Александр Ткаченко » Бандерофобия

Бендерофобия и как с ней бороться

Страх перед теми, кого российская пропаганда окрестила «бендеровцами» как основными сторонниками Майдана, каким-то удивительным образом вдруг заполонил умы и души большей части россиян и многих русскоязычных украинцев. Интересно, что во время активной фазы Евро-Майдана страха перед тогдашней бандитской украинской властью у большинства людей не было. Скорее наоборот, власть больше страшилась майдановцев, которые, окрыленные идеей борьбы за личное достоинство и единую Украину, бесстрашно шли и шли на снайперские пули. И власть не выдержала, окончательно испугавшись, в панике и страхе бежала из страны. Похоже, что теперь этот страх, порожденный преступной украинской властью, подогреваемый и многократно усиливаемый российской пропагандистской и психотехнологической машиной, тотально охватил россиян. Причем, даже тех, от кого ничего подобного никто не ожидал, — например многих представителей авторитетной творческой интеллигенции. Очевидно, что он попал на благоприятную почву, ранее подготовленную всевозможными военными конфликтами и терактами. Да так, что россияне уже готовы соглашаться бросить в Украину армию, чтобы предотвратить «катастрофу», защитив себя от Майдана. Но ведь реально в Украине никаких «бендеровцев» уже давно нет! И если это так, то возникает конкретный вопрос — «Чего же так сильно боятся россияне?». Этот вопрос сейчас задают себе многие. Задал себе его и я. И вот какой получил ответ.

* * *

Я родился в западной Украине как раз тогда, когда там еще были активны те, кого называли «бандеровцами». Мои будущие родители, которые там познакомились и поженились, были туда направлены как молодые специалисты для помощи налаживания нормальной жизни советского периода. Отец — как работник сельского хозяйства, агроном и председатель колхоза. Мать — как школьная учительница. Как известно, тогда такие люди были «на прицеле» у бандеровцев. Я конечно не мог помнить ничего того, что реально происходило, поскольку через год после моего рождения родители выехали в центральную Украину. Тем не менее, даже после сорокалетнего возраста я часто где-то внутри, в глубине души переживал непонятно откуда появляющийся страх и точно знал, что самые страшные люди — это бандеровцы.

О своей жизни в западной Украине родители рассказывали мало, почему-то им этого не хотелось. Но даже в тех скудных рассказах, как они говорили, «было всякое», — и убитые советские работники, и за одну ночь опустошенные села после акта депортации и многое другое. Но я не помню, чтобы они когда-нибудь негативно отзывались о тех людях. Очевидно потому, что они сами там были, работали и видели собственными глазами, что реально происходило и понимали сложность и драматизм ситуации.

Вот как мать рассказывала о первой встрече, как она говорила, с «настоящим бандеровцем». Тогдашнее западно-украинское село в своем большинстве было малограмотно. Даже были случаи, когда председатель сельсовета вместо подписи ставил крестик. Поэтому, учение и учителей в основном все воспринимали положительно. Существенно помогало то, что они говорили на украинском языке и особых проблем ни с сельчанами ни с «людьми из леса» не было. А уважительное обращение «пани» придавало их общению особой уважительности. Они с подругой, тоже учительницей, снимали комнату у добродушной хозяйки-западенки. Как-то после занятий они сидели и обсуждали текущие дела. Вдруг в комнату вошел тот самый «настоящий бандеровец» — молодой парень, гладко выбритый, в униформе и с оружием. От неожиданности девушки замолчали и застыли в ожидании. Бандеровец поздоровался и начал распрашивать, кто они и откуда. Затем немного рассказал о себе, что он не «грязный, заросший и кровожадный бандит» (так бандеровцев представляла советская пропаганда), а нормальный человек со своей идеей борьбы за «вильну Украину». Поговорив, он также вежливо попрощался и ушел. Пытаясь понять, что это было, мать пришла к выводу, что это была бандеровская контр-пропаганда.

На «западну» (так тогда называли Западную Украину) отец приехал на несколько лет раньше матери в составе группы из четырнадцати человек, а назад вернулись всего половина. Несколько раз отец сам был «на краю», хотя по роду своей деятельности работал «на земле» и не брал в руки оружие. Он много раз с добром и теплотой вспоминал своего кучера, поляка, который его оберегал, предупреждал о готовящейся засаде, тем самым спасая жизнь. Но были и драматичные истории. Например, когда они ехали по горной дороге в кузове грузовика и подорвались на гранате. Отца выбросило в лес и он остался жив, но получил травму позвоночника и стал на всю жизнь инвалидом. Тем не менее, он практически никогда не говорил об этом и всеми силами старался жить как полноценный мужчина. Когда отец стал председателем колхоза, вдруг обнаружил, что там есть «персональная корова» секретаря райкрома, от которой тому постоянно поставляли молоко. Отец это отменил и вскоре поплатился тем, что был снят с должности председателя.

Из всех рассказов мне особенно запомнились два. Первый. Как-то отец в качестве агронома руководил весенним севом на поля, которое находилось рядом с лесом. Вдруг оттуда вышел человек с винтовкой и, обращаясь к отцу, спросил, кто он такой. Услышав, что он агроном с центральной Украины, решил его расстрелять. В ответ на это отец возразил, что он сеет хлеб, чтобы его же затем кормить. В этот момент из леса вышел другой такой же человек, по-видимому командир, и отменил расстрел. Наверное, аргументы отца как хлебосеятеля ему показались убедительными.

Другой случай был гораздо драматичнее. Как — тот раз отец, как работник областного управления сельского хозяйства, в группе других специалистов в сопровождении боевого охранения выехали в село, где до этого побывали бандеровцы. Когда зашли в сельсовет, увидели страшную картину. Все члены сельсовета были убиты, а председатель с отрубленными конечностями, был еще живой, истекая кровью.

* * *

В последние лет пять своей жизни отец перенес целый ряд операций, каждая из которых могла стать последней. Однажды он даже попал к реанимацию и больше суток был в коме. Нам, как близким родственникам, сначала предложили сдавать кровь, а потом сообщили, чтобы «готовились». Тогда все обошлось. После последней операции отец сказал, что «теперь я буду жить долго» и ... буквально через неделю умер. На похоронах было много людей и мало слез. Все говорили, обсуждали его жизнь. Перед этим было пасмурно и шел дождь, а в день похорон вдруг выглянуло яркое солнце и процессия выглядела траурно-торжественно.

После похорон я вдруг почувствовал, что у меня пропал страх перед бандеровцами. Я стал спокойно и даже с интересом воспринимать все, что касалось тех проблем и событий. Я вдруг понял, что это стало возможным потому, что этот страх буквально сжег в себе отец, когда всю жизнь не давал ему властвовать над собой, а в конце жизни шел на очередную операцию как на последнюю. В иные миры он ушел со спокойной умиротворенной душой, не оставив нам, его детям, тяжелого наследства страха переживаний от последствий своей жизни.

Глядя сейчас на уже такую надоевшую вражду между ветеранами УПА и Советской армии, меня вдруг осенила мысль. Ведь и те и другие искренне и «до конца» воевали за одно и тоже — за свою Родину, за Украину. И абсолютно не важно, на чьей стороне они были. Но, по-видимому, со своим собственным страхом, как отголоском внутреннего «раба», взрощенного годами репрессий, голодоморов и как результат комплексом «выученной беспомощности», пока еще так до конца и не справились. Если первым, в основном из украиноязычных западных регионов, во время Майдана это все же удалось, то вторым, как представителям русскоязычных восточных регионов Украины, у которых этот «раб» очевидно засел гораздо глубже и оказался сильнее, это пока еще удается не всегда. Но если это получилось у моего отца, то почему не может получиться и у них!? Он тоже всю жизнь был убежденным коммунистом и искренним сторонником советской власти, а ушел в иные миры с легкой душой и традиционной молитвой и отпеванием. Нужно только в своей жизни не бояться идти на страх. Примерно так, как это делали майдановцы в Киеве, верные присяге военные в Крыму, замученный и зверски убитый депутат в Славянске, стремившийся водрузить украинский флаг и многие другие. Сейчас тогдашний бандеровский дух все больше перерастает в украинский патриотизм и становится символом борьбы с эти страхом, причем, не только в Украине...

Как психолог, во избежание «разрыва мозга» я предлагаю четко разделить, прежде всего в своей голове, термины «бендеровец» и «бандеровец» относительно понимания нынешних событий в Украине.

«Бендеровец» и еже с ним — это чисто психотехнологический, искусственно созданный современный эмоциональный образ глубинного внутреннего «раба» человека нашей современной культуры, который не имеет ничего общего с реальными событиями и потому фактически бессмысленный, т.е. — невротический. Это значит, что те, кто переживает страх перед «бендеровцами», могут считать себя обычными невротиками.

«Бандеровец» — реально существовавший в прошлом символ украинского патриота — пассионария. Но, благодаря событиям, связанным с феноменом «Майдана», его невротическая эмоциональная составляющая «сгорела», а остался «патриотизм» и «национальное достоинство», выражающееся как «Слава Украине!» — «Героям слава!». Именно как символ свободы и личного достоинства он уже употребляется даже в самой России.

Далее все просто. Если человек ориентируется на «бендеровца» — он может считать себя невротиком. Если человек ориентируется на «бандеровца» — он может считать себя свободной личностью.

См. также:

Феномен «Майдана» (эмпирико-теоретический духовно-психологический взгляд)
Майдан как морально-этическая терапия общества
Обращение психолога к Майдану относительно создания соборной идеи
Обращение психолога к русскому (братскому российско-украинскому) народу относительно «военного противостояния» как инструмента развития соборной идеи формировния нового общества