесс изменения сознания. Стал ДРУГИМ — лучшей частью украинского народа, у которой формируются новые жизненные ценности и приоритеты. Ведь страна, взбудораженная майданами и войной, продолжает жить и развиваться, все дальше двигаясь в неизвестность бытия, находясь на острие стрелы, запущенной в вечность Творцом.

Сейчас уже меньше стало тех, кто преклоняется перед участниками АТО только по определению. У разочарованных людей, сетующих на то, что «ничего не изменилось» или «стало еще хуже», возвращающиеся бойцы стали вызывать раздражение. Недавно в фейсбуке я натолкнулся на неоднозначное отношение даже к совсем недавно представляемым исключительно героями защитникам Донецкого аэропорта, — украинским «киборгам».

Одна женщина просит объяснить — «…ради чего вообще держали этот чертов аэропорт??? Ради чего они погибли???»

Другая, ехавшему в метро «киборгу» попыталась предложить деньги со словами: «Это единственное, что я могу для Вас сделать!». Но ее герой оказался правдивее ее, «потерянной в Киеве среди встречающихся ватников и священников — сепаратистов и сказал прямо из сердца: «Без вас, мы — никто». На это она, рыдая по-детски, выдавила из себя: «Это мы без Вас никто!».

Мать погибшего в аэропорту сына рассказывала, что когда его хоронили, с правого глаза у покойника текла слеза. Он плакал, потому что хотел жить. А соседская девочка от его имени написала стихотворение «Пробачте, мамо, що загинув рано». И этот перечень можно продолжать долго.

Мне тогда, в конце января 2015 года, по «объективным причинам» (так мне объясняли отказ) не удалось попасть в Донецкий аэропорт или близлежащее селение, хотя мы стояли недалеко и поэтому туда я очень стремился, чтобы пообщаться с реальными «киборгами». Но поработать с бойцами после аэропорта все же пришлось, хотя уже несколько позже. Из бесед с ними я понял, что там у человека было как  право умереть, так и право выжить, а выбор за ним.

Право умереть

Шли последние дни обороны Донецкого аэропорта украинскими «киборгами». По словам российского журналиста и писателя Сергея Лойко (автора известного романа «Аэропорт») психология этой битвы за аэропорт украинских «киборгов» (его добровольных защитников) была сродни психологии советских воинов во время Сталинградской битвы. Чтобы в этом убедиться, я перечитал известный роман Василия Семёновича Гроссмана «Жизнь и судьба» и, если быть точным, скажу больше. По своей психологии защитники Донецкого аэропорта были похожи на защитников известного дома «шесть дробь один» (по версии В.С. Гроссмана), что стало прототипом «дома Павлова» (официальная версия), хотя у Гроссмана об этом не говорится. У него психологическая правда защитников дома «шесть дробь один» существенно отличается от официальной советской героической патетики. Главным и общим в психологии современных украинских «киборгов» и советских бойцов в доме «шесть дробь один» было то, что и те и другие в той адской мясорубке нашли для себя СВОБОДУ. Свободу в праве защищать свою Родину так, как они считали нужным это делать. Именно там они были полностью свободны, поскольку единственным критерием была жизнь или смерть. Там это было осязаемо и витало рядом с каждым бойцом. Там реальными были понятия защищать «до последнего дыхания», до «последней капли крови». Это отодвигало смерть и страх на задний план. Это возвышало человека и его дух на высшую, духовную, ступень бытия. Ведь на тот момент Донецкий аэропорт уже был полностью разрушен и не представлял собой какой-либо  материальной или военной ценности. Зато для украинских «киборгов» он стал символом высшей моральной и духовной стойкости личности и народа.

По плотности огня и применяемой военной техники битва за Донецкий аэропорт была вполне сравнима со Сталинградской и, в частности, с битвой за дом «шесть дробь один». Интересно, что в обоих случаях их защитники погибли и защищаемый объект был полностью разрушен. Но в последствии, тогда случился Сталинградский котел и коренной перелом в Великой Отечественной Войне. Я уверен, что нечто подобное, по крайней мере, в психологии украинцев, как и тогда в психологии советских людей, случилось и сейчас. Но тогда основную роль в победе народ приписал Сталину. А сейчас он пока еще никак не может поверить, что победил именно он — НАРОД, а не его вожди.

Думаю, что с Донецкого аэропорта начнется коренной перелом в психике украинцев и мы, наконец, одолеем пресловутый национальный комплекс неполноценности. Посмотрите на «странную» реакцию наших людей на гибель недавно потерпевшего катастрофу российского аэробуса и кровавые события во Франции. Многие не могут понять, почему наши люди несут цветы к посольствам России (агрессору) и Франции, которая нам советует примириться и уступить агрессору. Да потому что мы — великий и достойный народ, который способен сопереживать даже агрессору. И в этом наша сила. Это сила народа, представители которого способны добровольно выбирать право на смерть ради свободы своей Родины.

Но у психологии Донецкого аэропорта есть еще одна черта — выбор права на жизнь.

Право выжить

Итак, шли последние январские дни защиты Донецкого аэропорта. Бои шли на уничтожение. Использовалось все, что только могло использоваться. Эти бои оказались наиболее жестокими и кровопролитными. В наиболее напряженные моменты плотность огня была такая, что со стороны это было сплошное пространство взрывов, криков, автоматной и пулеметной трескотни, обломков всякого мусора и разрушенных конструкций, между которыми мелькали бойцы, — живые, раненые, мертвые, окровавленные фрагменты тел… Все это перемешалось так, что что-то разобрать было практически невозможно.

И в таком хаосе оказались наши экипажи «маталиб» (многоцелевой тягач легкого бронирования), отправленные в помощь защитникам аэропорта во главе с капитаном Ивановичем. Маталибы были старые и в любой момент могли подвести в боевой обстановке, сломаться или вообще отказать, поэтому вызывали особое опасение. Но боевую задачу нужно было выполнять. Она состояла в том, чтобы завозить новых бойцов, боеприпасы, продукты для пополнения и забирать раненых и убитых. После первого же выезда ситуация прояснилась. Не зная толком ни территории ни ориентиров, они попали в ад. Под аккомпанемент взрывов и стрелковой трескотни им кое-как, на ходу удалось выгрузить пополнение и груз и загрузить раненых. Одну из маталиб подбили, экипаж и находящиеся в кабине бойцы попали в плен, среди которых был комбат десантников (в последствии его с другими пленными водили по Донецку для общего презрения). Экипажу, где был Иваныч, повезло больше. Им удалось пристроиться за украинским танком, который выезжал для пополнения боезапаса и его экипаж хорошо знал дорогу.

Позже Иваныч вспоминал, как они долгое время (ему показалось минут сорок) с ранеными на борту не могли найти выход из зоны боя, время от времени натыкаясь на противника, который их атаковал. По тонкой, легко пробиваемой даже для малокалиберного снаряда, скорлупе маталибы барабанили пули и осколки. Находящиеся внутри с замиранием сердца прислушивались к этой какофонии боя, в ожидании попадания снаряда или гранаты ручного гранатомета. Тогда конец всем, никому из находящихся внутри выжить не удастся. В лучшем случае останется обгорелое и изуродованное тело, которое можно будет опознать. Спасибо водителю, который сумел заметить наш танк и вовремя пристроиться сзади. В результате удалось получить защиту и дорогу к спасению.

Сразу по возвращении Иваныч быстро оценил ситуацию и принял решение — больше своих ребят, не знавших территории и не имевших достаточного боевого опыта, на верную смерть не посылать. А маталибы он передал более опытным десантникам, хорошо знающим территорию аэропорта.

В итоге получилась неоднозначная ситуация с двояким смыслом. С одной стороны, Иваныча можно было обвинить в трусости — в том, что он не до конца выполнил боевую задачу. Но, с другой стороны, Иваныч сохранил жизнь свою и бойцов. А на самом деле он сохранил внукам деда, женам мужей, родителям сыновей, детям отцов. И здесь я вспоминаю очень важную мысль из романа В. С. Гроссмана «Жизнь и судьба» — «Есть право большее, чем право посылать, не задумываясь, на смерть, — право задуматься, посылая на смерть». Об этом задумывались здравомыслящие командиры во время Сталинградской битвы, очевидно об этом задумался и Иваныч тогда в аэропорту.

После этого я довольно много общался с Иванычем и с ребятами, побывавшими в аэропорту. Тот бой отразился неизгладимой вехой в их жизни и психике. Очень надеюсь, что это не останется в виде какого-то посттравматического синдрома. Для этого очень важно было понять смысл происходящего. Российская пропагандистская машина умело использовала архетип «Сталинградской битвы» во влиянии на людей, поставив с ней на один уровень фейк «победы под Дебальцево». И большинство россиян это «схавали», приняв за чистую монету.

Говоря о битве за Донецкий аэропорт, важно учитывать не только высший героизм и самопожертвование его защитников «киборгов», но и тех, кто не готов был умирать, оставаясь при этом не меньшим патриотом и полезным в защите Родины. Таких было гораздо больше. Думаю, что это придаст данному символу высшей стойкости украинского духа еще больший вес и масштабность в воспитании нового поколения.

Возмездие

Об этом случае я решил написать спустя год. Раньше как-то не  складывалось. Не было уверенности в том, что такое могло произойти.

В районе Енакиево в конце ноября 2014 года на позиции линии размежевания со стороны российско-террористических формирований заходила большая колонна живой силы и техники с российскими военнослужащими. По непроверенным данным это были профессиональные разведчики-диверсанты спецбригады ГРУ России для прохождения тренировок в боевых условиях. О важности этой колонны свидетельствовало то, что вел ее известный российский генерал Ленцов, занимающий высокую должность в генштабе российской армии. Был период «перемирия» и россияне под таким прикрытием двигались открыто и уверенно, что называется, «как у себя дома». С другой стороны линии размежевания в районе города Углегорска держал оборону украинский батальон территориальной обороны из Кировограда, недавно вошедший в состав ВСУ, который россияне, очевидно, вообще не считали за противника («партизаны» с одним автоматом  на троих).

Тогда нашу оборону сильно беспокоили т.н. «блуждающие минометы» — хитроумное изобретение сепаратистов. Суть его в том, что миномет располагался на передвижной платформе (обычно автомобильной или железнодорожной), обнаружить и накрыть который было очень трудно. Но украинские артиллеристы нашли еще более эффективное противодействие. В результате хорошо поставленной разведки они засекали наиболее «жирные» цели и брали их под контроль. Напомню, что в период «перемирия» мы могли давать только так называемый «адекватный ответ» и то, лишь с разрешения высшего начальства. Хотя, степень адекватности оценить было трудно. Понятно, что в условиях большой утечки и слива информации такое «разрешение» наши артиллеристы получали позже, чем противник информацию об обстреле. А противодействие заключалось в следующем. Как только начинали работать эти «блуждающие минометы», давался ответ не по ним, которых там уже не было, а по хорошо прицеленным «жирным» целям. В этот раз такой целью оказалась колонна российских военных, которые в той ситуации уже становились «террористической группировкой».

Главную роль в нахождении и наблюдении за «жирными» целями играла артразведка и особенно наблюдатели-корректировщики (или т.н. «глаза»), которые непосредственно наблюдали за целью во время ведения огня. Такие «глаза» имели большую ценность и их берегли и охраняли особенно тщательно. Для этого даже организовывали специальные опорники (опорные боевые пункты) в непосредственной близости к противнику. У украинского батальона эта работа была поставлена для тех условий на высшем уровне. От момента целеуказания до момента «прихода» первого снаряда проходили считанные минуты. За это время уйти от обстрела было невозможно.

Была поздняя осень. Российская колонна заходила в ночное время и ехавшие в ней чувствовали себя в полной безопасности. Даже видавшие виды опытные разведчики-диверсанты не предполагали ничего подозрительного. Примерно в это время где-то заработал «блуждающий миномет» и наши  минометчики и артиллеристы получили команду на «ответку» по уже известным координатам колонны. Цель была большая и площадная, поэтому работали «по улитке», т.е. по квадрату примерно триста на двести метров. Тогда нам, что называется, «сам Бог помогал». Первая же мина попала в цель, которой оказался грузовик с боекомплектом. Эту картину наблюдали два корректировщика, «глаза» украинских военных. От мощного взрыва  в результате детонации загорелись рядом идущие машины. Появившееся зарево еще более четко обозначило цель, включилась в работу гаубичная артиллерия. И начался ад для оккупантов, которые пришли на чужую землю. Шедшая впереди головная машина, очевидно принадлежащая командиру колонны, от прямого попадания взлетела, несколько раз перевернувшись в воздухе, упала уже в виде груды горящего металлического хлама. Ехавшие сзади камазы с живой силой и другую технику постигла та же участь. Удар артиллерии был настолько мощным и неожиданным, что спастись было очень сложно. Даже для видавших виды наших корректировщиков развернувшаяся картина показалась страшным зрелищем уничтожения…, уничтожения агрессора, который пришел к тебе домой с одной целью — убивать и разрушать. Объективным свидетельством этого боя может быть фрагмент радиообмена в эфире.

Даже годом позже, когда я пытался вывести этих украинских военных, очевидцев того боя, на откровенный разговор, мотивируя желанием подробно рассказать о военном умении наших бойцов, у меня ничего не получилось. Ответ был примерно такой. Мы воюем не против россиян и не для того, чтобы их убивать. Мы воюем за свою Родину, которую надо защищать. Поэтому хвастаться убийством людей, даже если это террористы, которые пришли уничтожать тебя и твою семью, кощунство. Хватит того, что уже сделано, а остальное пускай рассудит жизнь и Бог. После такого ответа мне даже стало неловко за свою настойчивость и ничего не оставалось, как некоторые подробности додумывать самому.  Благо дело, мне удалось еще тогда, по свежим следам пообщаться с комбатом и непосредственными исполнителями.  Уже тогда,  общаясь с бойцами, я обнаружил так называемый «иловайский синдром» — психотравмирующие последствия от предательства и унижения бойцов батальона, которые побывали и на Саур-Могиле и в Иловайске. Безусловно, они имели право на праведное отмщение, они имели право уничтожать врага, который тогда безжалостно уничтожал их, расстреливая из артиллерии как в тире, пользуясь обманным обещанием «предоставить коридор». По словам очевидцев, тогда россияне поступили как всегда подло, позволив выйти половине колонны, чем притупили бдительность остальных, которых постигла примерно такая же участь, как и спецуру под Енакиево.

Когда все было кончено, открылась страшная картина из горевшей и догорающей техники, массы убитых и раненых. Спастись удалось немногим, в том числе и высокопоставленному генералу Ленцову. Он на своей машине буквально влетел на  опорник нашего батальона перед Углегорском, где и был остановлен. Ему повезло, что его машину не расстреляли сразу. Разгоряченный генерал пытался возмущаться, но его быстро успокоили. Еще бы немного, и как минимум, положили бы «мордой в землю», надавав перед этим тумаков. У этих ребят еще свежи были переживания и воспоминания после Саур-Могилы и Иловайска. Хорошо, вовремя подоспел комбат. Я потом беседовал с комбатом и он мне поведал содержание того короткого, но очень показательного разговора высокопоставленного российского генерала и простого украинского комбата, под командованием которого была разбита колонна российской спецуры. Постараюсь передать содержание этого разговор максимально близко к оригиналу.

Разгоряченный и ошалевший генерал сразу обратился с претензией к комбату, — кто он такой и какое он имел право стрелять во время «перемирия». Комбат спокойно представился, что он представляет ВСУ и в свою очередь попросил представиться генералу. Представляясь, тот сделал акцент на том, что он генерал российской армии. И вот тут произошло то, что повергло генерала в полное замешательство. Комбат ответил, что по заявлениям российского президента на Донбассе российских войск нет…?  Генералу крыть было нечем и он окончательно успокоился в положении пленного.

Начинало светать и с поля боя стали убирать убитых и увозить раненых в скорой помощи из близлежащего города. Этот процесс продолжался примерно двенадцать часов — с четырех утра до четырех вечера. Наблюдатели насчитали около восьми камазов с убитыми и бесчисленное количество рейсов карет скорой помощи, увозящей раненых. Через некоторое время на одном из сайтов в интернете появилось сообщение, что в конце ноября 2014 года «за два дня на Донбассе погибло 300 российских военных», а российско — террористические формирования а районе Енакиево отвели свои позиции подальше от позиций украинского батальона. Даже ходили слухи, что разбитый российский спецназ объявил украинский батальон и персонально комбата своим личным врагом, чему сам комбат, узнав об этом, только с гордостью поулыбался.

Спустя два месяца батальон отвели на ротацию, что по какой-то случайности (а может быть и закономерности) совпало с началом активной фазы Дебальцевкой операции противника, закончившейся для ВСУ опасностью окружения и сдачей Дебальцево. Тогда у меня (и не только у меня) создалось впечатление, что если бы кировоградский батальон не отвели, или сделали это более грамотно и продуманно, возможно не было бы таких тяжелых последствий в боях за Дебальцево.  

Прошел год. Батальон снова на передовой. Сменился комбат, им стал один из тех корректировщиков. Он разделяет людей на войне на две категории. Первые — это те, которые всегда «дают», т.е. бьют противника в любой ситуации. Они изначально настроены на победу. Другие — это те, которые всегда «получают», которых бьют в любой ситуации. Они изначально настроены на поражение.

А совсем недавно передовые подразделения батальона скрытно ночью захватили позиции противника, которые те только что подготовили и ушли ночевать в другое место. Когда утром вернулись, нарвались на огонь наших бойцов и, потеряв около сорока человек убитыми, отошли. Вторая попытка отбить назад свои позиции, но уже силами российской спецуры, тоже закончилась неудачей с потерей убитыми около двадцати человек. Так что кировоградский батальон продолжает побеждать.

Война как жизнь

И снова мы встретились с Романом (Койотом) — командиром боевого подразделения украинской армии, которое уже девятый месяц к ряду находится в одной из наиболее горячих точек передовой линии разделения. О нем я уже раньше писал в своих  заметках «Койот» и «Он пришел выиграть войну» .

Рома проходил краткосрочную реабилитацию в больнице и у нас оказалось достаточно времен для разговора. Похоже, что у него настал момент т.н. «пресыщения личности», когда человек четко чувствует близость некоего внутреннего предела. И тут реальный способ помочь — это или просто остановиться и прекратить воевать (этого Роман себе позволить никак не мог как командир боевого подразделения), или «расширить сознание», создав емкости для его нового наполнения. Короче говоря, остро стал вопрос смысла пребывания на войне.  Было чувство, что надо подводить некоторые рабочие итоги, попытаться понять еще что-то очень важное. Эту мысль-предложение я с порога и изложил Роману, с чем он согласился. Мне даже показалось, что именно этого он от меня и ждал. Лежа под капельницей, Рома охотно разоткровенничался и открыл заслонку для свого «потока сознания».

Из всего сказанного, не нарушая конфиденциальность, могу озвучить  только его общее представление о войне, как о большом  живом организме, в котором происходит внутренняя борьба. Наблюдая за этим организмом по имени Война, его существованием (или жизнью) со стороны, ему удалось сохранить адекватность личности и трезвость мысли. Все это я предложил ему изложить в письменном виде. А через пару дней, перед самим моим дембелем, Рома принес мне этот текст, который я предлагаю практически в авторском «чистом» виде, позволив себе лишь выделить отдельные рубрики.

Роман К. (Койот). Война — та же Жизнь

Понять войну. Я — офицер ВСУ. Прошел я в этой войне не много, но и этого хватило, чтобы в моей голове зародилось определенное мировоззрение и предположение о том, что нужно делать на войне, чтобы повысить уровень боеспособности своих бойцов. А главное, вложить им в головы определенный настрой и взгляды на жизнь для реабилитации на гражданке. Для этого нужно попробовать понять войну.

О себе. Сразу попытаюсь убрать возможную предвзятость читателя ко мне и расскажу о себе. В мирной жизни я был офисным планктоном, не служившим в армии. У меня была семья (потом я развелся) есть дочь, я ходил на работу, и, как и все мы, гордился своими достижениями на работе и считал, что они действительно великие. Жил в обычной ячейке, как все мы, и мой мир ограничивался границами этой ячейки «работа — дом — выходные — отпуск». Да, были мечты о путешествиях, о чем-то глобальном, но все они так и оставались в разряде мечты (даже в голове они были чем-то эфемерным,  чем-то таким, что никогда не сбудется).

Записаться на войну. Потом я добровольно записался на войну. Это был долгий путь, но не об этом. Война мне показала скоротечность жизни, добавила решимости и стерла границы. Теперь я не мечтаю. Я, блин, ставлю цели и строю планы их достижения! Тут все просто. Когда ты видишь смерть рядом, очень рядом, твое мировоззрение меняется, происходит переоценка ценностей. Только если в обычной жизни это длительный процесс, который может занимать годы, то на войне это занимает секунды. Ты взрослеешь мгновенно. Это ужасная нагрузка на психику. То, что мозг годами строил, поведенческие мотивации, твою индивидуальность, твое сознание, в мгновение рушится, и ты на несколько секунд начинаешь думать как животное, спинным мозгом и инстинктами. В этот момент ты и есть животное. Все, что оказалось пустым и нежизнеспособным в опасной среде,  рушится. За эти секунды мозг быстро перерабатывает твою личность, оставляя только важное и необходимое, отсеивая всю шелуху. Ты снова начинаешь заполнять пробелы, как ребенок, быстро и с первого раза. Увидел, сразу запомнил и никогда не забудешь: проволочки в траве — плохо; громкий хлопок — нужно упасть; что-то новое и не понятное — враг, пока не доказано обратное. Из-за этого делишь все на до войны и после. Из-за этого быстро учишься, иногда забывая всякий бред типа того, что «Вася меня назвал дураком 26 октября 2008 года». На войне ты ребенок, который заново учится. И это нормально, но не повод для того, чтобы тыкать всем под нос — «Я воевал». Ты стал лучше и приспособленнее к жизни, — так молчи, не раскрывай все свои преимущества. Потом на деле докажешь, что ты лучше. И не нужно этому сопротивляться, это бесполезно и опасно, рискуешь застрять в оплакивании прошлого, как те, кто не справился с кризисом среднего возраста. Только у нас это опаснее — алкоголизм, видения, психопатия, ярость!

Первый бой — это новое рождение. Главный момент твоего  нового рождения — это первый бой. В нем рушится старое сознание и рождается новое, — в первые же секунды серьезного боя и серьезной опасность ты испытываешь чистый концентрированный яркий животный ужас. Потом несколько дней после боя ты все переосмысливаешь и начинаешь привыкать к новому себе. В этот период у тебя обычно круглые глаза от шока, ты не веришь, что ты это ты, и в то, что ты делал в бою… .  А потом всю войну заполняешь пробелы. Иногда бывает по несколько перерождений, если ты попадаешь еще раз в ситуацию, из которой чудом выходишь живим  и опять испытываешь критический страх или боль, хотя боль без страха не ходит. Это происходит из-за того, что мозг начинает понимать, что неправильно научился, раз снова допустил такую ситуацию, и снова крушит личность. Но это бывает редко, так как сложно переступить порог страха, который испытал в первом бою. В последующих боях страх обычно контролируемый.

Не нужно отторгать то, что с вами произошло. Это нужно принять и строить планы на жизнь дальше, только теперь вы стали лучше и вам все дастся легче. Отторжение вызовет конфликт внутри вас, вы начнете себя жалеть и медленно затухать для жизни и общества. Я знаю, что это сложно, эмоциями сложно управлять, иногда это часто снится и очень реально. Но примите это — вы теперь такой! Относитесь к этому так, как если бы программисту снились компьютеры, а пекарю булочки, такие сны и чувства, — это нормально. Не думайте, что вы ущербны. Наоборот, вы стали лучше и приспособленнее, вы можете использовать новые черты характера в любой сфере жизни.

Совет тем, кто хочет записаться на войну. Сразу могу дать совет тем, кто хочет записаться на войну. Я, к примеру, сразу был готов к тому, что Война, — это грязь, низость и пахнет от нее совдепией. Это и сберегло мою психику. Сразу готовьтесь к тому, что ваши подвиги никому не нужны, кроме ваших побратимов; что государство о вас забудет и вас не наградят; что практически все мужское население вашей страны будет вас ненавидеть. Ведь на фоне вас они слабаки. вы смогли, а они нет. А кто признается в том, что он слабак?! Правильно, никто, ведь лучше «блеснуть интеллектом», показать, что ты очень  «мудрый» и высмеять Войну, на которой вы воюете и очернить идеалы, за которые вы воюете. В начале войны государство вас любит, ведь вы ему нужны, а в конце вы ему уже не нужны, и вас спишут со счетов и скажут — не нравится, нужно было не воевать.

Относитесь ко всему философски. Я не говорю, что так будет. Я говорю, что к этому надо быть готовым. И если подобное случится, то вы уже будете к этому готовы и вам не сломает мозг. Вы не будете бухать на кухне и орать «ЯВОЕВАЛ» всем вокруг (это не красиво), совершать другие глупые поступки, за которые вас будут бояться и ситуация усугубится. А если вам государство не сделало аж столько гадостей, то вы испытаете чувство удовлетворения от выполненного и оплаченного долга и тоже с ума не сойдете. И вообще, относитесь ко всему философски, как наблюдающий со стороны, и ваша психика останется в норме.

Я считаю не правильным подход общества к войне. Да и, в общем, не правильным подход общества к воспитанию мужчин. Ведь нас с детства учат, что нельзя драться, что насилие это очень плохо, воспеваются и оправдываются обществом мужчины, которые не способны себя защитить, кивая на лозунги «он же слабый» или «так конфликты в цивилизованном обществе не решаются». И начинают входить в моду всякие «эмо», «хипстеры», «домашние мальчики», бесполезные как мужчины, но «оооочень милые». Господа! То, что выглядит цивилизованным обществом, это только ширма, и на войне это видно как нигде. Ведь все солдаты здесь из цивилизованного общества, в котором «так конфликты не решают» и эти солдаты стреляют,  закидывают гранатами, режут и рвут на части друг друга, и радуются этому, празднуя победу. Насилие и жестокость — часть цивилизации. И пока мы не построим что-то лучшее, нужно адекватно понимать насилие. Из-за его отрицания обществом солдаты, вернувшиеся с войны, требуют реабилитации. Но не их вина, что общество отвергает их как элемент насилия. Из-за этого у них стрессы непонимания с близкими, и потом им требуются помощь психолога. Общество делает их изгоями и солдаты начинают мысленно жить тем периодом, когда они были нужны, а поскольку война в память впечатывается очень ярко, как тот период, когда все их любят и уважают ( имеются в виду свои), то мысли у них в голове о войне постоянно. Потом границы реальности и этих мыслей начинают стираться и появляются проблемы.

Нужно воспитывать патриотизм. Я не говорю, что насилие хорошо и нужно детей воспитывать садистами. Просто насилие, это естественная часть жизни общества. Ведь всегда найдется кто-то, кто проявит к тебе агрессивные действия, и вы должны быть к этому готовы. вы должны быть готовы защитить себя, семью, страну. Иначе к вам придет тот, кто злее и отберет все, включая жизнь. Нужно воспитывать в детях патриотизм, понятия о необходимой защите себя, семьи, страны. Если выработать к этому здравый подход,  то все выйдет.

Без войны планета прожила всего 298 дней. Если я не ошибаюсь, где-то читал, что за всю историю существования человечества, дней, в которые не было ни одной войны, на планете было всего 298. В этом случае могу сказать, что Война, это тоже часть общества, а по ее характеру могу сказать, что война, это та же прожитая жизнь, но в сотни раз быстрее. На Войне ты быстро учишься, тебе приходится осваивать огромное количество знаний и навыков, в кратчайшее время и применять их в деле, быстро принимать решения, и очень быстро взрослеть. 

Фраза «тупой вояка» очень опрометчива. Он в разы умнее вас. Исходя из всего этого, гражданские должны понять, что  фраза «тупой вояка» очень опрометчива. Он в разы умнее вас (конечно, если он действительно воевал, а не бухал или с тыла смотрел на передовую, эти конечно же могут быть тупыми как пробка). И не нужно их бояться и отталкивать. Большинство психологов, реабилитирующих участников боевых действий и войн, необходимы только потому, что человека не приняли в обществе. Да, воевавший может вам показаться странным… Он ведь стал более решительным и смелым, он ведь смерть за руку держал и вернулся, его теперь мало что пугает, у него теперь другие ценности. Ведь странно, если он ударит своего шефа только за то, что тот его обозвал тупым идиотом. вы бы стерпели. А у него другие ценности, ему достоинство дороже денег, потому что на войне достоинство бесценно, его нельзя терять. Вот он и привык, но разве такой человек плох для общества? Я думаю, что мы все к этому стремимся!?

Послесловие или к вернувшимся с войны

Этот материал я написал задолго до разговора с Романом, но почему-то никак не мог его опубликовать. Чего-то не хватало. Теперь такое желание появилось. Думаю, что будет интересно сравнить его с откровением Койота..

Сижу в  столичном городском парке и насыщаюсь мирной жизнью. Погода — благодать. Мимо гуляют мамочки, бабушки и дедушки с маленькими  детками и внуками (иногда без оных, просто парами), компании школьников и студентов, иногда в виде занятий по физкультуре или экскурсии по какому-то предмету (чаще импровизированные, не специально организованные). Всем хорошо и спокойно. Никто даже не представляет, что откуда-то может прилететь смерть. Именно этим отличаются мамочки, бабушки и дедушки, гуляющие в донбасских городах в зоне досягаемости артиллерии, которые всегда готовы к тому, что может прилететь мина или снаряд и они, их дети или внуки могут быть ранены или даже погибнуть.

В первые дни после приезда из зоны боевых действий, идя по улице, я постоянно ощущал (ловил) на себе изучающе-удивленные взгляды прохожих, особенно пенсионеров. Очевидно, мой возраст в купе с военной формой и какой-то непонятной мне «печатью войны» создавали такое впечатление. С каждым днем таких взглядов ставало меньше, а через пару недель я вообще перестал их замечать. Наверное, «печать войны», с которой приходит демобилизованный боец, сначала отражается довольно ярко. Но со временем, по мере вхождения в мирную жизнь, расплывается и…, нет, не исчезает, но лишь прячется в глубине сознания, а затем и бессознательного, никуда не исчезая. В любой момент война и «зверь», разбуженный ею, могут вырваться наружу самым непредсказуемым образом. Что с этим делать? –это и есть то наиболее важное, о чем пойдет разговор с только что вернувшимся с войны. Необходимо начать четко себя рефлексировать, т.е. видеть со стороны, что (или кого) вы собой представляете и как это оценивают и видят окружающие — человека или «зверя», добропорядочного семьянина или конченого алкоголика, или т.п. Главное, не растерять и не утратить так дорого доставшийся военный душевный опыт, моральный, а значит и жизненный потенциал или жизнеспособность. 

Попав на войну, вы вдруг понимаете, что здесь все другое, гораздо более жесткое и реальное. Здесь все определяется критерием смерти, когда все четко разделено и воспринимается в черно-белом цвете — свой или чужой, друг или враг, живой или мертвый. Причем, здесь срабатывают свои личные критерии, когда другом может быть противник, предупреждающий о начале обстрела, а врагом — собственный генерал, находящийся далеко в тылу и отдающий идиотские приказы для передовой. вы открываете вокруг себя совершенно иной мир, в котором все живут по иным законам. Все ваши предыдущие, как правило, романтические, представления о войне, вдруг развеиваются, а вы сами, как личность, в одночасье превращаетесь в полный «ноль». вы становитесь никем и зовут вас никак, независимо от того, кем вы были до войны — бизнесменом, менеджером, аспирантом, или даже профессором. Здесь все начинается с нуля и вам нужно сызнова доказывать, кто вы есть и в чем можете быть полезным. На войне все ваши предыдущие профессиональные умения и навыки жестко нивелируются военной ситуацией. вы будете не тем, кем хотите, а тем, кем вас назначили по «штатке» и что требует от вас ситуация, ибо цена обучения здесь — ваша жизнь. Считайте, что вам очень повезло, если ваша специальность совпадет со штатным расписанием и потребностями войны, обычно это медики или, как в моем случае, психолог. Если нужно,  вы за пару минут (пока к вам приближается танк противника) научитесь стрелять с ручного гранатомета, или оказывать первую помощь раненому товарищу с пулевым отверстием в ноге или оторванной рукой. Там вы искренне поверите в Бога, когда тот же танк начнет вас обстреливать прямой наводкой…,  и т.д. и т.п. В общем, такая школа войны учит очень эффективно, в миг выветриваются всякие глупые надуманности и фантазии, а полученные знания и умения остаются навсегда, коренным образом меняя ваше сознание. Ведь они закладываются на гребне фундаментального физиологического инстинкта выживания. вы или начинаете учиться и меняться, или же наоборот, попадаете в ступор, стараетесь куда-то убежать и затем убегаете всю оставшуюся жизнь в алкоголь, наркотики и т.д. и т.п. С последними затем работает традиционная психология, стараясь вас «лечить» или как сейчас стало модным «возвращать». Вот только непонятно куда возвращать — в старое доброе давно прогнившее криминально-коррупционное болото былой жизни, откуда вы попали на войну?..

Кроме этого, большую помощь вы можете получить от духовника или священника (желательно, чтобы это были капелланы, имеющие опыт нахождения и работы на передовой). Они будут вас (а вернее вашу душу) «спасать». Я прежде всего обращаюсь к тем, кто не сломался, не сбежал с передовой, не струсил, не отсиживался в тылу при штабах. К тем, кого война не сделала хуже и кто сумел оставить смерть позади себя, вешая на «броник» в районе груди гранаты с разжатыми усиками для удобства самоподрыва, чтобы не сдаваться в плен, отдав преимущество моральным, духовным чувствам патриотизма и личного достоинства. Таких мало, но они есть. Им предлагается «развивать» свою личность. Таких уже никуда «возвращать» не получится. Такие сами кого угодно могут наставить на путь истинный. Такие — надежда общества.  

Итак, с войны вы возвращаетесь другими людьми, что сразу же становится заметно по отношению окружающих. Если же этого не наблюдается, значит человек умудрился пройти мимо войны и просто вернулся таким же, как пришел. Такие обычно приходят на войну ради карьеры и зарабатывания всевозможных льгот. В последнее время этих появилось особенно много. Такие ни в «возвращении» ни в «развитии» не нуждаются.   

История одной картины

Интересная, чуть ли ни мистическая история произошла у меня с одной картиной. Перед самым выездом в АТО ко мне обратился коллега художник с неожиданной просьбой. Он показал мне подмальовок одной из своих картин, которую никак не мог закончить…, если та не «побывает на передовой». Именно такая мысль у него четко сформулировалась в сознании, понять смысл которой он до конца не мог. Не долго думая, я согласился взять ее с собой, а там будь что будет. Вот такой она поехала в АТО (фото 1).


Фото 1

Таким образом, с начала ноября 2014 картина попала в зону боевых действий и вскоре в прямом смысле «побывала на передовой». Сначала она нашла свое место в передвижном клубе, который также служил и рабочим кабинетом психолога (фото 2).


Фото 2

Я сразу выложил фото картины в фейсбук, где она получила первое название Брама Небесна. Затем, при каждом выезде на передовую, я ее фотокопию показывал офицерам и бойцам с просьбой найти (придумать) название и дать соответствующие ассоциативные комментарии. Привожу их в формате исследования (название, автор с его краткой характеристикой, ассоциативные комментарии).

Победа будет за нами.

Солдат, 32 г., имеет семью (жена и двое детей, мальчику 8 л., дочке 2 г.).

Сначала сказал, что Донбас наверное отдадут, а потом добавил, что пойдут дальше, в Крым. Никак не мог придумать название. На картине увидел какого-то монстра (в нижней части) и парня (в верхней части). Затем, присмотревшись, вдруг неожиданно сказал, что «победа будет за нами», поскольку в верхней части картины заметил еще два сине-желтых флага.

Дорога жизни.

Офицер, 24 г., не женат. Также заметил вверху два сине-желтых флага. Изображение лица однозначно назвал женским, но имени «не услышал».

Дорога в Храм.

Солдат, 40 л., сыну 8 л., успешный бизнесмен. Увидел тучи, как у него в селе. В фигуре увидел женщину, монахиню. На картине лицо как-бы вставлено в чужие одежды.

Божья Мать грустит о России.

Офицер, 28 л., женат, 2-е маленьких детей, жена негативно относится к тому, что он ушел в армию. Увидел в одном облаке чайку (левом), в правом падающего человека с автоматом. Отметил несоответствие помпезной церкви с бедными селами, явно не на их средства построенной. Это похоже на восток Украины и Россию. Хотя картина в целом целостна и гармонична. Сказал, что вход в церковь выходит на восток.

Долгая дорога домой.  

Офицер, 40 л., есть семья, дочке 9 л. Лицо на картине сначала показалось монашеским (напоминает Путина). Нижняя часть картины похожа на скелет.

Путь к вере.

Офицер, 33г., один приемный ребенок, 15 лет. На картине непонятно кто, женщина или мужчина.

1) Тут жил и творил..; 2) Дорога к совершенству.

Офицер, 32 г., семья, ребенку 6 л. Увидел на картине место творения этой женщины или этого святого человека. «Дорога к совершенству», добавил после розговора о буднях войны. Он согласился, что главная сила этой войны не в оружии, а в силе духа, в психологии. «Серая зона» Донбасса должна превратиться в пилотную зону моделирования нового общества.

Українська Джаконда (укр.).

Плачущая мать.

Матерь Божья.

Случайные волонтеры. Взрослые мужчины, успешные бизнесмены, приехавшие на передовую с продуктами. На мой вопрос «зачем вам это надо?», ответили, что просто не могут сидеть дома, когда другие воюют.

Мамка.

Офицер, 37 л., семья, ребенку 12 лет.

Понять глубину наших глубин.

Сержант, 36 л.

Покровительница (деревни).

Солдат, 36 л, семья, 2-е маленьких детей. Больше похоже на русскую деревню.

Божья Мать.

Солдат,33 г., семья, дочке 8 л. Увидел небесное явление как видение. Вроде Божья Мать. Внизу вроде монастырь, а рядом село.

Грустный взгляд.

Солдат, 32 г., семья, дочке 6 л. «Грустный вигляд», как-будто кто-то обидел, но ничего сделать нельзя.

Дева Мария в молодости.

Солдат, 25 л., не женат. Дева Мария в молодости, монахиня. Обиженная, злая от невозможности что-то изменить. Какое — то странно-непонятное одеяние.

Изгнанница.

Мичман, 46 л., жена, 2-е сыновей. На картине увидел облака как кони-скакуны, скачущие на восток.… как-бы провожает на дела ратные 300 спартанцев. Если бы были руки, она бы навела порядок, но этого сделать не может, поэтому грустная.

 Мати (укр.).

Офицер, 27 л. Увидел чисто украинский пейзаж. Недавно тут был в такой церкви. На картине церковь с украинского села.

Вещь, которая не нужна.

Солдат, 42г., неверующий. Проблемы с семейной жизнью.

Плачущая мать .

Солдат, 40 л., семья, второй брак, двое сыновей. Гордятся отцом все, жена тоже. Производит впечатление общепозитивного, готового умереть за Украину. Плачущая мать, может быть грустит о сыне, который на войне. Видит нимб над головой.

Родная земля.

Солдат, 31г. Семья, ребенку 10л., мальчик.

Отшельница.

Солдат, 36 л.

Нещасна жінка, нещасне село (укр.).

Солдат, 32 г. К церкви идет скотина (по виду дороги, которую вытоптали коровы). На гражданке был директором кладбища. В бога не верит, но верит в реинкарнацию. На следующий день погиб, множественные осколочные ранения.

Орлеанская дева (Жанна Дарк).

Сержант, 49 л., семьи нет. Не может спать, если не «гахает». Попросил помочь. Попробовали заместить бессонницу рисованием монстров. Обещал сделать эскиз памятника волонтерам… Эскиз памятника не сделал (рассказал только идею — «женщина с двумя большими сумками»), зато стал спать.

Внизу видит церковь как Орлеан.

Повертайтесь додому (укр.).

Сержант, 45л., имеет семью, жену и детей, которых любит, наследственный казак, прошел не одну войну.

Мать-Укрина ждет своих сынов домой, живыми. Дорога туда и обратно, чтобы вернулись.

Божья Мать с улыбкой Джаконды.

Солдат, «философ/балагур» (за 40 л., имеет семью, постоянно “ищет правду” ).

Сразу увидел Божью Мать с улыбкой, похожей на улыбку Джаконды, но более суровую. Также увидел церковь и пейзаж, похожий на Донбасский.

К середине весны картина переехала в только что выделенную нам каплычку, совмещенную с рабочим кабинетом психолога (фото 3).


Фото 3.

Там уже в «живом» (не виртуальном) варианте картина показывалась боевым капелланам, которые к тому времени стали приезжать один за одним.

Матір Божа (укр.).

Сергей (49 л., пастор-баптист, в прошлом офицер-танкист, был на передовой в танковой бригаде, имеет семью, жену и двух детй, сам с Волыни).

Сразу назвал картину «Матір Божа». Но потом заметил лицо молодого человека «з церквою у серці», который, очевидно, знает что-то очень важное, но не говорит, так как его все равно не поймут. Возможно, знает смысл войны в Донбассе.

«Кіборг» (укр.).

Олег (33 г., имеет семью, жену и четверо детей, 3 девочки и младший мальчик, дьякон баптистской церкви, 9дней был в Донецком аэропорту в конце ноября 2014г. Когда выезжали, молился, по дороге никто не пострадал. После понял, что счастье — это просто спать не на бетоне и иметь что кушать.

Сначала назвал картину «Матір Божа». Но потом, присмотревшись, увидел молодого человека, который постиг мудрость, много пережил и перестрадал как “киборг”. Очевидно, постиг духовную суть “войны”, но пока не говорит, поскольку его не поймут.

Двуликая.

Максим (43 г., имеет семью, жену и троих детей, старшая дочка учится в вузе, внешне отличается от Сергея и Олега, носит крест на груди).

Сразу увидел церковь, которая несоизмеримо большая в сравнении с маленькими окружающими «хатками». Посмотрев на лицо, решил, что это Божья Мать, но, присмотревшись, заметил, что левая и правая стороны лица совсем разные — одна женская, другая мужская. Они особенно отличаются разными выражениями правого и левого глаза. Взгляд жесткий и страшный.

Немного спустя, корда я просматрвал фото «киборгов» из ДАПа, сделанных А.Лойко, вдруг увидел, что лицо одного из них (киборгов) как две капли воды похоже на лицо с картин (фото 4, фото 4а).


Фото 4.

Фото 4а

В конце мая, спустя полгода пребывания в АТО, благодаря моему очередному отпуску картина вернулась к художнику. Он ее закончил, оставив следующий комментарий:

Не відкусюй, не гризи яблуко роздору
І про Неньку не співай як про жінку хвору.
І тоді зазеленіють та й наллються жита,
Тільки працею людською розквітне Україна.


Фото 5.

P. s.

Прошло больше полутора лет с начала «пути» картины в АТО. За это время многие бойцы, офицеры и капелланы спроектировали на нее свои переживания и мысли, динамика изменения которых демонстрирует динамику изменения психологии этой войны и нашего общества в целом. Судя по последнему штриху художника, эта динамика еще далека от завершения…

Герои и псевдогерои

На войне все проявляется в черно-белом цвете. В зоне боевых действий, чем ближе к передовой, тем четче вырисовывается настоящая личность и тем менее драматично, но более конструктивно переживается страх. Я этот, казалось бы, парадоксальный процесс наблюдал с момента пересечения порога призывного пункта военкомата, затем «бойового злагодження» в пункте постоянной дислокации (ППД), затем в зоне боевых действий (ЗБД) и особенно непосредственно на передовой, «линии разделения». На всех этих этапах психология человека существенно меняется, и прежде всего, под влиянием этических факторов по мере роста чувства реального патриотизма, вплоть до достижения «базального» уровня. Лишь достойно пройдя все эти уровни, человек способен достигать состояния «дальше смерти» и только тогда можно корректно говорить о настоящем героизме в этой войне.

Вспоминаю откровенный разговор с группой бойцов перед самым выездом в зону боевых одного из наших батальонов, который в шутку называли «бандой Маруськи» (то ли за их бесшабашную смелость, то ли потому, что так звали кошку комбата). Только что произошли Иловайские события и ситуация резко накалилась, несмотря на установленное «перемирие». Понимая, куда едут, ребята были максимально откровенны, но несколько взволнованы. Выделялись такие, которые уже тогда начинали переживать, но, увлекаемые волной патриотизма, были готовы ко всему.

Спустя пару месяцев я некоторых из них встретил «там», на передовой в свой первый боевой выезд возле большого донбасского города Г. Мы узнали друг друга не сразу. Действительно, война меняет человека быстро и радикально. И дело даже не столько в соответствующей боевой амуниции, а прежде всего, в выражении лиц, которые стали гораздо жестче и сильно потемнели от невидимой донбасской угольной пыли. Когда они меня наконец стали узнавать и приветствовать, приветствовать совсем не так, как на гражданке, но искренне обнимаясь и радуясь встрече со знакомым человеком, с которым общались по душам еще там, в другом, мирном мире, я сначала несколько опешил от такой откровенности, но вскоре понял, что они из другого мира, в котором другие законы. Я понял, насколько важны были те наши беседы еще в «том» мире, до входа в зону боевых, благодаря которым у меня не было проблем с налаживанием контакта, как это обычно бывает на гражданке. Скорее наоборот, я еле успевал переваривать потоки откровений, на которые их «пробивало» в ходе наших индивидуальных бесед-консультаций, происходивших где угодно — чаще всего в блиндажах и, если позволяла оперативная обстановка и не было обстрелов, то и где-то на улице в относительно открытом месте. Эти откровения буквально выливались, как из переполненного сосуда, который вот— вот мог развалиться от непомерного груза. Тогда я впервые услышал резкий, не очень громкий, но четкий и характерный удар о бетонную стену, возле которой только что проходил, крупнокалиберной пули снайпера противника на уровне головы. Сначала я даже не обратил на это внимание. Но, когда пришло понимание того, что могло произойти, если бы я немного задержался, в голове произошел первый щелчок инстинкта самосохранения — я инстинктивно пригнулся и пошел на полусогнутых. Это был для меня первый «приход» снайпера.

О реальных героях

Впервые я встретил их еще в ППД в Кировограде. Это были те самые спецназовцы 3-го полка, которые захватыали Донецкий аэропорт и затем его удерживали, за что и впервые получили звание «киборгов». Я тогда проникся идеей построить психологический профиль «элитного украинского бойца» и проводил с ними соответствующие тесты и беседы, подробности которых изложил ранее в заметке «Киборги с человеческим лицом». На вопрос, как им удается так эффективно отражать все атаки не только обычных «ополченцев», а и российского элитного спецназа, был дан несколько неожиданный ответ. «Мы не имеем права уходить, но и не имеем права умирать, поскольку за нами наша Родина и кроме нас некому будет ее защищать, чтобы остановить идиотизм, идущий с востока». Стало быть, наши «киборги» — это бойцы, которые не имеют права ни умирать ни отступать — в этом может состоять та главная формула их стойкости, основанная на глубокой и энергетически мощной идее, которую еще предстоит осмыслить и сформулировать. Общее впечатление — абсолютно никаких «понтов». Если бы встретил такого парня на улице, никогда бы не подумал, что это тот самый «киборг». У этих ребят, так напряженно и фактически беспрерывно воюющих, практически не проявляются общеизвестные по итогам вьетнамской, афганской и других войн, психологические синдромы. Оказывается, что на этих ребят боевые действия и соответствующие стрессы оказывают скорее позитивное, созидающее влияние — очищающее и облагораживающее. Тогда логично вытекает вопрос определения современного национального «героя». Вот такие «киборги с человеческим лицом», позитивно и иногда даже восторженно принимаемые современной молодежью, вполне могут стать примером для подражания для нашего молодого поколения, способного создавать свое будущее уже в другой, свободной и великой стране.

Недавно я натолкнулся в фейсбуке на пост бойца 42 батальона нашей бригады Макса Громова, который заставил задуматься и по иному, чем думал ранее, изложить дальнейший текст.

Владислав Борисовський, Благодарность и «людяність»...

Макс Громов

Благодарность и «людяність»...

Хочу написать слова, которые могут расценить как обиду, но хотелось назвать «справедливость»...

Когда в августе 2014 мы пришли на Домбас, сами, еще нигде не оформленные, а просто как добровольцы — мы были героями, независимо от возраста, места жительства и профессии — Крым, Кировоград, школьник и банкир, 17 и 39 лет... Началом была Саур-Могила, бои за взятие и оборону, выход из окружения — нас не было в списках частей, нас не было нигде, не было наград, спасибо что остались живы... Потом Дебальцево и Миус... Потом у кого-то Санжаровка, у кого-то Мариуполь... И опять вместе, 42 бат.

Кстати, в 42 -ом мы встретили людей, занимающих достаточно высокие должности, получивших награды за Саур, ностальгирующих за ним, но…. которые никогда там не были... Общие воспоминания не получаются, как— то...))

Взятие части Жованского леса в Зайцево своим разведвзводо. В наглую, без единого выстрела. Война, которая никак не оформлена, без боевых тыщ, но с ежедневными столкновениями и обстрелами, потому что командирам страшно и лень заниматься своими обязанностями и оформлением бумаг…

Выполнение поручений командования батальйона без боевых приказов, по тихому.

Конечно, может мы сами виноваты, что всегда выполняли их без лишних разговоров, и создали иллюзию, что нам лишь бы пострелять и взорвать. Но мы — живые люди, со своей жизнью и переживаниями. А это был Долг, Долг перед Родиной, который мы готовы выполнять и дальше. А взамен — усная похвала, формальная гордость перед волонтерами.. А награды получали другие, да и бог с ними, на тот свет не унесешь.))

Огромное спасибо «Повернися живим» за тепловизионные прицелы, «Народному тилу» за автотранспорт, предоставленный конкретно отдельному разведвзводу 42-го бата, за отзывчивость в решении наших проблем, спасибо ребята. Для нас это значит то, что наш вклад в защиту страны оценен по достоинству.

Выход с зоны АТО... всем раздача по заслугам — кому грамоты, медальки, а кому — отправка «на край света». Правда, сам скажу спасибо, не доработали или карту не смотрели — край света морем оказался, на подножном корме...))). И гордость батальйона плавно превратилась, по словам «киривництва», в «сборище отбросов и уе*ков», которые даже не воевали... Мы решили уйти, строить свою жизнь и судьбу самостоятельно... Но нет, наверное у командиров комплексы, боятся они, когда от них массово уходят, потому что они и не такие уже и командиры…))

Короче, в благодарность за свою службу 42-й бат наградил нас снятием с должностей и «всеобщим презрением»..)) За то, что мы не погнали взвод в поход «наказания», не знаю за что, правда..))) За то, что потребовали от одного из «киривникив», утомленного борьбой с зеленым змием, выполнения простых формальностей — плана учебных занятий, маршрут передвижения и ознакомление с требованиями техники безопасности. А также совсем малость — наличие санинструкторов в составе групп. Эти мелочи, по причине их отсутствия, настолько вывели из равновесия «богов», что были расценены как не выполнение наказа. Хотя суточный учебный переход на 58 км. сложно подготовить. )

Така вот х**ня, малята.. Спасибо за внимание. )

Короче, честь имеем:

экс-командир взвода разведки 42 -го бата старшина Громов М.О.;

экс-головный сержант взвода разведки, старший сержант Борисовский В.С.

Номера карточек не публикуем по причине отсутствия необходимости...))) Но спасибо всем, кто не равнодушен и откликнулся в решении нашей проблемы.

В дополнение к сказанному (Невизнані і неназвані Герої кіровоградського 42-го батальйону про бій під Санжарівкою (ФОТО, ВІДЕО); Герои реальной войны; 18-річний сержант Максим Громов: Тримати бойовий дух допомагає тільки жага перемоги).

Впервые о Максиме Громове, его патриотизме, героизме и умении воевать я услышал еще в свой первый визит в 42 батальон от его тогдашнего комбата. Наша первая очная встреча и фактическое знакомство состоялось сразу после тех самых боев под Санжаровкой на опорнике «Валера». Мне настоятельно рекомендовали не заходить в комнату к этим ребятам, поскольку они еще не вышли из горячки боя и могут быть неадекватные реакции. Но я все же зашел и … увидел совсем обратное. Все ребята были сосредоточены и спокойны, никаких признаков неадекватности. А Максима, как главного героя, подбившего два танка противника, даже развеселили эти предупреждения. Буквально перед этим я успел просмотреть видео, снятое Максимом, уже гулявшее по батальону — это был «сталинград». От него и ребят я узнал из первых уст еще и подробности, что все поставило на свои места. Присланная туда для поддержки штурмовая рота 42 батальона во главе с комбатом после первых потерь и оценки обстановки на месте в своем большинстве была отправлена обратно. Остались только те, кто умел воевать и четко знал, что делать. Благодаря такому решению наступление противника было остановлено с минимальными потерями и впоследствии удержаны важные стратегические населенные пункты и высоты для переформирования новой линии разделения. Только через неделю, выполнив задание, оставшаяся группа во главе с комбатом, куда входил и Максим, с честью вернулись на базу («комбат с остатками вернулись на базу» — как сейчас помню этот доклад в штаб бригады). Сразу после возвращения мне с ними удалось пообщаться.

Первое впечатление о Максиме было двояким. С одной стороны, я увидел розовощекого еще с явно заметными остатками детского выражения лица вчерашнего выпускника-старшеклассника (на тот момент ему только что исполнилось 18 лет); с другой стороны, на меня смотрело лицо закаленного в боях бойца с уже проступавшими признаками мужской жесткости и готовности защищать Родину даже ценой своей жизни. Эти мои, на первый взгляд патетические, предположения вскоре подтвердились, когда Максима повысили в звании и назначили командиром группы. Ко мне обратились бойцы его группы, намного старше по возрасту, со странной просьбой — как то уговорить Максима не так явно проявлять свои военные и боевые умения и навыки и, что самон интересное, свои смелость и героизм… Ведь он командир и нам придется идти за ним, а мы не таки смелые и у нас семьи и дети — таким был главный аргумент бойцов.

После этого мы с Максимом не раз общались в том числе и в индивидуальных беседах. У меня начало складываться общее впечатление примера того, каким может быть гражданин будущего общества, появляющегося в Украине. Оно коррелировало и с «киборгами» и с другими примерами, о которых я писал раньше.

Это Андрей Ильин, под командованием которого под Горловкой седьмой ВОП вел бой в течение двух суток, пока у него в ногах не разорвался снаряд. И тогда уже психолог понял, что такое: «пи*дорез»

Это Роман Кулеша (Койот), рота которого положила начало «щемления» противника в Зайцево: Койот, Он пришел выиграть войну.

Это командир противотанкистов Грач, артиллерийское подразделение которого вместе с нацгвардейцами четверо суток вело бой в полном окружении в Углегорске и затем сумело выйти с минимальными потерями: Бой который лечит или командир, который грамотно воюет.

Это саперы нашей бригады, геройски погибшие в Чернухино под Дебальцево: Мина замедленного действия.

Я воочию увидел, как выглядит настоящий герой и как он отличается от официальных стереотипов, которые начинают формироваться в нашем обществе. По большому счету, это их противоположность.

О псевдогероях

Вышиватники. В период подготовки к входу в ЗБД одни при всех удобных случаях громко заявляли о своем патриотизме, часто размахивая национальным флагом; другие доставали, и примеряли и красовались во всевозможных боевых доспехах: комуфляжная форма (лучше «британка»), тактические ремни, перчатки, очки, кобуры, разгрузки, причандалы для автомата, бронники, кевларовые каски и т.п.; третьи вели частые и многословные разговоры о ходе боев и геройских поступках, к которым они якобы имели отношение; четвертые при любом удобном случае демонстрировали «боевые умения» в обращении с оружием, а также готовность и, самое главное, безудержное стремление к отправке на войну, дабы «захищати батьківщину» и «вбивати рашистів». Такие на претензии командиров по поводу недостаточной боеготовности обычно отвечали, что «мы пришли в армию не учиться, а воевать». В последствии практически никого из них я на передовой не видел.

Камарилья фальшивых «орденоносцев». О таких даже писать не хочется на фоне откровения Максима Громова. Типичные ситуации, когда одни всячески хлопочут перед командованием, выбивая себе ордена, для этого придумывая всевозможные «подвиги»; когда в другом случае из семи орденов пять получают штабисты и всего два реальные боевые офицеры. Все это говорит само за себя и пускай остается на их совести.

Синдром героя. Отдельно хочется сказать о российских «героях», наподобие главного персонажа материала «Синдром ополченца».

Для таких нет никакой Украины, а «украинцы лишь кусочки мяса» и вполне нормально бахвалиться «подарком» в виде ноги сгоревшего заживо украинского танкиста. Такие главным мужским достоинством считают насилие. Такие с удовольствием добивали раненых и затем весело мародерили в оставшемся БТРе. Для таких патриотические рисунки украинских детей лишь «милые вещи», оттеняющие войну — черную землю, рыжую траву, серые осколки, черные танки. Они почему-то уверены, что такие же как они люди были и во времена Великой Отечественной войны, совершая такие же «подвиги». Своим детям они рассказывают, что в Украине убивают «фашистов», которых не видели, и свято верят в справедливость и божью правду, которые на их стороне.

О «психологе-преступнике»

Незаметно прошел год после трагедии под Иловайском, жестоких боев за ДАП и Дебальево. Осень 2015 полностью вступила в свои права — дожди, сыро и промозгло, не за горами зима. Ситуация в зоне боевых все больше консервировалась в состоянии вялотекущего перемирия. По факту оказалось, что такое «перемирие» нам обходилось дороже (прежде всего в моральном и психологическом плане), чем активные боевые действия. Так, потери за август оказались вполне соизмеримыми с потерями в активный дебальцевский период. Особенно доставало психологическое напряжение от «режима прекращения огня», который мы старались соблюдать. Такое молчаливое ожидание «прилета по тебе» в ходе обстрелов и провокаций ДРГ противника без права на «адекватную ответку» особенно изнуряло. Адекватная психологическая помощь в таких условиях была особенно необходима.

В очередной раз к нам на передок заехали психологи по линии ГШ. Это были две женщины возрастом между тридцатью и сорока. Наш бригадный замполит в очередной раз напрягся проблемой обеспечения их пребывания, куда входил специальный транспорт, сопровождающий офицер и …  комфортные бытовые условия с горячей водой, поскольку все-таки женщины. В этот раз они сообщили, что являются специально подготовленными инструкторами и собирались инструктировать наиболее способных бойцов в оказании психологической помощи. Сама идея хорошая и я согласился их сопровождать, поскольку было интересно, что нового появилось в их работе после первых визитов к нам в начале года.

В итоге, ничего нового в их работе я не заметил. Духовный фактор «базального патриотизма», на котором держалась вся психология наших бойцов, по-прежнему оказался за бортом. По реакции бойцов и особенно их командиров, которым пришлось все это специально организовывать, эта работа оказалась «никакая». Никто так толком и не понял, что им хотели показать и зачем им это надо. Это было не то, чего они ожидали от психолога.

Уже в конце, когда оформляли «благодарности», которые мы делали всем, кто нам помогал, одна из психологов меня спросила, как мы обычно работаем с проблемными бойцами, особенно теми, кто злоупотребляет алкоголем. Не долго думая, я вдруг ответил словами нашего бригадного замполита, когда у нас заходили споры о таких бойцах.

— Обычно мы таких «кончаем».

После таких слов психологи сразу напряглись, и я понял, что эту метафору они поняли буквально. Очевидно, в качестве ответной реакции одна из них поведала мне о каком-то «психологе-преступнике» (именно так это прозвучало), который проводит на войне эксперименты над людьми, нарушая принципы профессиональной этики. В подтверждение она привела пример одной из своих коллег, ставшей «жертвой» такого эксперимента. После возвращения у нее случился нервный срыв (кажется, сопровождающийся чрезмерным употреблением алкоголя) из которого они ей коллективно помогали выйти.

***

Это был первый визит психологов-волонтеров по линии ГШ к нам в бригаду. Заканчивался январь 2015 года, только что завершилась эпопея с ДАПом и во всю разгоралась Дебальцевская боевая кампания. Так случилось, что один из наших боевых батальонов именно в этот период вышел на ротацию. Но, в связи с обострением боевой обстановки, из зоны боевых выведен не был, а расквартирован в ближнем тылу на территории трамвайного депо.

Я пару месяцев назад там побывал, когда они еще были на позициях, поэтому знал сложную психологическую обстановку, связанную с длительным пребыванием на передовой (до полугода) и нервно-психологическим истощением бойцов. Но, в то же время, боевой дух там оставался на высоте. Даже была мысль, что если бы этот батальон не отвели (а он находился между Горловкой и Дебальцево), может и не случилось прорыва противника. Я такой вопрос годом позже, когда все улеглось и стала возможной спокойная оценка Дебальцевских событий, задавал командирам батальона. Они уверенно подтвердили эту догадку.

Я это к тому, чтобы лучше понять событие, о котором дальше пойдет речь. А случилось вот что. Сразу после вывода все с нетерпением ожидали возможности попасть на большую Украину к своим семьям, а тут… заброшенные помещения трамвайного депо и полная непонятка. И случилось то, что и должно было случиться. Резкое снижение напряжения и невозможность полноценно расслабиться в комфортных домашних условиях привели к трагедии — погибли три человека в результате «неосторожного обращения с оружием». Если на передовой батальон отвоевал практически без особых потерь, при этом выведя из строя почти такой же по численности батальон живой силы и техники противника, то с выходом на ротацию сразу получить три «двухсотых»… Можно представить состояние бойцов после этого, особенно тех, кто при всем этом присутствовал.

Вот тут-то мы и надеялись на помощь приехавших психологов.

При первой же встрече у меня появились сомнения на счет их профессиональной эффективности. Что называется, первое впечатление не внушало доверия. Они особенно не интересовались нашими проблемами и были четко заряжены на реализацию собственной «программы», о которой говорилось с самого начала. Это больше всего заинтриговало и вызвало доверие нашего командования. Согласитесь, для военного человека само упоминание о наличии четкой «программы» работы уже само по себе воспринимается позитивно.

Как оказалось, основная идея этой программы состояла в том, что все проблемы бойца связаны (кроются) в его теле и о какой-то этической, духовной составляющей речи нет. Когда я это услышал из уст психологов, мне сразу стало не по себе… Тогда мы все были буквально пропитаны что называется до мозга костей состоянием «базального патриотизма». Я даже не представлял, как об этом можно говорить бойцам, воевавшим за Родину.

В депо нам специально выделили отдельную комнату. Это был бывший кабинет директора. Личному составу объявили, что прибыли психологи и всех желающих приглашают для работы. В ожидании мы стали знакомиться поближе. Женщина постарше (на вид немного за сорок) оказалась профессиональным клиническим психологом с престижным классическим образованием и солидным стажем профессиональной работы. В ней меня привлек полупрофессиональный фотоаппарат, который она время от времени пускала в дело. Оказалось, что она еще занимается фотографией, для души. Женщина-психолог помладше (на вид немного за тридцать) оказалась просто волонтером-энтузиастом без специального психологического образования. Ее увлечением были кони и собаки, которым она уделяла свое свободное время. С семьей у обеих не сложилось, что меня сразу насторожило. Мне они задали только один вопрос по сути, что я знаю о своих бойцах. Я неожиданно для себя ответил, что все, надеясь на последующие уточняющие вопросы, чтобы перейти к конкретному предмету работы. Но, больше никаких вопросов не последовало.

Тогда я еще поинтересовался, почему в зону боевых приезжают психологи-женщины. Неужели у них нет мужчин. Все же вокруг идет война и все может случиться, была бы еще и какая-то защита. Ответ оказался довольно неожиданным, но красноречивым. Мужчины есть, но они ехать не решаются, поскольку боятся вопроса:

— А почему ты не здесь, почему не воюешь?

В ожидании и беседе прошло около часа, но никого из бойцов не было. Я предложил попытаться самим проявить инициативу, сразу начав с главного задания — познакомиться и приступить к работе с психологически травмированными бойцами из комнаты, где недавно произошла трагическая, гибель их товарищей. Женщины-психологи без особых колебаний согласились. Когда мы туда зашли, сразу стал ощущаться контраст. Многие, а практически все, бойцы уже были под хорошим «шафе» и мне пришлось четко объяснить, зачем мы здесь. Со многими из них мы уже были знакомы и никаких опасений не было. Женщины сначала по привычке попытались что-то рассказывать на военную тематику, что-то об израильской армии. Но один из бойцов быстро перехватил эту тему на себя, оказавшись более сведущим и профессионально рассуждающим. Вскоре разговор перешел на обычную жизненную риторику, по которой так изголодались бойцы после многих месяцев, до краев наполненных войной. Общее напряжение спало, растворившись в привнесенном «женском духе». Бойцы немного расслабились и заиетересовались продолжением разговора, но уже в профессиональном формате.

Но дальше произошло то, что и должно было произойти. Ни лекции о боевом стрессе, ни упражнения бодинамики (известного метода работы с бойцами) и все остальное, предусмотренное «программой», бойцов не впечатлило. Они все чаще искоса посматривали на меня, мол,

— Кого ты нам привел...

В личном общении в перерывах они мне прямо говорили, что эти психологи больше раздражают, чем помогают. Благо дело, их послушать пришли немногие. В основном те, кто стал свидетелем недавней трагедии.

Надо было как-то выруливать из этой ситуации, где под вопрос был поставлен престиж и военного психолога. И тут я обратил внимание на то, что ребята стали приглашать их к себе в гости. Сначала как-бы в шутку.

— Чем разводить пустую говорильню, лучше посмотрите, как мы живем.

Тогда уже я сам предложил женщинам-психологам просто пройтись по комнатам и просто поговорить обычным человеческим языком с бойцами. Они согласились. И тут стали происходить интересные положительные метаморфозы. Слух о том, что по комнатам пошли женщины, мгновенно распространился по депо. Заросшие, немытые, в поношенной, давно нестиранной в подавляющем большинстве еще волонтерской военной форме бойцы стали преображаться на глазах. Как-только мы заходили, мгновенно наводился порядок. Куда-то исчезали грязные тряпки, берцы, аккуратно расставлялось и складывалось оружие. Сами бойцы выпрямлялись, приводили себя в какой-то порядок, стараясь выглядеть…   

Женщины просто заходили и садились на ближайшую кровать или стул. А вокруг начиналась «психотерапия». Я заметил, что одни бойцы в них видели свою мать, другие жену, третьи дочь или сестру. В общем, комната наполнялась «женским духом», что уже само по себе создавало своеобразный психотерапевтический эффект. Откуда-то появились угощения. В одной из комнат нам даже предложили свежесваренный в обычном цинковом ведре борщ и соответственно к борщу обязательные «сто грамм». Женщины от последнего естественно отказались, чего я сделать не мог. Надо было уважить ребят. Благо дело для таких случаев я постоянно носил в кармане свою «дозу» (гильзу от АГС), помещающую не больше 15 грамм.

После отъезда психологов-волонтеров я еще несколько раз приезжал в батальон для индивидуальной работы. Как бы то ни было, но определенную пользу они принесли. Хотя бы тем, что разворошили заскорузлые души бойцов и запустили и в психологическую работу. Проявившаяся психологическая проблематика оказалась значительно шире и глубже военной. Война лишь ее активизировала.

Очевидно, именно эту ситуацию имели в виду приехавшие осенью психологи-волонтеры по линии ГШ. По всей видимости, с более молодой, не имевшей специального образования и опыта психологической работы, и случился нервный срыв после возвращения. Интересно, что сама «жертва эксперимента» ко мне не имела никаких претензий.

А ведь такая работа для военного психолога на войне была довольно обычным делом. И если бы у него случилось нечто подобное, его бы просто признали профессионально несостоятельным и заставили выполнять работу обычного замполита, заниматься «бумажной» работой. А такое обычно и случалось.

И все же, справедливости ради надо отдать должное этим героическим женщинам-психологам, ринувшимся на войну толком неподготовленными, движимые патриотизмом и энтузиазмом. В конце концов жизнь все расставляет на свои места, продемонстрировав приоритет нашего украинского «женского духа» над импортными психологическими методами и техниками.   

***

После демобилизации перво-наперво я предпринял попытки общения с коллегами-психологами, чтобы привести в режим мирной жизни свое «военное» сознание. Поскольку непосредственного общения не получалось, пришлось придумать метод «виртуальных дискуссий в стиле нарративной терапии». В результате в основном получался обратный эффект. Характеристики типа «психолог-преступник» или «психопат» мне приходилось выслушивать не раз, в разных вариациях. Были и такие: «психолог-пропагандист», «отморожен на всю голову», «охранять профессию надо от таких, как Вы»  (Дискуссия 1. О пропаганде, психологии и «донбасской» войне)   

А вот целое диагностическое «заключение: затянувшаяся возрастная регрессия, застревание в младшем школьном возрасте. Умеет писать не связанные логично конструкции предложений, умеет также читать без анализа информации. В метафорическом смысле — сказочный... персонаж (любой, в детском возрасте это нормально). Нуждаетесь в коррекции другим специалистом, располагающим больше свободным временем для меряния в песочнице приборами. А сказочный... персонаж, пусть будет Дон Кихот — Александр Анатольевич, боритесь с ветряными мельницами, терапия здесь бессильна. А кто где служил и как летает металлолом и прочая громкая вещь и за какое время можем обсудить на следующей конференции, за одно не только мы, но и вы расскажите где вас носило».  (Дискуссия 9. О попытке обращения ветерана к «опытному» психологу).

Но в отдельных случаях все же появляются адекватные и  высокопрофессиональные комментарии и суждения, связанные в основном с необходимостью создания новой психологической парадигмы во всех областях — теории, практике, обучении, исследовании.

Интересно то, что подобная ситуация складывается не только у меня, но и других ветеранов, не пожелавших возвращаться в старую жизнь. Думаю, что нечто подобное происходит и в нашем обновляющемся обществе. 

© , 2017 г.
© Публикуется с любезного разрешения автора