© Георгий Почепцов

Канадские и австралийские подходы к операциям влияния

Операции влияния, как и паблик рилейшнз, лишь частично является наукой: с другой стороны это искусство. Поэтому очень значимым является креативный компонент, который существенным образом отражается в области принятия решений, задавая его содержательные аспекты.

психологические операции влияния

Сегодня четко констатируется, что операции влияния стали важной частью военных операций. Канадские исследователи берут за основу следующее определение операций влияния, данное К. Стюартом [1]: «Вся целевая активность, производимая канадскими вооруженными силами, их партнерами и их противниками, направленная на влияние на отношения, намерения и поведение нейтральной стороны или противника в рамках кампании». То есть конечной целью названо изменение поведения.

Коллективное обсуждение на канадском симпозиуме, посвященном операциям влияния, дало также следующий результат в виде такого определения (English A. a.o. Influence operations: historical and contemporary dimensions. — 2007, p. 124): «Деятельность, первично нацеленная на психологический и/или когнитивный эффект в области воли, понимания и/или восприятия противника, третьей стороны или союзника».

Перед нами возникает совершенно понятная направленность этого подхода — трансформировать, а еще точнее «взломать» сегмент сознания, что на следующем шаге позволит заставить объект воздействия перейти к новому типу поведения. Кстати, важным для психологических операций и операций влияния является акцент на как бы самостоятельном принятии решений объекта воздействия. Для этого меняется набор знаний, которым он обладает. И точно так же действует информационная кампания в период выборов, ведь там также новый набор знаний должен привести к новому поведению.

В качестве примечания следует упомянуть и то, что все эти области (информационные и психологические операции, операции влияния, публичная дипломатия, стратегические коммуникации и ряд других) пока еще не дифференцированы достаточно четко. Это дает возможность одному из американских исследователей вообще утверждать, что информационные операции функционируют как эвфемизм по отношению к психологическим операциям (Boyd C.D. Army IO is PSYOPS: influencing more with less // Ideas as weapons. Influence and perception in modern warfare. Ed. by G.J. David., Jr., N.D. McKeldin III. — Washington, 2009).

Информация задается одним из ведущих австралийских исследователей Э. Армистидом (более известным как редактор двух основополагающих сборников на тему информационных операций, изданных в Вашингтоне, и собственной монографии (Information operations. warfare and the hard reality of soft power. Ed. by L. Armistead. — Washington, 2004; Information warfare. Separating hype from reality. Ed. by L. Armistead. — Washington, 2007; Armistead L. Information operations matters. Best practices. — Washington, 2010), последняя должна отражать его PhD 2008 года, если судить по названию[2]) как имеющая дело с восприятием (Armistead E.L. The information strategy requirements of the United States government from 2004 onwards // Proceedings of the 2nd European conference on information warfare and security. Ed. by B. Hutchinson. — Reading, 2003, р. 11). А кампании по менеджменту восприятия трактуются как направленные на манипуляцию общественным мнением. Все международные отношения также базируются на восприятии, поскольку отталкиваются от наблюдения разных форм силы государства или группы.

Австралийцы приходят к важному выводу, что современные методы производства, передачи и хранения информации делают практически невозможным контроль со стороны государства (Malone J., Armistead L. Speaking out of of both sides of your mouth: approaches to perception management in Washington, D.C. and Canberra // Information warfare. Separating hype from reality. Ed. by E. Leigh Armistead. — Washington, 2007, р. 140). Из этого следует, что информационные действия в сфере национальной безопасности теперь становятся и более важными, и более сложными.

Не обошли вниманием австралийские исследователи и проблему асимметричной войны, которую они определяют как использование ситуации, когда один из противников имеет превосходство в ресурсах (Hutchinson W. Modern asymmetric warfare and the failure of the West // Proceedings of the 2nd European conference on information warfare and security. Ed. by B. Hutchinson. — Reading, 2003, p. 161). При этом подчеркивается, что чаще всего это война слабого против сильного, но не всегда. Запад, например, с точки зрения У. Хатчинсона, проигрывает в долговременном воздействии, которое требуется для изменения представлений населения. Одна атака 11 сентября ввела Запад в хаос, например, в Австралии правительство разослало в каждый дом антитеррористические инструкции, которые следовало повесить на свой холодильник.

М. Уоррен (в соавторстве)[3] обратился к проблеме Wikileaks. И, конечно, его точка зрения оказалась более ориентированной на взгляд со стороны государства, чем со стороны общества.

Все трое — Д. Армистид, У. Хатчинсон и М. Уоррен — являются главными редакторами журнала Journal of Information Warfare (jinfowar.com), который издается в Австралии. И журнал этот издается уже десятый год.

У. Хатчинсон подчеркивает[4], что операции влияния применяются в сложном мире, поэтому на стратегическом уровне следует знать приемы оперативного уровня по воздействию на ментальную сторону и противника, и его союзников. Целью в целом является использование мягких технологий, чтобы минимизировать использование жестких технологий типа военной силы или экономических санкций. Информация рассматривается как результат личностной обработки фактов человеком. Информация в этом рассмотрении является уникальной для человека и может меняться при том же наборе фактов тем же человеком.

Кампании влияния в современном мире стали также более сложными, поскольку союзники могут посылать противоречивые сообщения. Например, в Афганистане, как он считает, геополитические цели не совпадают с реально предпринимаемыми действиями. Абстрактная цель свободы ступает в противоречие со смертью детей.

У. Хатчинсон задумывается[5] и над тем, что в плюралистическом обществе у людей есть разные наборы представлений. Из этого следует, что один фокус кампании будет восприниматься по-разному большим числом групп. Боле легкий вариант имел бы место при одном наборе представлений, но современная глобализация и мультикультурализм работают против этого.

Анализируя использование манипуляций в двух войнах в Персидском заливе, У. Хатчинсон видит[6] активное использование там эмоций и сильного символизма. Перед первой войной в заливе звучала речь девушки, которая называла себя свидетелем того, как иракские солдаты в роддоме клали младенцев на бетонный пол. Хотя потом оказалось, что она была дочерью влиятельного кувейтца и не была на тот момент в Кувейте. Во вторую войну такой же эмоционально насыщенной оказалась история спасения Джессики Линч. Всё это четкие пропагандистские темы, идущие еще с Первой мировой войны, когда было четко зафиксировано, что военные не могут сражаться с женщинами, стариками и детьми.

Последняя война в Персидском заливе принесла новую модель взаимодействия с журналистами, которая реализовалась приписыванием репортеров к частям. И хотя их отбирали сознательно, отказываясь от проблемных людей, главным стало то, что теперь репортеры жили реальной жизнью солдат, что привело к серьезной «самоцензуре», поскольку они описывали жизнь, которой жили сами, приняв теперь точку зрения не стороннего наблюдателя, а солдата. (См. также исследование о политическом влиянии военных репортажей английских исследователей П. Муркрафта и Ф. Тейлора (Moorcraft P.L., Taylor P.M. Shooting the messenger. The political impact of war reporting. — Washington, 2008), последний был известным специалистов в области теории информационных операций и скончался в 2010 г., см. некролог[8] в австралийском журнале Journal of Information Warfare.)

У. Хатчинсон коснулся[9] и проблемы информационного терроризма, начав с построения типологии инструментария.

Жесткие технологические элементы Мягкие, человечески ориентированные элементы
Инструментально ориентированные стратегии Психологически/ интерпретативно ориентированные стратегии

Терроризм же трактуется как асимметричная война, которая ведется в основном по канонам психологической войны.

Относительно угрозы кибертерроризма высказываются более осторожные прогнозы (Malone J., Armisread L. A tale of two cities: approaches to counterterrorism and critical infrastructure protection in Washington, D.C. and Canberra // Information warfare. separating hype from reality. Ed. by E.Leigh Armistead. — Washington, 2007, р. 137): «В то время как кибертерроризм не рассматривается сегодня как достоверная угроза. Это не значит, что так будет всегда». Перед нами совместная точка зрения США и Австралии, высказанная двумя учеными. Однако США ощущают эту угрозу намного сильнее. Например, М. Либики видит два пути развязывания кибервойны: преднамеренная провокация и эскалация (Libicki M.C. Cyberdeterrence and cyberwar. — Santa Monica, 2009, p. 118).

Канадцы констатируют отсутствие последовательности среди концептуальных моделей и идей, имеющих на сегодня отношение к операциям влияния (English A. a.o. Influence operations: historical and contemporary dimensions. — 2007, р. 9). Канада предлагает связать планирование операций влияния с методами, основанным на результативности (effects-based operations), что позволит объединить необходимые результаты с действиями, которые должны к ним привести. Они также связывают данный подход с работами теоретиков авиасилы ХХ и затем ХХІ столетия. Именно там были заложены основы теории воздействия на поведение противника. В этих трудах подчеркивалась необходимость воздействия на всех акторов, а не только на противника, а также использование не только кинетических, но и некинетических средств воздействия.

П. Вильямс считает[10], что сегодня информационный инструментарий войны уходит от военных в сторону корпораций, а также что и тип войны будет меняться с изменением технологий. Всё это австралийская исследовательница выводит из того факта, что за последние 10–15 лет не изменились техники ведения войны, зато существенно изменился контекст, в рамках которого они применяются. Трансформировалась и пропаганда. С точки зрения П. Вильямс, традиционная пропаганда сегодня называется «паблик рилейшнз», «спин», «дезинформация» и даже «реклама». Следует также различать информационную войну по областям применения: военная, корпоративная/экономическая, социальная, личная.

Кстати, Австралия не только выпускает свой журнал по информационным войнам, но и проводит свои ежегодные конференции по этой тематике. Так, в 2012 г. будет уже 12-я австралийская конференция[11]. То есть Австралия ушла в этом плане далеко вперед всего постсоветского пространства.

Канадские исследователи выделяют следующие сферы будущих исследований в области операций влияния (English A. a.o. Influence operations: historical and contemporary dimensions. — 2007, р. 120 — 121):

  • прояснение понятий, что должно привести к более точному лексикону,
  • культурные проблемы, которые важны для проведения операций влияния,
  • измерение эффектов/эффективности,
  • операции влияния и оперативное искусство,
  • канадский опыт использования операций влияния,
  • релевантность исследований, которые должны иметь практическое применение к ситуациям реального мира.

В связи с участием в войне (Ирак, Афганистан) и доктрины, и теории всё время меняются и совершенствуются. Хотя на базовом уровне они повторяют американские требования к такого рода деятельности. Так, канадские представления выделяют[12] атакующие и оборонные информационные операции. Атакующие не должны дать процессам принятия решений противником достигнуть желаемого результата, защищать свои информационные ресурсы, в то же время предоставляя союзникам временный доступ к ним. Оборонные информационные операции состоят из защиты, оборонных контринформационных операций, атакующих контринформационных операций. Есть даже такое требование: атакующие контринформационные операции включают в себя идентификацию вражеских коммуникативных экспертов с дальнейшим либо переводом их на свою сторону, либо уничтожением их.

Очень большое внимание уделяется[13] определению целей и точек их уязвимости. Это же характерно и для других канадских исследований. Вся эта детализация является результатом требований, возникших в реальных ситуациях. Кстати, это позволяет и открыто говорить о негативе, например, о том, что информационная кампания по поводу предстоящего ввода войск в Косово[14] была полностью провалена. Кроме того, из-за вируса безопасная канадская система связи была выведена на семь дней из строя, оставив войскам только работу с открытыми источниками. Так утверждается в статье в Canadian Military Journal.

Другая статья[15] из Canadian Military Journal выносит на обсуждение ряд трендов будущего, несущих негативные последствия, в том числе и для военных Канады. Среди таких понятных трендов, как киберугрозы или фискальная нестабильность, транснациональная преступность и экологическая безопасность, энергетический кризис и глобальная пандемия, которые находятся на слуху у всех, в качестве первой опасной тенденции назван упадок США. При этом он ссылается на К. Лейна (см. о нём здесь[16] и здесь[17]) с его нашумевшей статьей[18] на эту тему.

И канадские, и австралийские исследования, как видим, не из тех, которыми можно пренебречь, даже на фоне имеющегося массива американских публикаций. Это можно объяснить такими факторами, как а) родной английский язык для тех и других, б) активное участие в современных военных операциях, в) наличие соответствующих подразделений в рамках вооруженных сил, г) преподавание курсов по информационным войнам в университетах, д) активная исследовательская работа в этой сфере, что отражается в наличии соответствующих журналов и периодически проводимых конференций. Всё это индикаторы развитой сферы, а не начальных внесистемных этапов.

При этом США дают всем хорошее поле для продвижения. Например, Д. Килкуллен, прослужив 21 год в австралийской армии, стал звездой сферы национальной безопасности в США (см. его био[19], а также 15 статей[20] на тему войны с повстанцами в Small Wars Journal). За это время он побывал и советником госсекретаря К. Райс, и советником командующего в Ираке, и главным по контртеррористическим стратегиям в госдепартаменте.

Он действительно интересен своими идеями (Kilcullen D. The accidental guerrilla. Fighting small wars in the midst of a big one. — Oxford, 2009; Kilcullen D. "Twenty-eight articles". Fundamentals of company-level counterinsurgency // Ideas as weapons. Influence and perception in modern warfare. Ed. by G.J. David., Jr., N.D. McKeldin III. — Washington, 2009; Gorka S., Kilcullen D. Who's winning the battle for narrative? Al-Qaida versus the United States and its allies // Influence warfare. How terrorists and governments fight to shape perceptions in a war of ideas. Ed. by J.J.F. Foster. — Westport — London, 2009). Например, он считает, что антитеррористическая борьба имеет своей главной целью не уничтожение противника, а предоставление безопасности для населения. Он называет это войной, центрированной на населении (population-centric).

В связи с появлением в Афганистане новой американской секретной системы по обработке больших объемов информации Nexus 7, журнал Wired не только вспомнил, что Килкуллена воспринимают как рок-звезду американской сферы нацбезопасности, но и о его идеях в отношении метрики[21] этих новых войн. Если раньше всё было легко, то сегодня неясно, как можно измерить в цифрах, например, лояльность города.

Д. Килкуллен предложил такую новую метрику, в рамках которой используются непрямые индикаторы типа цены фруктов на базаре, легкость/сложность доставки их в город и под. (Kilcullen D. Counterinsurgency. — Oxford, 2010). Он называет эту метрику population-related indicators.

Новый тип метрики войны[22] сразу попадает в рекомендации министерству обороны. Теперь выделяются четыре типа метрики: с точки зрения населения, местного правительства, сил безопасности (военные и полиция) и противника. Кстати, в этом тексте появляется даже термин «семиотика» в контексте необходимости изучения социопсихологических и антропологических обществ, попавших под влияние повстанцев. Метрика, предложенная Д. Килкулленом, сразу была воспринята как «закон природы» и просто подается как данность (см. здесь[23] и здесь[24]).

Что касается типичных ошибок разведывательного анализа, то среди них называются следующие[25]:

  • больше внимания количественной методологической точности над качественным местным знанием,
  • тенденция к неправильной интерпретации культурно закодированных сигналов в рамках более широких разведывательных подходов,
  • предпочтение к метрике входа над метрикой выхода, ориентированной на результаты,
  • принятие западных концепций строительства государства, которая фокусируется на институциональных структурах, порождающихся сверху вниз, а не на подходе снизу вверх.

Как видим, сегодня настало время интеллектуальных решений во всех областях: от борьбы с терроризмом до кофепития. Это требует и иной подготовки специалистов, и других типов научных исследований. И Канада, и Австралия оказались вполне конкурентоспособными в этой новой парадигме. Канада, для примера, достаточно качественно разработала типологию аудитории и сделала хорошие исторические очерки по применению операций влияния в прошлом, Австралия очень много внимания уделила другому уровню — теоретической поддержке решения прикладных задач в этой области. И опыт австралийца Д. Килкуллена показывает, как идеи, если они качественные, могут побеждать даже такое консервативное сообщество, как военные специалисты.

Георгий Почепцов, доктор филологических наук, профессор

См. также: Операции влияния вдали и вблизи

© ,  2012 г.
© Публикуется с любезного разрешения автора