Библиотека » История пропаганды » Империя зла

Коммуникации, формирующие реальность: от «Совка» и «Империи Зла» к современности

«Империя зла», пришедшая из уст Р. Рейгана, оказалась интересным изобретением виртуального мира.

Часть первая

Мы живем в мире малых и больших проектов. Малые проекты — наши собственные, а большие человечеству всегда диктовали религия, идеология и государство. Большой проект, который не санкционирован ими, всегда будет носить протестный характер, и они будут с ним бороться.

Из последних примеров: провозгласил себя С. Торопов новым приходом Христа, то есть своим малым проектом вмешался в большой [1]. В результате спецназ ФСБ на вертолетах вывез его из построенного им «города солнца» [2]. И он попал под арест [3]. Непонятно только то, почему ждали двадцать лет. Именно столько его община ожидает наступления конца света, выжить в котором могли только те, кто живут рядом с ним.

Все советское время боролись со «Свидетелями Иеговы», а теперь и вовсе запретили. И это такой же малый проект, который вступал в конкуренцию с большими — государственным и религиозным [4-6]. Я. Кротов говорит о борьбе с ними: «История связана с тем, что «Свидетели Иеговы» отличаются полным отказом от военной службы. Их преследовали и при Гитлере, собственно, в Освенциме первыми обитателями были как раз «Свидетели Иеговы». Уже с начала 20-х годов ленинское правительство стало ломать верующих, производить селекцию, требуя от баптистов, меннонитов, молокан, свидетелей согласия служить в армии. Баптистов сломали еще при Проханове, то есть в 20-е годы, молокан сломали чуть попозже, а вот «Свидетелей Иеговы» сломать так и не смогли. И с тех пор до наших дней у ЧК, ГПУ, НКВД, КГБ, ФСБ иеговисты — как кость в горле». То есть конфликтность заложена не столько в религии, как в других сферах.

Точно так не любили конкурентов и чисто идеологических. Первые партии и народные фронты, когда нужно было их продемонстрировать для доказательства демократичности, создавало КГБ, как, кстати, и многие произведения и слова, которые мы слышали из уст известных людей творческих профессий [7-10]. То есть ментальное пространство советского человека было явно на замке.

Все это оправдывалось холодной войной. Каждая страна тогда имела свои слова-символы и свои проекты, направленные на разрушение чужих слов и чужих проектов. Проекты функционируют в конкурентной среде, выбор одного из них ведет к борьбе с другим, человечество еще не приучилось к работе с чужими мнениями.

Как слова и проекты работают в нашем ментальном пространстве? Слова-аттракторы собирают вокруг себя «осколки» реальности, превращая случайные информационные и виртуальные потоки в системные. Этот процесс можно объяснить так. Во-первых, все собирается в одном месте ментальности, становясь таким образом более доступным, а то, что быстро доступно, наш мозг признает более достоверным. Во-вторых, неоднозначные явления, даже просто недостаточно определенные, становятся под влиянием такого аттрактора более определенными и более однозначными, поскольку мы сами вписываем в него эту определенность.

Холодная война — это пропаганда. А пропаганда любит менять понимание чужой действительности в сторону большей негативизации, используя для этого даже простые вербальные средства. Гибель СССР реально приблизили переименования типа «империи зла» для внешнего употребления и «совка» для внутренних коммуникаций. Они становились не просто способом видения мира, но и способом разговора о нем. И такие процессы символизации и десимволизации проходят во всех критических точках истории. Революции всегда идут под лозунгами «свободы, равенства, братства», которые потом все равно в сильной степени остаются недостижимыми целями, но уже в новой социальной структуре.

Это символическое воздействие сложно опровергнуть, поскольку в норме опровержение реально расширяет аудиторию негативной информации, поскольку ее получают и те, кто не слышал ее до этого.

В свое время Обаме подсказали, что опровергнуть слух, что он мусульманин, можно не словами, а посещением христианских церквей. Тем самым удалось опровергать, не повторяя обвинения.

У Рейгана было два выступления, направленных прямо на разрушение СССР. Они именуются «империя зла» и «звездные войны. Н. Гингрич пишет: «Назвав Советский Союз «империей зла» Рейган послал четкий сигнал, что Америка бросает моральный вызов, собирается выиграть в психологической информационной войне и делегитимизировать своего противника. Если правительство является злом, как оно может иметь авторитет? Во второй речи Рейган объявил о космической стратегической оборонной инициативе, запускающей научную и технологическую гонку вооружений, которую Советский Союз не мог выиграть. Следует помнить, что идеи Рейгана, как и подход в целом, были столь радикальны в это время, что практически никто не мог принять их за основу разумной политики. В это время более понятными были более консервативная холодная война, как у Никсона и Форда, или более либеральная холодная война, как у Дж. Картера, но большая стратегия против Советского Союза требовала видения Рейгана» [11].

Кстати, в самой речи все это не так явственно присутствует ([12], см. также дискурсивный анализ этой речи [13]). Видимо, это все возникло уже с помощью пропагандистских усилий впоследствии. Много источников утверждают, что термин был подсказан В. Лефевром, правда, в основном ссылаясь на самого Лефевра [14].

Лефевр рассказывал эту ситуацию так: «Как раз в это время я закончил большую работу о двух этических системах, ее приняли к публикации в Journal of Mathematical Psychology. Рукопись читали многие, и я обратил внимание, что воспринималась теория очень лично: люди пытались определить свою принадлежность к той или иной этической системе. И мне пришла в голову на первый взгляд бредовая идея: не сообщить ли жителям Советского Союза, что советская культура основана на второй этической системе? Не подтолкнет ли их это в сторону первой? Я связался с «Голосом Америки» и дал маленькое интервью. Был резонанс, мое имя стало известно в Госдепартаменте. Конечная цель состояла в том, чтобы вовлечь в это дело самого Рейгана. Обрати внимание, на этом этапе никакие американские «службы» задействованы не были: сплошной личный энтузиазм. Я понимал, что у меня появляется реальный шанс очень серьезно подорвать коммунистическую идеологию, изменив сам характер американской пропаганды — направив ее на моральный аспект коммунистической доктрины. При этом мне было ясно, что с коммунистической доктриной не следует бороться, ее нужно «вывести из моды», сделать смешной. Тогда ее просто скинут, как старый халат.

Вместе с Людмилой Фостер мы сделали, по-моему, очень хорошую передачу, которая потом в течение трех лет транслировалась на Советский Союз. Английский ее вариант, как я и надеялся, произвел впечатление на помощника Рейгана. В конце 1982-го со мной захотел встретиться Джон Ленчовский, в то время еще совсем молодой человек, но уже советник Рейгана по национальной безопасности. Встреча произошла в кабинете тоже очень молодого Марка Палмера, который руководил в то время Европейским отделом Госдепартамента. Втроем мы детально обсудили совершенно новую идею о возможности мирной ликвидации коммунистической идеологии. Мой план приобретал реальные очертания. Я подготовил краткий меморандум о двух этических системах для экспертов Белого дома. Вскоре состоялось выступление Рейгана, где он назвал Советский Союз империей Зла. За эту фразу я ответственности не несу и даже не знаю, кто ее вставил в текст. Возможно, сам Рейган» ([15], см. также [16]).

Лефевр пишет о различии двух этических систем: «Есть существенная разница между подавлением человеческих прав в Чили и СССР. Она состоит в том, как сам факт подавления интерпретируется в культуре и идеологии данной страны. Чилийские власти ущемляют права граждан, но пытаются это скрыть: в чилийской культуре такое насилие рассматривается как зло и портит репутацию правительства. В Советском Союзе подавление прав человека не рассматривается как насилие. Более того, в советской идеологии, предназначенной для внутреннего употребления, нет самого понятия «прав человека». Вместо него существуют «права и обязанности гражданина», причем обязанности преобладают над правами. Следовательно, случаи подавления прав человека интерпретируются как подчинение личных интересов интересам государства — а это оценивается положительно. Тем самым Советский Союз принимает принцип «результат оправдывает средства», что указывает на его принадлежность ко второй этической системе, тогда как Чили принадлежит к первой» ([17], см. также [18]).

«Империя зла» нужна была, в первую очередь, в качестве пропагандистского инструментария, чтобы сделать более жесткой давление на СССР, а не как поиск компромисса. Это во многом типичный поиск врага. Нам представляется, что для существования и развития СССР важны были «внутренние враги», для существования и развития США — «враги внешние». И то, и другое хорошо работает на создание внутреннего единства.

Подобного рода публицистические обозначения легко входят в массовое сознание и долго там живут. Они эмоциональны.

Эмоциональность практически невозможно «сбить» рациональностью, поскольку люди в первую очередь подвержены эмоциям.

И они обладают большим символическим весом, поскольку это не официальные слова.

Официально и текст, и фраза принадлежат спичрайтеру, никакого Лефевра в этом контексте нет: «Энтони Нолан, главный спичрайтер Рейгана, придумал эту фразу. Нолан также писал речь Рейгана 1982 года перед британским парламентом, с которой он выступил в Вестминстерском дворце, именно она рассматривается как исходная речь Рейгана на тему «империи зла».

В Лондоне президент также употребил фразу «куча пепла истории», прогнозируя коллапс Советского Союза. Эту идиому в 1917 году придумал Лев Троцкий, революционный лидер большевиков. Троцкий использовал это, чтобы принизить меньшевиков, умеренную социалистическую фракцию в неспокойное время в России. Спичрайтер Рейгана не забыл иронию, лежащую в основе исторической аллюзии» [19].

Анализируя это выступление Рейгана перед евангелистами. Гуднайт пишет: «Во время идеологических столкновений пятидесятых, а это контекст, где прозвучали эти слова, существовал сплоченный крик для разобщенных членов крайне правых — «лучше мертвый, чем красный». В представлении Рейгана этот слоган принимает более универсальное значение. Он следует принципу описания коммунизма как «фокуса зла в современном мире». Будучи империей зла, она страдает, как морально слабые люди всюду, от избытка «желаний». Как у дьявола ее намерение неумолимо, ему нельзя верить. Ей удается создавать призывы, которые кажутся разумными, тогда как каждый компромисс просто помогает ему расти. Если Советский Союз поддерживает ядерное замораживание, выводом должно стать, что все, кто за замораживание, виновны в создании обмана. Быть нейтральным нельзя во время ведения духовного конфликта. Всех лояльных граждан призывают занять нужную позицию» [20].

Кстати, все внимание историков находится почему-то на этом выступлении перед евангелистами, хотя первое выступление по поводу «империи зла», нам представляется более сильным именно политически [21]. И о нем мы еще поговорим.

Во всех подобного рода противостояниях слово перестает быть просто словом, оно становится символом. И от этого символа нет и не может быть защиты, он живет в своем собственном поле. Властная Беларусь пользуется особыми терминами для обозначения своих протестующих — «змагары», «протестуны», точно так, как Россия обозначала украинские войска словами «бандеровцы» и «каратели».

Такие слова-символы начинают формировать под себя реальность, которая выстраивается в соответствии этим видением.

Точно таким более мирным примером был термин «суперхищники». Он появился в ноябре 1995 г. в статье в журнале The Weekly Standard [22]. Здесь речь шла о чернокожих детях, совершающих преступления. И автор подсчитал процент этих преступлений, чтобы подсчитать их в будущем. Как считается все это имело серьезные последствия: «Язык суперхищников начал процесс, который позволил остановить наше чувство эмпатии в отношении молодежи другого цвета кожи» [23]. Слово в результате порождает мир, соответствующий этому слову.

Перед нами прямая онтологическая интервенция, которая изменила модель мира. Точно так Black Lives Matter уже в наше время существенно трансформировала американскую модель мира, но уже в другую сторону. Интересно, что в этом обнаружили и «кибер-руку Москвы», заинтересованной в раздувании расовых столкновений в США [24-28].

Сегодняшний мир поляризации и гиперполяризации «стреляет» именно по модели мира, делая это достаточно успешно, поскольку соцсети не имеют тех ограничений, которые были у традиционных медиа [29-30]. Люди из своих «информационных пузырей» не допускают существования никакого другого мнения.

Символы очень важны политически, поскольку в них есть отсылка на модель мира. Сегодня Лукашенко, например, борется с бело-красно-белыми флагами, пользуясь советскими аргументами: «Лукашенко заявил, что и подумать не мог, что театр имени Янки Купалы, «который был в годы войны увешан БЧБ-флагами, будет под этими флагами в этом году». И отметил, что не намерен терпеть «эту фашистскую символику в Минске» [31]. Хотя не только Украина, но и Россия вернула себе флаги прошлого, не глядя на то, что ими во время войны пользовались и другие. У него такая история: «В христианской символике широкая красная полоса (или крест) на белом поле символизировала кровь Христа. Однако бело-красно-белый стяг имеет конкретного автора. Флаг создал в 1917 Клавдий Дуж-Душевский. К нему, молодому архитектору, выпускнику Петербургского горного института и талантливого театрального деятеля, обратилась белорусская общественность Петербурга с просьбой разработать эскиз национального флага» [32].

Модель мира является самым важным объединяющим население началом.

Можно сказать, что общая модель мира делает из населения народ. На ней базируется не только идентичность в головах, но и идентичность поведения, которая становится особенно важной в критических точках: от ситуации войны до не менее важной ситуации голосования на выборах. Чем сильнее единство внутри, тем сильнее страна для действий снаружи.

Часть вторая

Есть инструментарий объединения и есть инструментарий разделения. Если государственные чиновники любят первый инструментарий, то население часто пользуется и вторым.

Анекдоты являются разрушителями системы, как и слова сатириков типа Жванецкого, что министр мясомолочной промышленности есть, а мяса и молока — нет.

Сатира и анекдоты и срабатывают только тогда, когда это место «удара» явно является слабым местом атакуемой системы. Она как бы демонстрирует «место отсутствия», которое пропаганда, наоборот, вписывает в число своих достижений. Таким примером разрушающего воздействия является масса анекдотов о Брежневе, активирующих его неадекватность статусу первого лица, как и просто здорового человека.

Напомним некоторые примеры:

— Правда ли, что Брежневу собираются присвоить звание генералиссимус?

— Правда. И если он это слово сумеет еще выговорить, то ему также дадут народного артиста.

ххх

Телефонный звонок. Брежнев поднимает трубку:

— Дорогой Леонид Ильич слушает!

ххх

Брежнев смотрится в зеркало:

— Я стар… я очень стар… я суперстар…

ххх

Товарищ Брежнев!..

— К чему эти церемонии? Зовите меня просто — Ильич!

ххх

Брежнев зачитывает приветствие спортсменам на Олимпийских играх 1980 года в Москве:

— О! О! О! О! О!

Референт ему шепчет:

— Это не «о», а олимпийские кольца! Текст — ниже!

Когда массовое сознание получает знание о «немощности», к нему сразу придет доказательство этого, от реальности до анекдотов.

Анекдот строит мир, полностью противоположный официальному. Его точность попадания в цель и краткость позволяют ему путешествовать по массовому сознания без всякой поддержки медиа.

Если мир разрушается в мозгах, то за этим с определенностью последует и разрушение мира в физической реальности. Опыт разрушения СССР это очень наглядно продемонстрировал. И это говорит одновременно о том, что СССР рухнул еще раньше — в головах.

Советский Союз больше занимался идеологией в теоретическом плане, а ее нужно было связывать с моделью мира. В противном случае идеология стала формальной и ритуальной. Учебники марксизма-ленинизма все конспектировали, сдавали экзамен, чтобы завтра забыть. Доклады первых лиц насыщались цитатами из правильных текстов, но они жили как бабочки-однодневки очень мало.

Разрушение всех старых моделей создания идентичности, моделей мира можно видеть на самых простых примерах. По советской модели «Голубой огонек», особенно в новогоднюю ночь, и служил квази-идеологией объединения граждан. Это было время, когда люди знали и любили одних и тех же актеров, одни и те же фильмы и песни. То есть в такие минуты, как и в спортивной победе страны или первых полетов в космос, СССР жил в общем едином порыве. Это и было его реальной идеологией, а не мудрые слова в книжках. Даже Брежнев пенял своим спичрайтерам, что слишком много цитат они вставляют в его речи, а все знают, что он этих книжек не читал…

Что мы имеем сегодня? Общее и единое, что объединяло когда-то, исчезает. Например, только 12% россиян собираются смотреть тот же «новогодний огонёк» [33]: «В домах 44% россиян телевизор будет работать, однако смотреть «новогодние огоньки» намерены лишь 12% респондентов, еще 32% включат ТВ просто для фона». Исследование показало, что женщины в большей мере, чем мужчины, хотят посмотреть «новогодние огоньки» — 13% и 10% респондентов соответственно. Тех, кто смотрит праздничные концертные программы в новогоднюю ночь, больше среди опрошенных старше 45 лет (16%)».

Кого хотят увидеть те, кто будет смотреть? Это практически советский список: «В пятерку самых ожидаемых на новогодних огоньках звезд входят Алла Пугачева, Николай Басков, Филипп Киркоров, Светлана Лобода и Зиверт. Зрители также хотели бы увидеть по ТВ Макса Барских, Сергея Лазарева, Валерия Меладзе (он на восьмой строчке рейтинга), Егора Крида и Дмитрия Нагиева. Среди востребованных артистов Максим Галкин, София Ротару, Лев Лещенко, Полина Гагарина и Иван Ургант» [34].

Телевидение осталось для государства идеологически важным из-за новостей и политических ток-шоу, где жестко отстаивается нужная точка зрения, однако оно перестал быть основным средством развлечения, и это объясняет все, поскольку сегодня главной является не конкуренция за информацию, а конкуренция за внимание, так как информации больше, чем человек в состоянии охватить. Мы живем в новом мире, где развлекательность чаще побеждает идеологию, чем наоборот.

Государство продолжает бороться за телевизор, свидетельством чему является появление все новых и новых инициатив типа требования вернуть В. Соловьева в тренды YouTube, а блогеров сделать иноагентами. А. Колесников констатирует: «В этих законах собраны все страхи и негативные эмоции российского истеблишмента. И главный страх — перед гражданским сопротивлением белорусского типа. По сути, это подготовка к революционной ситуации — чтобы была «законная» основа для превращения России в нужный момент в белорусское СИЗО Жодино» [35].

Одновременно телевидение потихоньку сходит с арены из-за смены поколений. Оно есть для властей, но для населения его дни сочтены. Левада-центр констатирует: «Согласно исследованию, 74% респондентов узнают новости по телевизору. На втором месте — социальные сети (39%), которые обогнали интернет-СМИ (являются источником новостей для 38%). «Левада» отмечает, что все больше людей средней возрастной группы читает новости в социальных сетях. Так, за последний год среди россиян в возрасте от 25 до 39 лет число тех, кто узнает новости в соцсетях, выросло на 6%, а среди людей 50-54 лет — на 10%. «Видно, что за последний год увеличился уровень многоканальности — это показатель того, что ТВ постепенно теряет монополию на освещение событий, а для российского ТВ это ключевой параметр, чтобы оно могло выполнять свою идеологическую задачу», — отмечает социолог Григорий Юдин» [36].

Уход в соцсети можно проследить и по косвенным признакам, например: «В каждой десятой компании случались увольнения сотрудников из-за их неподобающей интернет-активности. В каждой четвертой компании были случаи отказа кандидату в трудоустройстве из-за публикаций в социальных сетях. И если за действиями сотрудников в социальных сетях не следят в каждой второй компании, то при найме не просматривают профили соискателей в соцсетях лишь 44% организаций. С момента проведения аналогичного исследования в два раза выросло число увольнений из-за публикаций сотрудников в блогах и социальных сетях: 5% в 2011 году и 10% сегодня. И, похоже, работодатели решили, что проще отсеивать незадачливых интернет-пользователей еще на этапе подбора: если в 2011 году не просматривали профили кандидатов в соцсетях 58% представителей компаний, то сегодня — лишь 44%.

Регулярные скандалы из-за компромата, найденного в соцсетях, похоже, приучают граждан быть осмотрительнее с контентом. Все больше россиян публикуют посты, лайкают и комментируют в сети, принимая во внимание возможность просмотра страниц работодателем: 37% девять лет назад и 46% — сейчас. Женщины чаще мужчин думают о возможном просмотре страниц работодателем: 50 и 42% соответственно.

Трудоустроенные россияне — чуть чаще безработных: 47% против 44%» [37].

Потеряв «рупор» телевидения, массовое сознание начало жить своей жизнью, поэтому и исчезают правильные с точки зрения государства мысли в мозгах.

Пропаганда — это всегда повтор, а повтор несет запоминание и узнавание.

Космос, например, всегда был символом побед и одной из главных составляющих советской мифологии. И этот символ тоже уходит, например, только 7% россиян назвали свою страну мировым лидером космоса: «Молодежь до 24 лет по сравнению с респондентами старшего возраста главной космической державой реже называла Российскую Федерацию и чаще — США. Мнение о том, что космическая отрасль России развивается стабильно, молодежь высказывала чаще. Респонденты до 24 лет чаще уверены, что следует развивать международное сотрудничество в сфере космоса и проводить мероприятия, способствующие увеличению интереса населения к космической тематике» [38].

Сегодняшняя борьба за патриотическое телевидение имеет и финансовую составляющую. А. Филатов пишет: «Складывается ощущение, что причина борьбы за «свободу слова» и за права «суверенной патриотической пропаганды» — не только в унылых рейтингах Соловьева сотоварищи. Как-то невольно вспоминается цитата, приписываемая Салтыкову-Щедрину: «Если в России начинают говорить о патриотизме, знай: где-то что-то украли». Возможно, причина действительно в деньгах? Дело в том, что с 2018 года рекламный рынок Интернета в России превысил по объемам рекламный рынок телевидения. Только вообразите масштабы. В 2018 году все основные российские телеканалы заработали на рекламе 179,7 млрд рублей, а основные интернет-платформы — 203 млрд рублей. И с каждым годом доля интернета в рекламных бюджетах растет, а телевидения — падает. Так за что именно борются наши законодатели? Против цензуры или за блокировку интернета и, как следствие, возвращения рекламных бюджетов теле пропагандистам? Если последний вариант, то это что-то из серии поворота рек вспять: добиться путем неимоверных усилий можно, но смысла в этом никакого. Сейчас — время интернета, а не «зомбоящика». Как не ограничивай — всё равно прорастет» [39].

Патриотизм строится на символах. Когда они начинают исчезать, начинается эрозия и патриотизма.

Советский Союз сделал некий перебор в производстве символов и патриотизма, вызвав в результате определенную идиосинкразию к ним. Но сегодняшнее состояние отсутствия достаточного количества позитивных символов резко хуже, поскольку собственная модель мира видится как в тумане. Любой внешний удар по ней может ее легко разрушить.

Из мира вечных побед, в котором жил советский человек, появился мир серых будней. Он, конечно, более правдивый, но менее красивый. И никто не знает, в каком мире жить лучше. Мир мечты, а советский мир был именно таким, правда, не доходившим до рС. Голубицкий констатирует: «Проходит, однако, время, и социальный миф изнашивается, затирается в общественном сознании, а затем начинает уже раздражать общество своей прямолинейной тупостью и неадекватностью. Наглядно представить себе эту стадию — т.н. десакрализации мифа — можно по лубочным картинкам Ложкина.

Процесс десакрализации мифа реализуется в двух противоположных направлениях:

идеологические структуры, обслуживающие миф, начинают выражать свои мысли на совершенно чудовищном, трупном языке;
общество, не интегрированное в идеологические структуры, эту чудовищность сначала энергично высмеивает, а затем начинает разрушать.

Десакрализация мифа завершается одним из двух сценариев: либо старый миф полностью замещается каким-то новым, либо общество попадает в духовный и идеологический вакуум. Последнее состояние — это чистилище, лимб, в котором общество мучительно пребывает в ожидании определенности, то есть возникновения предпосылок для адаптации нового социального мифа. Первая половина 90-х годов на руинах Советской империи явилась периодом интенсивной десакрализации большевистского тоталитарного мифа, которая, в условиях отсутствия альтернативных ментальных конструкций, завершилась для постсоветского общества трагедией духовного, нравственного и интеллектуального опустошения. Дальше произошло нечто удивительное. Властные элиты Беларуси взялись реконструировать тоталитарный миф в девственно первозданном виде, а властные элиты РФ решились на уникальный в историческом плане эксперимент — создали симбиоз двух несвободных конструкций: тоталитарного мифа и мифа потребления» [40].

Создают единство страны как отрицательные символы (совок, империя зла), так и положительные. во страны как отрицательные символы (совок, империя зла), так и положительные.

Оба эти ряда направляют мышление в нужном направлении. Мозг всегда нуждается в подсказках, тем более это касается массового сознания, которое больше увлекает отдых, чем работа. Символы всегда помогают, в них сконцентрировано сразу все, поэтому они задают быстроту реакции.

Но нет ничего вечного. Приход соцсетей стал менять приоритеты «любви». То, что вчера воспринималось на ура, сегодня с трудом удерживается на плаву. Мир пришел в движение, и это отражается и на мозгах, которые иногда просто автоматически откидывают старое. Многие герои, представления, мысли, которые были важны вчера, сегодня никому не нужны. Словно в мозгах прошла смена времен года…

К. Мартынов подчеркивает: «пропаганда проигрывает сражение за российского зрителя и ведет арьергардный бой. К 2020 году даже дети знают, что в телевизоре постоянно врут, а так называемые политические шоу собираются на федеральных каналах исключительно с целью отвлечения внимания граждан. Аудитория уходит туда, где контент давно разнообразнее и честнее, а с недавних пор просто профессиональнее, чем творчество государственной пропаганды, — на YouTube. Совокупная аудитория российских видеоблогеров уже сейчас превышает число зрителей любого федерального канала, не говоря уже о пустышке RT.

87% пользователей интернета в России заходят на YouTube. При этом мы одни из мировых лидеров по проникновению сети — в этом году онлайн выходили 118 млн россиян, или 81% всех жителей страны Пропаганда ежедневно сталкивается с сотней миллионов граждан, имеющих доступ к альтернативным источникам информации и привыкшим использовать их вместо эфирных каналов. Обвал новогоднего «огонька», например, говорит не о том, что люди хотят провести праздник в тишине с семьей, но о том, что они знают, как включать другие источники видео, где «огоньков» будет десятки тысяч. Неспособность собрать телезрителей в ночь на 1 января обозначает агонию телевизионной пропаганды, какой мы ее знали. Еще с советских времен авторитет власти был построен на «доступе к кнопке»: в августе 1991 года телетрансляция прерывалась в ходе ГКЧП, в 1993 году Останкино штурмовали сторонники Верховного совета. Интернет пошатнул систему «телебашен Кремля»: их месседж остался старым, но в новые медиа укладывался плохо» [41].

Человек отличается от других живых существ тем, что он живет в мире символов. У него есть много генераторов символов, создающих и его модель мира. Это литература, искусство, медиа.

Советская модель собирала их в единый кулак, удерживая тем самым и нужную модель мира. Но это возможно только в эпоху тоталитаризма, возврата которого никто не хочет. Люди хотят управления более мягкими методами, не желая возврата к прошлому.

Человек создает символизации даже там, где их нет. Например, политолог профессор В. Соловей приводит клички, которые В.Путин дал своему окружению: «Эллу Памфилову президент кличет Мылом.

Нарышкин, глава внешней разведки, — Сморчок. Максима Решетникова, министра экономики, он кличет Сито. Решето, сито — здесь понятны ассоциации. Андрея Белоусова, первого заместителя председателя правительства, Путин называет Фаршмак. Откуда кличка появилась, неизвестно. Это, наверное, какая-то личная ассоциация. Пропагандиста Владимира Соловьева он (Путин) называет Генерал Воняев. Почему генерал? Потому что весной Владимиру Соловьеву было присвоено звание генерал-майора ФСБ». [42].

Если последнее правда, то это не будет способствовать повышению популярности у Соловьева, поскольку такое «пересечение» проектов (журналистского и спецслужбистского) недопустимо. Ведь сегодня Соловьев стоит в десятке людей, которым доверяют: Путин на первом месте, Соловьев — на десятом [43]. Дудь и Собчак стоят первыми в десятке блогеров [44]. Вот пятерка ведущих с наибольшим уровнем доверия: Малахов, Галкин, Соловьев, Ургант, Познер [45]. Все это по опросам Ромир.

Кстати, именно КГБ всегда вмешивался в чужие проекты — литературы, искусства, спорта. Вмешивается ли ФСБ сегодня? Отвечая на этот вопрос, бывший подполковник КГБ Владимир Попов и доктор исторических наук Юрий Фельштинский говорят: «Как нам представляется, все остается по-прежнему, с учетом сегодняшних реалий, разумеется. Раньше КГБ был вовлечен в спорт по идеологическим соображениям, из-за престижа страны, из-за желания контролировать людей, выезжающих за границу. Сегодня ФСБ и другие силовые ведомства вовлечены в спорт прежде всего потому, что Большой спорт — это большой бизнес и большие деньги» [46].

Изменить извне нечто достаточно сложно. Оно должно жить своей живой жизнью внутри страны. И тогда один проект может подтолкнуть к созданию другого. И в результате сама система может начать изменения.

В Британии, в своей первой речи об «империи зла», Рейган говорил так: «Цель, которую я предлагаю, достаточно проста: усилить инфраструктуру демократии, систему свободной прессы, профсоюзы, политические партии, университеты, которые дают возможность людям избирать свой собственный путь в развитии своей культуры, согласовывать свои различия мирными способами. Это не культурный империализм; это предоставление средств для подлинного самоопределения и защиту разнообразия. Демократия уже преуспевает в странах с очень разными культурами и историческим опытом. Будет культурной ошибкой сказать, что люди предпочитают диктатуру демократии. Никто по своей воле не откажется от права голосовать, решит покупать правительственные листки вместо независимых газет, предпочтет правительственные вместо контролируемых рабочими профсоюзы, отдаст предпочтение земле в собственности государства, а не в руках тех, кто ее обрабатывает, захочет репрессий правительства на религиозные свободы, одну политическую партию вместо свободного выбора, жесткую культурную ортодоксальность вместо демократической терпимости и разнообразия» [21]. Все это более конкретно, чем в речи перед евангелистами, и легко ложится в планирование.

За этими словами, конечно, и стоял Дж Ленчовский, помощник Рейгана по национальной безопасности, упомянутый выше В. Лефевром [47-49].

Это можно увидеть по его последующей работе и текстам. Он также вошел в созданную рабочую группу по активным мероприятиям, направленную против советской дезинформации. Об этой группе в 2012 году вышло большое исследование на 169 стр., посвященная анализу обмана, дезинформации и стратегических коммуникаций [50]. Данная группа потребовалась, поскольку эксперты ЦРУ хотели такую группу, считая результаты работы госдепартамента более достоверными, чем свои собственные.

Здесь также отмечается: «Ленчовский нашел себе готового союзника в Марке Пальмере, который «относился к публичной дипломатии как рыба к воде». Ленчовский усилил принятие Пальмером публичной дипломатии, включив его во встречи с Левченко [перебежчик из КГБ — Г.П.], где он услышал из первых рук о техниках советской политической войны, включая советскую кампанию по остановке модернизации договора о ракетах средней и меньшей дальности. Пальмер в свою очередь присоединился к Ленчовскому в продвижении усиленного использования общественного вещания в Европе, включая существенное увеличение бюджета на публичную дипломатию. С помощью Пальмера Ленчовский смог получить два с половиной миллиарда долларов на модернизацию Голоса Америки и Радио Свобода. Эта инициатива прошла несмотря на сопротивления нижестоящих чиновников, в конечном итоге попав к президенту Рейгану, который одобрил ее. Пальмер отправил Ленчовского в новосозданную рабочую группу по активным мероприятиям, где он продвинул группу занять более проактивную роль в борьбе с дезинформацией» (там же).

Сам Ленчовский уже ближе к нашему времени в своей работе по борьбе с радикальным исламизмом, рассказывает об опыте холодной войны, поскольку джихадизм тоже является идеологической проблемой, подчеркивая, что США в то время вели политико-идеологическую войну [51]. Он видит следующие элементы той войны:

информационная война против дезинформации и пропаганды,
делегитимизация марксистско-ленинской идеологии,
предоставление людям альтернативы в виде свободы, демократии, справедливости и надежды на лучшую жизнь,
создание изоляции советской империи в мировом сообществе,
поддержка сил сопротивления в Афганистане, Никарагуа, Мозамбике и Анголе,
поддержка сопротивления внутри страны (диссидентов, организаций по правам человека, религиозных движений, Солидарности в Польше, движений национальной независимости внутри СССР).

Как видим, это достаточно системный подход. В другой работе Ленчовский подчеркивает, что Советский Союз использует тот же инструментарий для внутренней и для внешней аудитории [52]. Среди внутренних целей: промывание мозгов и атомизация домашней аудитории, создание поддержки для внешней политики путем создания врагов, основание централизованного авторитаризма. Он подчеркивает обязательность изучения внешнего и внутреннего общественного мнения, говоря, что это задача для культурной разведки, что нужно для международного вещания и для знания «человеческого поля битвы» вооруженными силами. Интересно и его замечание, что нежелание работать с такими параметрами конфликта и стратегического влияния лишает ключевого инструментария в гибридной войне.

При этом интересно, что Беларусь в этом плане полностью лежит в парадигме советского времени, которая в свое время не принесла успеха. Такие два примера — завышение идеологии и порождение врагов:

повсеместное существование отделов идеологии, даже на заводах в Беларуси: «Программа идеологов планируется на месяц вперед. Некоторые пункты плана спускают на выполнение район и область. Идеология — центр предприятия. Конечно, важно, какие показатели по производству, но важнее, как по ним отчитается идеология»; и еще: «Главная задача идеолога — знать, чем кто дышит. Это — грубо говоря, но, по сути, так. Если приходили запросы из РОВД, райисполкома на того или иного рабочего, информационный отдел идеологического подразделения обязан был плотно с ними сотрудничать, например, выдать полную характеристику на человека. Притом что ведется такая совместная работа с органами, идеолог не имеет какого-то «защитного амулета» со стороны государства» [53],
и четкое возрождение концепции врагов, например, А. Лукашенко говорит: «США — они под Варшавой центр создали, а сейчас в Киеве создали. Ладно я бы сказал, но мы с россиянами, разведки наша и российская поработали, увидели эти центры. Ни одного поляка там нет. Это только территория. Там все американцы сидят — умные, талантливые, способные люди» [54].

Правда, с точки зрения важности общественного мнения появилась сходная с вышеприведенной американской точка зрения. Вот слова председателя Постоянной комиссии Палаты представителей Национального собрания Беларуси по правам человека, национальным отношениям и СМИ Г. Давыдько: «Информационное пространство — понятие не геометрическое, это пространство мыслей и ценностей… Для всех уже очевидно, что источник власти сейчас уже далеко не народ, как записано в Конституции, а общественное мнение, формируемое определенными СМИ по конкретным заказам. И это общественное мнение — конкретная политическая сила, влияющая на судьбы мира» [55].

И на этой же встрече прозвучало мнение председателя Союза журналистов России В. Соловьева: «В мире происходят мощнейшие информационные войны. Работают суперспециалисты, в том числе по нейро-лингвистическому программированию. Даже профессиональные журналисты не всегда могут отфильтровать поток информации, идущий на нас с разными целями…Сегодня на примере Беларуси мы впервые в истории наблюдаем, как телеграмм-каналы, созданные вне страны, пытаются направлять людей на улицах и разъясняют им, как нужно бороться с властью в стране. Это феномен, который надо тщательно изучать» (там же).

Кстати, опыт информационной борьбы, переданный перебежчиком С. Левченко на Запад, изучается по сегодняшний день, поскольку использование дезинформации резко поднялось наверх: и по количеству, и по качеству [56-60].

В основе контр-действий лежит борьба с чужой информацией даже на уровне массового сознания. Тем более в условиях пандемии мир попал в еще более активно-агрессивную среду, где информация стала «весить» больше. Модель мира рушится, роль информации, которая может ее заменить, растет.

С. Гриняев говорит, что «пандемия коронавируса привела к атомизации общества, когда человек остается наедине с потоком информации и своими мыслями, которые этот поток вызывает. В условиях изоляции от привычного коллектива, такой человек особенно подвержен пропаганде. Если он имеет доступ к управлению системами безопасности на производстве, транспорте, в других критических инфраструктурах, он может использовать этот доступ в преступных целях. Избежать этого, как считает эксперт, можно за счет подготовки специалистов в области информационно-психологической безопасности, то есть контрпропаганды» [61];

И. Ашманов в борьбе с чужой информацией хочет вернуться практически к советскому методу максимального порождения позитивной информации: «создание вытесняющей критической массы позитивного контента. Для этого нужна идеология (запрещена), единый учебник истории, единое представление о том, что школа должна воспитывать (запрещено), а не только учить, что образование — это не услуга. Для всего этого нужна политическая воля, чтобы повернуть все в сторону контрпропаганды и пропаганды здорового образа мышления. К сожалению, этих условий сейчас нет — государственные чиновники боятся прослыть противниками демократии» (там же).

Дополнительно к этому активизировалась борьба с чужими религиозными течениями, что вообще читается как вести с фронта. Следственный Комитет задерживает организаторов и участников движения: «Конспиративные сборы проходили в одной из квартир, расположенной на улице Челюскинской, где последователи изучали религиозную литературу и сведения, содержащиеся в иных источниках информации, пропагандирующих учение «Свидетелей Иеговы», и осуществляли другие действия, характерные для данного объединения» [62].

На наших глазах возникло два связанных инструментария по управления мозгами — фейки и когнитивный хакинг. Они связаны, поскольку опираются на уязвимости человеческого разума.

Собственно говоря, теперь в условиях переизбытка информации бизнес и политика тоже должны учитывать не только создания информации, но и процессы ее распространения в условиях отсутствия внимания.

По поводу когнитивного взлома исследователи говорят: «Ключом к успехам этих когнитивных хаков была беспрецедентная скорость и степень распространения дезинформации. Другим ключевым элементом успеха этих двух действий была правильная оценка когнитивной уязвимости их предполагаемой аудитории — предпосылка, согласно которой аудитория уже предрасположена к принятию решения, поскольку под воздействие попадают существующие опасения или тревоги» [63].

Возникло новое определение фейковой информации, которое, как получается, акцентирует не саму эту информацию, а аспект ее создания. Здесь констатируется: «Сфабрикованная информация моделирует медиа контент по форме, но не по организационным процессам или целям.

Фейковые издания не имеют редакционных норм новостных медиа по обеспечению точности и достоверности информации» [64].

Эта же группа авторов в продолжение к вышесказанному разъясняет, что характеристика «фейковости» находится не на уровне информации, а на уровне создающего ее, то есть условного издателя/распространителя [65].

С фейками и конспирологией люди стали получать модель мира, психологически более близкую им.

Все стало связано одно с другим. В мире упала роль случайности, поскольку конспирология привнесла идеи заговора плохих людей против хороших.

Фейки расцвели из-за доступности входа/выхода в виртуальное пространство. Постоянное нахождение в нем стало нормой нашего дня, что случилось с приходом «техгигантов», которые позволили каждому стать не только читающим, как раньше, но и пишущим.

Право на голос получили также разные протестные движения. До этого традиционные медиа могли легко их цензурировать. Все это резко усложняет и сегодняшнюю политику, которая должна теперь реагировать и точнее, и быстрее.

Мир все больше уходит из мира физического в мир информационный и виртуальный. Если достигать консенсуса там, то нет необходимости в инструментарии физического порядка.

Сильные государства должны быть сильными не только в физическом, но и в информационном и виртуальном пространствах. Если так было в прошлом, то тем более так должно быть и сегодня.

Литература: