© Георгий Почепцов

Цели и возможности информационной войны в чужом информационном пространстве

Системный, а не случайный вход в чужое информационное пространство всегда имеет под собой конкретные прикладные цели. Они могут быть политическими, экономическими или военными, но они будут всегда присутствовать, поскольку такое вхождение «чужого» всегда будет встречать сопротивление.

информационная война

Например, мягкая сила Японии направляется в страны, где планируется развитие японского бизнеса, любая война требует ослабления морали противника, политика одной страны может быть направлена на поддержку нужных ей политических сил в другой стране.

Информационная война в своем максимальном проявлении является инструментарием по введению в кризис объекта воздействия. Система начинает искусственно расшатываться, например, за счет перераспределения информационного веса участников, когда «диссиденты» начинают получать больше внимания аудитории, чем «мейнстрим». Тем самым наращивается их статус в информационном пространстве, а затем и в виртуальном, что впоследствии несет свои преимущества и в пространстве физическом. То есть значимость в одном из пространства переходит в другое пространство. При этом значимость наращивается в пространстве, менее контролируемом властью, а переносится в пространство, которое является более контролируемым.

Обычно в норме реализуется обратный тип перехода: из пространства физического в информационное. Король или президент, которые значимы в физическом мире из-за их высокой виртуальной ценности, говорят как бы больше, поскольку их больше передают и их больше цитируют.

У Дж.Шарпа была идея делегитимизации власти, которая лежит в основе механизмов цветной революции. Делегитимизация имеет очень четкие информационные составляющие. Власть критикуется, предлагаются альтернативные решения, которые власть не хочет принимать. Информационно (на уровне внимания аудитории) власть скатывается на обочину. Она не права с точки зрения социума, а правы те, кто находится в оппозиции к ней.

При этом интересно, что Шарп подчеркивал и русские корни своего подхода. «Говорить о том, что ненасильственная борьба американский продукт, импортируемый в другие страны», по мнению Шарпа, — просто неправильно. «А для русских это просто непатриотично, — заявляет политолог. — Великая история ненасильственного сопротивления в России — против царизма и сталинизма — очень впечатляет. Я очень многому научился у русских» [1]. В Оксфорде Шарп изучал Февральскую революцию, а также труды Ганди, в которых он ссылается на «русские методы борьбы с тиранией». «Если русские отказываются от своей истории и говорят, что [ненасильственная борьба] является американским методом — это очень плохо», — говорит историк».

Возможной защитной реакцией против информационного вторжения может стать тот или иной вариант его закрытости. Тоталитарное государство имело в своем арсенале не только информационные, но и физические возможности защиты (цензура, глушение и под.). Нетоталитарные государства, являясь открытыми к чужой информации, опираются в своей защите на создание и удержание собственной модели мира, привлекательной для своих граждан. В этом случае сообщения, противоречащие их модели мира, отвергаются самими гражданами.

Это вариант организации мягкой силы, направленной не столько вовне, как вовнутрь своей собственной страны. Страна создает собственный стратегический контент/нарратив, который, будучи введенным в массовое сознание, уже тяжело поддается трансформированию. Дж.Лакофф говорит в этом плане о фреймах, которые невозможно разрушить, единственной возможностью для борьбы с ними становится выстраивание рядом нового фрейма [2, 3].

Можно искусственно создавать ареалы закрытости в открытом обществе, отдавая все возможные каналы исключительно под властную точку зрения. Когда нет других интерпретаций событий, поскольку он возможны исключительно в маргинальных источниках информации, мы получаем модель квазизакрытости, облегчающую власти управление социумом. Люди, идеи, интерпретации доминирующих каналов начинают побеждать, всегда находясь на лидирующих позициях.

Информационная война может являться не просто интерпретационной войной, если она направлена на изменения в модели мира. Революции всегда меняют модель мира, призывая, к примеру, к переделу собственности: «фабрики — рабочим, землю — крестьянам». Новая модель мира базируется на трансформации того, что создавало обиды, горе в массовом сознании.

Г. Бейтсон, представлявший в свое время гуманитарные корни кибернетики, писал, что Версаль является главным событием двадцатого века [4]. Тогда обида немцев на несправедливые условия мира после Первой мировой войны задали предпосылки для второй мировой войны. Версаль, по его мнению, привел также к деморализации немецкой политики, откуда было перенесено на весь мир. В принципе он считал, что не только люди, а и млекопитающие в целом реагируют не на конкретные эпизоды, а на модели отношений, где особенно болезненно воспринимаются изменения, например, переход от доверия к недоверию и другие подобные трансформации.

Бейтсон считал, что надо искать подобные точки прошлых обид в истории для того, что видеть, каким будет будущее. Понятно, что модель разрушения конкретной социальной системы будет опираться на уже существующие типы «обид», зафиксированные в массовом сознании, или реинтерпертировать ситуации так, чтобы неосознаваемые «обиды» стали более явственными. И именно это задаст содержание информационной операции.

Кстати, в информационной операции мы должны четко видеть сегмент аудитории, воздействие на который приведет к выходу на более широкий охват населения, если такая задача стоит, источник, который будет пользоваться доверием, содержание, которое хочет услышать аудитория из данного источника. Например, слухи отражают такую модель, являясь «самозарождающимися» коммуникациями.

Слухи являются элементом прошлого мира, являвшегося по сути своей слуховым. М.Маклюен констатирует сегодняшний возврат от зрительного к слуховому миру [5]. Поскольку слухи менее подконтрольны власти, они всегда активно используются в информационной/психологической войне как во внешней среде, так и в своей внутренней. Андропову, к примеру, приписывают использование слухов против своих конкурентов (Романова и Гришина) при продвижении к посту генсека. Во время Второй мировой войны англичане и немцы активно пользовались слухами друг против друга.

Во многом Интернет очень ярко демонстрирует этот фактор, который можно обозначить как говорение масс, когда облегченным оказался выход на говорение не для единиц, как это было в случае печатных информационных потоков, а для многих.

П.Пепперштейн приблизительно в такой модели видит роль Интернета [7]: «Интернет в целом плохо влияет на искусство — он убивает созерцательный момент, прячет правду, которая для искусства очень важна: что ничего изменить нельзя, что можно только наблюдать. А момент как бы интерактивности — он очень токсичен для сознания. Сейчас насаждается иллюзия, что человек как бы во всем участвует, но это просто такая форма порабощения — причем форма самая радикальная, пока люди просто наблюдают происходящее, они остаются всего лишь адресатами, пускай даже самой беспощадной пропаганды. А сейчас они становятся ее рупорами. Созерцательный момент, обязательно присущий искусству, всегда содержит в себе свободу». И кстати, цветные революции совпадают во времени с развитием Интернета.

Сегодня также возникло понимание Интернета как средства, при помощи которого человечество эволюционирует в коллективный улей [8]. Это уже может рассматриваться даже не как двусторонний, а как многосторонний процесс. Если удается запустить такой процесс, то его эффективность превосходит все существовавшие до этого пропагандистские кампании. Последним масштабным примером такого рода была арабская весна с активным использованием Твиттера.

В рамках информационных операций могут быть выделены самые разные цели, которые можно сгруппировать следующим образом. Информационные операции могут быть направлены:

а) на массовое или индивидуальное сознание в тактическом аспекте, когда решаются задачи близкого плана,

б) на массовое сознание в стратегическом аспекте, когда решаются проблемы достижения целей далекого плана,

в) на структуры управления, алгоритмы принятия решений (часто этот подход именуется организационным оружием, см., например, [9], правда, здесь в качестве определения ставится цель смены ценности популяции, мы же акцентируем метод, с помощью которого это делается, поскольку только это позволяет отделить данное направление от первых двух).

Со сменой ценностной матрицы мы сталкиваемся весь период советской и постсоветской истории. И это делается при помощи внутренних информационных операций, а не только внешних. Сталин, а затем и Брежнев выстраивали матрицу советского человека, что потребовало как полной смены героики, истории и идеологии. В последнем случае речь идет о замене православия на марксизм-ленинизм, о чем много писал Н.Бердяев, сближая марксизм с религией.

Глубинные трансформации ментальной сферы идут как естественным, так и искусственным путем. В последних исследованиях такого рода трансформации с помощью опоры на научные или квазинаучные теории назвали когнитивным оружием [10]. С.Сулакшин дает следующее определение этому типу воздействия: «когнитивное, или научно-теоретическое оружие, когда выдумываются ложные, неправильные, недостоверные концепты, очень широко раскручиваются в мировых средствах информации, выдаются даже за научные теории, внедряются в учебные программы» [11].

Отсюда можно сделать вывод, что если марксизм признан как неадекватный тип построения государства, то внедрение его в Россию, приведшее к революции, также может рассматриваться как вариант использования такого типа информационного оружия. У А.Бастрыкина появился также термин информационно-идеологическое оружие [12]. В подзаголовке своей статьи С.Фомов написал «Нам не страшно «когнитивное оружие», у самих его в избытке» [13]. Это представляется нам явным преувеличением, поскольку все новые теории идут именно с Запада, а Россия занимает позицию «отталкивания» чужого, а не порождения своего.

В России есть свой вариант информационной методологии воздействия, получивший название рефлексивного управления [14-16]. Это технология управления противником, где применяются различные манипулятивные техники, подталкивающие его к принятию неадекватного ситуации решения. Именно как технологии обмана противника и начинались эти разработки, например, с работы 1997г. С.Комова [17]. В более мягкой форме эта идея лежит и в современном определении: «Рефлексивное управление — это воздействие на субъектов, склоняющее их принять решения, заранее подготовленные управляющей стороной» [15].

С этой точки зрения близкая американская теория оперирования с противником Дж. Бойда все же строится на другом — принятии решений быстрее противника с тем, чтобы он принимал и реализовывал свои решения в уже изменившейся ситуации [18-20]. Его решения будут ошибочными, поскольку ситуация стала новой, а они были сделаны под старую ситуацию.

Сегодняшняя война, когда в мире уменьшилось применение силы в физическом пространстве, продолжает активно вестись в информационном и виртуальном пространствах. То есть реальная и потенциальная агрессивность нашла новые каналы.

Гибридная война, о которой активно заговорили в последнее время, является мимикрией под другие типы воздействия, в первую очередь, для того, чтобы закрыть стандартные военные цели, в рамках которых моделируется действие. Чтобы не дать ей выглядеть войной настоящей, все направлено на то, чтобы не дать противнику возможность действовать военными методами. Противник не оказывает вооруженного сопротивления, поскольку на него воздействуют информационными и квазиинформационными действиями. К последним мы отнесем блокировку применения оружия противником, тогда вооруженные силы противника заставляют насильно мимикрировать под гражданское население, от которого по определению нельзя ждать выстрелов.

Гибридную войну можно объяснить как со стороны российского рефлексивного управления, так и со стороны модели Дж.Бойда. В обоих случаях противника вынуждают действовать по навязанному ему представлению о действительности, хотя на самом деле действительность представляет собой не нейтральную, а опасную ситуацию, которая требует адекватного ответа со стороны вооруженных сил.

Термин гибридность, с другой стороны, отражает то, что хотят услышать, поскольку война является нарушением, в то время как гибридная война прячется от признания нападающего нарушителем. Атакующая сторона говорит, что это не мы, а проигравшая, а мы не знали, что делать.

В этом плане следует согласиться со следующим замечанием Р.Пухова: «Действия, приписываемые «гибридной войне», являются достаточно стандартным набором действий в любом вооруженном конфликте «низкой интенсивности» на земном шаре за последние десятилетия, если не столетия. Трудно себе представить применение военной силы без одновременного информационного обеспечения, без экономических санкций, без методов «тайной войны», без попыток разложения противника и без попыток использования противоречий (этнических, социальных, экономических, политических и т.д.) в стане противника. Это азбука любой войны вообще со времен античности» [21].

Следует одновременно признать, что перед нами явно проявились следующие характеристики, к которым мы не были готовы. С одной стороны, иной метод маскировки, направленный на затрудненное принятие решения противником в духе Бойда, с другой, расширенное использование не-своих (ополченцы + частные военные кампании), которого в норме нет. Все это и позволяет спрятать свое собственное участие и дает возможность в любой момент выйти из игры.

Российско-украинский конфликт подчеркнул два интересных фактора: военные мимикрируют под гражданских, а гражданские («свои») ведут себя как «чужие» военные (захваты администраций, к примеру). Дополнительно к этому имело место очень сильное вмешательство извне в информационное пространство и процессы принятия решений. М.Кофман говорит о сходной заинтересованности европейцев видеть во всем гибридную войну, поскольку дешевле и легче говорить о пропаганде, чем тратиться на артиллерию [22].

Главной сложностью при информационном вторжении в чужую информационную среду является ее сопротивление. Аудитория, на которую воздействуют (а это может быть вся страна, ее элита, ее первое лицо, например), обладает сопротивлением к чужой информации. По этой причине эту информацию стараются сделать своей, отсюда термин «агенты влияния», то есть проводники чужого в своей среде.

Наибольшее неприятие вызывает конкурентное столкновение, которое происходит в борьбе за единственно возможное место в человеческом разуме. Такими основными конкурентами являются сообщения, идущие из разных сфер:

  • религия 1 — религия 2,
  • идеология 1 — идеология 2, например, в реализации герой 1 — герой 2,
  • факт 1 — факт 2,
  • интерпретация одного факта 1 — интерпретация того же факта 2,
  • сакральный объект в одной картине мира — физический объект в другой.

С.Этрен много исследовал роль сакральности в конфликтных ситуациях [23-25]. Он изучал для случая палестино-израильского конфликта и иранской ядерной программы. Этрен приводит множество примеров, демонстрирующих, что поведение людей определяется не материальным миром, а их ценностями. Соответственно, восприятие сообщений также будет зависеть от этой дихотомии.

Британские информационные/психологические операции ставят в центр знание аудитории воздействия [26-27]. Но, по сути, на этом построены все прикладные коммуникации, начиная от рекламы и паблик рилейшнз. Воспринимается то, что вызовет резонанс у данной конкретной аудитории. О резонансе одним из первых заговорил Т.Шварц [28]1.

Базовое положение Шварца таково: «Резонанс имеет место, когда стимул, запущенный в нашу коммуникацию, вызывает значение у слушателя или зрителя. То, что мы вкладываем в коммуникацию, не имеет значения само по себе. Значением нашей коммуникации является то, что слушатель или зритель вынес из опыта работы со стимулом коммуникации. Разум зрителя или слушателя является обязательным компонентом всей коммуникативной системы. Его жизненный опыт, как и его ожидания от получаемого стимула взаимодействуют с результатом коммуникатора при определении значения коммуникации».

В связи с этим постулатом можно вспомнить и подзаголовок книги современного и ученого, и практика Ф.Лунца, работавшего с Дж.Бушем и без проверки реакции фокус-групп Лунцем Буш не произнес ни одного слова. Подзаголовок книги такой: «Важно не то, что вы сказали, а то, что люди услышали» [30].

Модель воздействия, предложенная здесь, выстроена как бы в обратном направлении: не от коммуникатора, а от получателя коммуникации, что поднимает его на более высокий уровень, чем мы обычно его рассматриваем.

На подход Шварца исследователи опирались, чтобы понять использование медиа террористами [31-32]. Не играет роли, что освещение теракта будет негативным, информационно и виртуально ИГИЛ благодаря этому будет жить гораздо дольше, чем сам теракт.

А также такое мнение, раскрывающее обратный переход к реальности: «Шварц считал, что телевидение благоприятствует насилию и условиям того, чтобы люди немедленно отвечали на стимулы в их жизни. Постоянный показ визуальных образов насилия создает резервуар общего медиа опыта, который хранится как память. Общий медиа опыт перекрывает индивидуальный. Тем самым акт насилия может выступить в роли триггера для коллективного ответа группы демонстрантов, которые имеют тот же медиа опыт» [33].

Нечто близкое мы имеем в случае так называемого троллинга, когда человека сознательно выводят из себя выходящими за рамки сообщениями оскорбительного характера, чтобы спровоцировать его на нужные им слова или действия (см., например, о троллинге [30]).

Чужое информационное пространство не готово принимать на равных со своими чужие сообщения. Перестройка, например, меняла советское информационное и виртуальное несколько лет, не поменяв его окончательно и по сегодняшний день. Все это происходит потому, что инерция массового сознания гораздо сильнее инерции индивидуального сознания.

1См. о нем [29].

Литература

  1. Идеолог цветных революций о «русском следе» своего метода.
  2. Lakoff G., The political mind. A cognitive scientist’s guide to your brain and its politics. — New York, 2008.
  3. Lakoff G., Thinking points. Communicating our American values and vision. — New York, 2006.
  4. Bateson G., From Versailles to cybernetics
  5. McLuhan M., Living in an acoustic world
  6. Почепцов Г., «Промывание мозгов» как технология влияния
  7. Пепперштейн П., Конец света — главный товар при капитализме
  8. Mitra S., Is humanity evolving into a hive?
  9. Овчинский В.С., Сундиев И.Ю., Организационное оружие
  10. Якунин В.И., Багдасарян В.Э., Сулакшин С.С., Новые технологии борьбы с российской государственностью. — М., 2013.
  11. Сулакшин С.С., Геополитика — когнитивное оружие
  12. Бастрыкин А., Пора поставить действенный заслон информационной войне
  13. Фомов С., Убить дракона. Нам не страшно «когнитивное оружие», у самих его в избытке
  14. Микрюков В., Наука побуждать. Противник становится марионеткой
  15. Смолян Г.Л., Рефлексивное управление — технология принятия манипулятивных решений
  16. Томас Т.Л., Рефлексивное управление в России: теория и военные приложения
  17. Комов С.Л., О способах и формах ведения инфоримационной борьбы
  18. Hammonds K.H., The strategy of the fighter pilot
  19. Hightower T.A., Boyd's OODA loop and how we use it
  20. Coram R. Boyd, The fighter pilot who changed the art of war. — New York, 2002.
  21. Пухов Р., Миф о «гибридной войне»
  22. Kofman M., Russian hybrid warfare and other dark arts
  23. Sheikh H. a.o., Sacred values in the Israeli–Palestinian conflict: resistance to social influence, temporal discounting, and exit strategies
  24. Ginges J. a.o., Sacred values and cultural conflict
  25. Dehghani M., Sacred values and conflict over Iran’s nuclear program
  26. Почепцов Г., Три модели построения информационных операций
  27. Почепцов Г., Новые подходы в теории информационных войн: британская модель
  28. Schwartz T. The responsive chord. How radio and TV manipulate you… who you vote for… what you buy… and how you think. — New York, 1972.
  29. Sullivan P., Tony Schwartz; his aids targeted viewer emotions
  30. Luntz F., Words that work. It's not what you say, it's what people hear. — New York, 2007.
  31. Farwell J.P., Violence of propaganda. Rev. of N.Bolt. The violent image
  32. Winter C., ISIS is using media against itself
  33. Николаева А.В., Троллинг как речевая стратегия в интернет-пространстве

См. также:

Интервенции в чужое информационное пространство
Новое гражданское пространство информационной войны
Информационные войны: тенденции и пути развития
Новые тенденции в сфере информационных войн

© ,  2016 г.
© Публикуется с любезного разрешения автора