Библиотека » Психология и общество » Психологическая агрессия

© Дмитрий Жмуров

Насилие (агрессия) и литература
(продолжение)

5. «Раздвоение». Характерная черта агрессии (на примере литературы).

Нет, Эшли не выросла как все дети. В восьмилетнем возрасте ее изнасиловал преуспевающий врач, солидный и уважаемый человек, а еще ее отец. Так С. Шелдон начинает роман «Расколотые сны». Девочка, получившая тяжелую травму, так и не смогла оправиться. Раздвоение сознания стало тяжким последствием отцовской жестокости. Теперь в Эшли живут еще Тони и Алетт, каждая со своими проблемами и характером. «Одна из этих ипостасей — Тони — в качестве мести за то, что было сотворено с Эшли, садистски убила пятерых мужчин и отрезала им гениталии (авт.) … и… Эшли, не имела никакого понятия о том, что сотворила Тони…».[30]

Приведем еще несколько примеров. Попробуйте заметить, что общего между ними.

Впечатляющие сцены насилия создал Уэда Акинари в истории о счастливой семье дровосеков. В один прекрасный день сын изрубил топором мать, а благочестивая дочь принялась резать мясо на кухонной доске. Суд признал детей невиновными, поскольку в момент убийства в них вселился злой дух.

А вот из ирландского эпоса:

«Тут в первый раз исказился Кухулин, став многоликим, ужасным, неузнаваемым, диким. Вздрогнули бедра его, словно тростник на течении…задрожало нутро его, каждый сустав, каждый член. Под оболочкою кожи чудовищно выгнулось тело, так что ступни, колени и голени повернулись назад, а пятки и икры оказались впереди.…Обратилось лицо его в красную вмятину. Внутрь втянул он один глаз… Выпал наружу другой глаз Кухулина, а рот дико искривился.… Так исказившись, поднялся Кухулин на свою боевую колесницу…».

«Прекрасен был юноша, что появился тогда перед войском.… По семь драгоценных каменьев сверкали в его королевских очах».

Как ни странно, но эти два эпизода об одном человеке — ирландском богатыре Сетанте по прозванию Кухулин, что означает «Пес Кулана». Странное преображение эпос связывал с гневом богатыря. Перед сражением лик его изменялся до неузнаваемости, хотя же в спокойствии он был «прекрасен».

Случай с Кухулином не единственный. «Древняя поэма о Ланселоте особо подчеркивает искажение внешности Ланселота, когда он приходил в ярость {J.L.Weston, Sir Lancelot of the lake, ed.cit., p.75}».[31] Схожие портретные описания мы находим в эпосе Древней Индии.

«Двоедушник» — это уже персонаж славянской мифологии. Днем — это обычный человек, а ночью, когда засыпает, творит злые дела. Двоедушник совмещает в себе два начала — людское и демоническое. Они проявляются попеременно в зависимости от времени суток. Причем души живут как-бы отдельно одна от другой. После смерти такого человека чистая душа идет «на тот свет», а творившая лихо становиться упырем.

Обратимся к священному писанию. Война как обет Богу. « Моисей, раб Мой, итак, встань, перейди через Иордан сей, ты и весь народ сей, в землю, которую Я даю им, сынам Израилевым. Всякое место, на которое ступят стопы ног ваших, Я даю Вам…». Сказал господь: «Я предаю в руки твои Иерихон» и пал Иерихон: « И предали заклятию все, что в городе, и мужей и жен, и молодых и старых… все истребили мечом». То же самое повторилось и с Гаем. Велел Яхве: «Сделай с Гаем и царем его то же, что сделал ты с Иерихоном».

В фольклорных повествованиях Америки есть истории о ведьмах, призраках, и привидениях. «"Ведьма и прялка" из Луизианы, "Старая Кожа-да-кости" из Северной Каролины и "Из своей шкуры" у негров гула (gullah — от искаженного Angola), Южная Каролина, отражают поверье, в соответствии с которым ведьма меняет облик, чтобы сотворить зло»[32].

Роман «Расколотые сны», как и многие другие произведения, иллюстрирует одно интересное наблюдение. Авторы, независимо от их культурной принадлежности, исключают патологическую агрессивность из природы человека. Когда происходит насилие, в сюжет странным образом вмешивается какая-то третья сила или лицо, происходит метаморфоза, отвратительная человеческой природе. Персонаж действует как бы не от себя( либо по чьему-то указанию.) Необходимо вторжение древних сил, чтобы сделать нас безрассудно жестокими, заставить творить насилие. Возможно, человек субъективно воспринимает себя вне «агрессии», исключая ее из «Я». Часто даже попытка объяснить свой агрессивный поступок носит особый семантический оттенок: «так получилось», «вырвалось», «прорвало». Можно говорить о снятии ответственности за агрессию с себя и дальнейшей переадресации ее на силу обстоятельств: «бес попутал», «даже и не знаю, как это получилось» — это и есть тенденция к самоустранению от агрессии. Она наглядно продемонстрирована литературой.

6. Структура агрессии.

Было бы неточно утверждать об агрессии только как о поступке. Ведь он часто мотивирован, имеет объяснение и цели, т.е. когнитивную часть. А, значит, деяние без информации, позволяющей толковать его как агрессию, особого значения не имеет. Как и «чистая», безотносительная информация без поступка. Исходя из приведенного утверждения, структуру агрессии можно представить в следующем виде:

В совокупности представленные элементы толкуются как агрессия. Но если физическая составляющая — это форма насилия, то информационная — его суть.

Итак, любое насилие состоит из двух компонентов:

1) Информационные коды — это огромный массив сведений, с помощью которых мы выражаем и понимаем агрессию. Например, знание того, что слово «козел» ругательное, может обусловить выражение агрессии посредством употребления этого слова. Иногда эти выражения называют «речевые маркеры агрессивного поведения», и обозначают как грубые, вульгарные, стилистически сниженные слова и выражения, жаргонизмы и просторечия, употребляемые в контексте взаимоотношений агрессора и жертвы.

Информационные коды — это враждебные установки, сведения, прямо или косвенно формирующие образцы агрессивного поведения; устойчивые формулы выражения агрессии, закрепленные культурой и т.д.

Атрибуции — это форма выражения информационных кодов в литературе. Атрибуции могут быть двух видов — атрибуция агрессора и атрибуция жертвы. Т.е. — это представление субъекта литературы — автора, читателя, о роли, отводимой ему в творческом контексте — либо он нападающий, либо нападают на него.

2) Физическим кодом называется реализация агрессивного поведения в деянии.

Литература может включать в себя информационный и физический код одновременно. Таковы заговоры.

В современном понимании литература содержит лишь информационный код, за исключением инвективной лексики — ругательств, которые сами являются вербальной агрессией.

Каждому информационному коду соответствует своя модель агрессии, которая в свою очередь, включает какую-либо из атрибуций или обе вместе. Модели условны и разработаны для простоты понимания. Они таковы:

Интерсубъективная агрессия:

- на уровне общества в целом (ценности агрессивности);

- на уровне отдельных корпораций (то же);

- гендерная агрессия (то же);

- индивидуальная;

Интердискурсивная агрессия:

- в событийном компоненте произведения, психологии персонажей и т.д. (описание насилия).

По времени:

- до-тестуальная агрессия;

- посттекстуальная агрессия;

Иные:

- игровая агрессия

- ассоциативная агрессия.

7.Интерсубъективная агрессия.

а) На уровне общества в целом.

В данной главе рассмотрим лишь конкретный пример формирования агрессивных ориентаций в обществе.

Атрибуция жертвы. «Едва ли имела место агрессивная война», — писал Э. Фромм, которую нельзя было бы представить, как войну оборонительную… Тенденция представлять любую войну в качестве оборонительной показывает следующее: …большинство людей… не позволяют склонить себя к убийству, если предварительно их не убедить, что они делают это для защиты своей жизни и свободы». И те, кто нападают, и те, кто обороняется, уверены в том, что поступают правильно. Эту уверенность формирует сознание справедливости войны, как вынужденной самозащиты. В «языке» нападающих стран происходит семантическая субверсия, т.е. подрыв языка — представление агрессии и захвата как защиты, опеки и т.п. (Н. Крейтор). В «языке» обороняющихся процессы формирования образа врага проходят стихийно.

Сначала «атрибуция жертвы». Этот фольклор направлен на создание негативного образа врага — «татарщина степная, гунны, турчины многолюдные — коршунами заедают Русь-матушку…» — что-то доступное и образное. Такие творения призывают людей мстить врагу. Они полны историй о тяжком быте, лишениях, принесенных неприятелем на родную землю, о творящихся бедах и несправедливостях. У славян подобная литература нередка. К примеру, баллады в славянском фольклоре, основанные на схожем идейно-тематическом сюжете — Монголо-татарском и турецком нашествиях. У русских — «Девушка взята в плен татарами», белорусов — «Татарский полон», поляков — «Проезжали турки», украинцев — «Полонянка», чехов — «За турка выдана», болгар — «Три рабыни», сербов — «Сестры-рабыни». Другая сюжетная линия исторических баллад повествует о встречах родных, разлученных татарами и турками. То же мы можем встретить в гайдуцких и збойницких песнях, «украинских думах» отражающих борьбу против османских и крымских турок. Во всех проводится одна линия — описываются страдания, принесенные захватчиками.

На Кралевой Голе Вдовчика схватили…
В комнате поймали, во дворе связали,
А ночной порою до Левоча гнали…
Матушка кричала: « Вернись мой сыночек!»
«Нет, я не вернуся, ведь на мне оковы.
Виселица, мастер — все уже готово…

***
Уже в Люптове звонят
Яношека схватить хотят,
Уже в Люптове отзвонили
Значит, Яношека схватили

***
Плач невольников.
Как у моря черного
После битвы царской
Из громады казацкой
Много войска нагнано…
По два да по три вместе скованы,
По двое кандалов на ноги наложены,
Сырой сыромятниной руки назад связаны…

***
Маруся Богуславка.
На синем море,
На белом камне,
Там стояла темная темница
А в той темнице там страдало пятьсот казаков
Бедных невольников.
Уже они тридцать три года там пребывали,
Солнца праведного и света белого
Никогда не видали…

Атрибуция агрессора. Это ответ на «атрибуцию жертвы». «Если нас так жестоко и бесчеловечно уничтожают, мы будем сражаться». В фольклоре появляются призывы к «святому» насилию и просто ругательства в адрес врага. Так, литература вносит свой вклад в создание «стереотипа агрессивности».

Стоян уходит в гайдуки.
Матери он не послушал,
И так Стоян ей ответил:
— Нет, иду мать, иду я
Пойдет со мной много юнаков,
Болгар освободим мы,
Болгар, мама, болгарок,
От тех ли проклятых турок:
Женщин много пленили,
Девушек потурчили….

***
Прославился Индже-воевода.
… Индже ты, Индже-воевода,
Скорей Индже ты, поднимайся,
Иди ты к своей дружине,
Иди и веди против турок.

***
Груица и Арапин:
«…У двора ли Черного Арапа.
Эту б курву обманул б Груица,
Обманул бы, зарубил бы курву?»

***
Казак Голота:
«Он (Голота — авт.) к речке Витве подъезжал,
На колени припадал, семипядную пищаль
С плеча снимал,
Двумя пульками заряжал,
С татарином шутки шутил,
С обоих коней его сбил,
Слова ему говорил:
«…А теперь татарин, ты шутки казацкой
не понимаешь,
Да сразу с коня упадаешь…
Теперь буду добро твое забирать…

б) Корпоративная агрессия.

Корпоративную агрессию сложно отличить от «общесоциальной». Общество, в некотором смысле, тоже корпорация. Но здесь речь идет о более узком круге лиц, обозначаемом как ингруппа. Ингруппа — «избранная группа, в которой все члены имеют сильное чувство идентичности с группой, ощущение элитности …. и имеют тенденцию действовать таким образом, чтобы исключать других (аутгруппу)».[33] Ингруппа может подавлять аутгруппу и манипулировать ею. Это и есть проявление корпоративного насилия.

Вот несколько примеров, найденных в литературе.

Во-первых, это утверждение изначального неравенства и подчиненности одной группы другой.

Начнем с древности. В связи с разделением общества на классы возникла высшая и низшая мифология. Первая включала в себя предания о богах и героях, которых изображали предками высших сословий. Широкое распространение эта практика получила в Египте, Греции и Риме. Низшим мифотворчеством были представления о природе и живущей в ней духах. В высших мифах проводилась одна мысль. Люди обязаны Богам, а значит и их потомкам.

В аккадских поэмах «О все видавшем» и «Когда вверху…» повторяется один мотив. Люди обязаны трудиться во благо Богов: ведь до сотворения мира работать приходилось им.

«Воистину я сотворю человеков.
Пусть богам послужат, чтоб
те отдохнули…» (Энума Элиш)

Естественно, элита общества, пользуясь «правом родства» принимала все то, на что претендовали Боги.

В других вариантах, доминированию одних групп над другими находилось теологическое объяснение. Так, «…русский фольклор воспринял апокрифический сюжет об Адаме, сотворенном из космических первоэлементов. В духовном стихе о «Голубиной книге» из частей тела Адама — первочеловека возникают все сословия: от головы — цари, от «мощей» — князья и бояре, от колена — крестьяне…».[34]

Нечто похожее можно прочитать в Манава Дхармашастре — «законах Ману». Божественный Ману, также творил из частей своего тела: «Для благосостояния миров он создал из своих уст, рук, бедер и ног брахмана, кшатрия, вайшия и шудру». Первым и высшим сословием было духовенство, далее воины (цари), а затем уже торговцы и рабы. Тем не менее, воины были могущественны. Они могли завладеть всей полнотой власти, отобрав ее у брахманов. Для того, чтобы этого не произошло, жрецы создали легенды, в которых говорилось, как кшатрии уже пытались бунтовать, и что из этого вышло. Известна легенда о Нахуше — древнеиндийском царе (цари относились к кшатриям). Однажды он ударил брахмана Агастью, после чего был проклят и сброшен на землю на десять тысяч лет в облике змея. Помимо этого, миф о Парашураме — шестой аватаре Вишну. Дословно Парашурама переводится как Рама с топором. «…его миссия на земле состояла в избавлении брахманов от тирании кшатриев».[35] Он «трижды по семь раз отчищал землю от кшатриев, наполнив их кровью пять озер».( Мхб. 3 117, 9). После истребления всех кшатриев Парашурама передал землю во владение брахманам. Эти легенды пресекали претензии кшатриев и держали их в страхе подчинения перед жрецами.

Во-вторых — иные корпоративные манипуляции.

Многие религиозные корпорации используют тему ада в целях эффективного управления людьми. Ад, преисподняя, locus infernus, хель, пекло — все это разные названия одного места. Там вечное страдание и муки для неправедных. И только один шанс избежать этого — жить праведно. Как? Духовная элита всегда знала ответ. Образ ада лишь укреплял решимость подчиняться духовенству. Недаром в текстах была так важна детализация физических мучений, рассчитанная на «устрашение массового воображения». Человек испытывая страх и отвращение к будущей боли, старался изменить себя нужным образом. Наиболее эффективными с точки зрения манипуляции следует признать произведения, создающие чувственно-детализированные картины адских мук: кипящие в котлах грешники, клеветники, подвешенные за язык, «женщины, вытравливающие плод…».[36] Эти картины в изобилии можно встретить в «Апокалипсисе Петра» (нач. 2 в.), «Апокалипсисе Павла», «Апокалипсисе Анастасии» (11-12 вв.), «Видениях Тнугдала», у Данте и во многих других произведениях. Сходные сюжеты есть в славянской литературе:

«И грешником место уготовано —
Прелютые муки, разноличныя….
А блудницы пойдут во вечный
огонь,
А татие пойдут в великий страх…
А чародеи отъидут в тяжкий
смрад,
И ясти их будут змеи лютыя;
Сребролюбцам место — неусыпный
червь….
А пьяницы в смолу горячую;…
И всякому будет по делом его»

Более изощренно ад изображен в буддийском сказании о странствии царя Ними по преисподней.

Узрел царь Ними адскую реку
Вайтарани, откуда нет спасенья,
Что щелочи полна, кипит, дымится
и извергает гибельное пламя...
Там с палицами, копьями, мечами
кромешники по берегам стояли.
Кололи, резали, секли, рубили
они попавших в адские пределы.
А грешники от муки нестерпимой
в Вайтарани искали облегченья,
Бросались вниз, в колючую осоку
с торчащими кинжалами-шипами,
И, напоровшись на шипы, висели
тысячелетия. Потом срывались ниже.
И падали, не в силах удержаться
на лес железных кольев раскаленных.
Века они пеклись на этих кольях,
насаженные, словно дичь на вертел.
Дымились колья, и тела дымились.
А ниже — новая и горше мука:
Растут там листья лотосов железных;
края у них отточены, как бритвы.
На них сползали мученики с кольев,
им острые края кромсали тело.
Когда же в щелочь грешники ныряли,
то дым валил от изъязвленной плоти.
Внизу река утыкана мечами.
«Быть может, под водой немного легче?» —
Так думали они и вглубь ныряли,
но там мечи им рассекали члены.
Не в силах грешники терпеть такие муки,
и стон в аду не умолкает.

К корпоративной агрессии помимо перечисленного, видимо, можно добавить и атрибуцию агрессора. Юлиан Тувим писал злые сатиры на буржуазное общество, нередко оскорбительные:

Подъезжают «ройсы», «бьюики»
«Испаны»,
Позументы, ленты, звезды
И султаны,
Полномочные бульдоги
И терьеры,
И бурбоны, и меха,
И камергеры…
Адмиралы, обиралы,
Принцы крови,
Морды бычьи и коровьи…

Отдельно, хотелось бы сказать о культовой литературе.

Литература религиозных сект.

«... побочные продукты тела, а именно дети...
Человек, который... считает побочные продукты тела своими родственниками,
а землю, на которой родился, достойной поклонения,...
должен считаться подобным ослу»  ( Прабхупада. «Бхагавад-Гита как она есть»,
гл. 2, ком. к тексту 20, гл. 3, ком. к тексту 40)

«Сектантская литература» — это информационные издания, используемые в культовой практике деструктивных религиозных групп. Книги из человеческой кожи, написанные кровью и заключающие в себе мистическое откровение скорее не культовая литература, а признак того, что у Вас хорошее воображение.

На самом деле секты могут использовать вполне безобидную литературу, не имеющую отношения к психологическому насилию. Например, доктрина «центра Юнивер» заключается в параноидальном толковании «известных детских сказок…, таких как "Колобок", "Иван-царевич и серый волк"».[37] Секта «Бажовцев» в качестве священных текстов использует сказки Павла Петровича Бажова — «Малахитовая шкатулка». Их называют еще «Евангелием от Урала».

Тем не менее, не стоит забывать, что с помощью данных произведений, помимо прочих средств влияния, лидеры сект осуществляют «деструктивный контроль сознания». Стивен Хассен определил его как систему влияния, созданную для разрушения подлинной личности человека и замены ее новой личностью. С помощью «деструктивного контроля» поведение, мысли и эмоции человека находятся во власти лидеров культа. Разрушение человеческой личности, бесспорно, агрессия, в которой художественные произведения выступают, как рабочий инструмент.

«Культовая литература» имеет несколько уровней, считает Т. Сулейманов. «Законы первого уровня» — это Библия, Коран, Веды — исторически признанные памятники культуры. «Законы второго уровня» — это личные сочинения организаторов сект. Уставы, организационные документы относятся к третьему уровню и т.д. Помимо этого, можно добавить «рабочую литературу», посредством которой происходит более эффективное внедрение культовых идей. (См. индоктринация)

С помощью «сектантской литературы» осуществляется следующее.

Индоктринация, т.е. введение человека в секту, внушение ему культовых идей и установок.

Переиначив известную фразу героя мультфильма «Трое из Простоквашино» скажем: «Чтобы индоктринировать что-нибудь, нужно иметь, то, что можно индоктринировать». То есть, культ должен располагать учением, оформленным в идеологической литературе. Это сочинения, где изложена концепция «духовной» организации.

Однако, внедрение установок, изложенных в идеологической литературе, происходит в особой атмосфере психологического давления, ослабления критики со стороны адепта. Создать эту атмосферу призвана провокативная (рабочая) литература. Главная ее цель, снизить сопротивляемость сектанта к внушению. Оговоримся, что идеологические произведения также могут выполнять «рабочие» функции. Вот несколько примеров «рабочей» литературы.

Интеллектуальная провокация.

Мантры — духовные стихи. На дню, человек должен повторять их помногу раз. Мантра «Харе Кришна» твердиться по количеству бусин в четках — 108 раз: «Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна, Кришна, Харе, Харе, Харе Рама, Харе Рама, Рама, Рама, Харе, Харе». За целый день это должно быть сказано минимум 16 раз по 108, всего — 1728 раз. Мантры можно повторять месяцами и это не предел.

В секте «Радастея» разучивают и читают стихотворения, построенные в определенной тональности:

Сто распределяется
милостью падших
силы нашедших
для возврата в пенаты
Ангелы свободны
Состоялось!

Длительность подобной «литературной практики» ведет к угнетению интеллектуальных функций. Что, в свою очередь, усиливает внушаемость.

Провокация уважения.

Это иррациональное наделение лидера положительными (родительскими) чертами за счет регулярно повторяемых восхвалений. В секте «Порфирия Иванова» гимн, в честь основателя, поют практически все «ивановцы» внутреннего круга:

Люди Господу верили как Богу,
А Он Сам к нам на Землю пришел.
Смерть как таковую изгонит.
А жизнь во славу введет.
Где люди возьмутся на этом Бугре
Они громко скажут слово.
Это есть наше райское место,
Человеку слава бессмертна.

Провокация нужного поведения заключается в составлении или чтении текстов, в которых адепт берет на себя обязанность, связанную с культом.

В «Белом лотосе», при посвящении, новичка вынуждают составлять заявление следующего характера: «Прошу принять меня в организацию «Белый лотос» в целях воспитания во мне духа бойца, мужества и выносливости... Совершенно добровольно отказываюсь от всяческих свобод и прошу считать меня собственностью школы и организации «Белый лотос». Обязуюсь исполнять любые приказы учителя и наставников… Прошу учителя и наставников распоряжаться мною по собственному усмотрению».

В группах сатанинской направленности неофиты читают отречение от христианства. Завершает посвящение «сатанистский гимн, являющийся противоположностью «Отче наш» (в одной из сатанистских групп Москвы вариант такого гимна называется «Domini satanas »)[38].

К «рабочей» литературе можно отнести ту, что создает у адептов положительные ожидания, которые тот, в свою очередь, связывает со своим пребыванием в секте.

Широко используется «созданная апологетами секты литература, постоянно оперирующая такими понятиями, как «всеобщее счастье», «верный путь к успеху», «светлое будущее» — людей нужно заманить в мир грез, где их поддержит и поведет «мудрый учитель».( В.Веденеев)

Идеологическая и рабочая литература взрослыми людьми может изучаться самостоятельно. Однако наибольшего эффекта достигает метод коллективного чтения произведений. Детям литература преподается обычно в игровой форме. Вот выписка из примерного расписания «развлекательной программы» в «Церкви Христа»: Для детей есть «... инсценировка религиозных сюжетов — выдуманных адептами или взятых из основных религиозных трудов («святой» литературы)».[39]

Индоктринация представляет собой «двоякое» насилие:

Во-первых, сама по себе она является психологической агрессией. Во-вторых, индоктринация может привести к пагубным последствиям, когда адепт действует согласно внушенному учению.

«В настоящее время на судебно-психиатрической экспертизе в ГНЦ им. В.П.Сербского находятся несколько лиц, совершивших общественно опасные деяния, связанные с идеями, содержащимися в учениях деструктивных религиозных организаций, в их числе последовательница «Свидетелей Иеговы», убившая своего малолетнего ребенка. Этой секте так же принадлежат и два адепта, один из которых задушил трехлетнего сына, чтобы принести его в жертву, а другой убил своего приятеля и расчленил его труп за критику своих религиозных воззрений».[40]

Дистинкция — это размежевание на «своих» и «чужих». При этом происходит, как говорилось выше, наделение “чужих” отрицательными характеристиками.

Дистинкция необходима для удержания членов группы. Сектантская литература стремиться создать ее всеми возможными средствами. Но главное — лесть. «Бойся дешевых похвал, прикрытых лисьей шкурой», — предупреждал Гораций. В любом культовом учении вы сможете найти схожие строки:

«Эта книга возмутит спокойствие широкого круга читателей, побуждая каждого из них принять важнейшее в своей жизни решение… Знание, преподаваемое в этой книге, настолько грандиозно, что оно заставит непредубежденного читателя задуматься, взвесить и пойти дальше вперед. Устрашатся многие, влачившие доныне растительное существование, никак не вмешиваясь в ход событий — им, может быть, казалось, что изменить все равно ничего невозможно. Ужас обуяет их при мысли, что ими упущено; и — казалось бы — навсегда. Но тот, в ком теплится искра благих побуждений, обретет в этом Послании путеводную нить для радостного Познания Новых, Ясных Путей в Совокупном Творении. В изумлении познает человек, сколь необычайно значительно его бытие в Этом Творении и какая Сила, о существовании которой он и не подозревал, имеется в его распоряжении» (Абд-ру-шин «В свете истины»).

По логике этого послания получается, что все, кто принял сектантское знание — достойные, а кто отказался — бессмысленные растения.

Прием дистинкции достаточно распространен и применяется практически всеми религиозными организациями.

Формирование чувства вины (социальной, исторической). Пример с исторической виной у «мунитов». В учении «преподобного Муна» анализируются мировые войны. «Учитель» пишет о странах, выступивших во второй мировой войне, на стороне Бога и стороне Сатаны. Первые — США, Франция, Англия; вторые — Германия, Япония и Италия.

Отвлечемся и обратимся к учению о грехе той же секты. Мун учит, что грех может быть унаследованным и коллективным. Унаследованный — «грех, который достается человеку от его предков из-за принадлежности к одному роду».[41] Коллективный — «это грех, который не совершали непосредственно ни сам человек, ни его предки, но за который он несет ответственность, как представитель некоего общества».[42] Человеку должно отчиститься от греха, каков бы он ни был по «МКГ-10 — международной классификации грехов»(joke).

Представьте теперь ситуацию, что Вы рядовой немец, записавшийся на курсы в секту…нет…в «Ассоциацию Святого Духа», основанную «преподобным Муном». Доверяя себя культу, вы будете вынуждены признать свою историческую греховность. Ведь Германия в 1939-1945 выступала на дьявольской стороне. Обрести в этом твердую уверенность Вам обязательно и дружески помогут. Формирование вины идет сразу по нескольким направлениям: историческая ее форма не единственная.

Формирование фобий (страхов) с целью угнетения психики адепта.

Речь идет о «корпоративных манипуляциях» описанных выше. Адептам внушается чувство страха, которого они могут избежать, оставаясь членом культа. Это истории о конце света, катаклизмах в которых спасутся только приверженцы секты. Активно эксплуатируется также тема ада. В учении « Аум Сенрике» есть «Ад опухоли, больше которой быть не может», «Ад большой длительности», «Ад крика от горя и боли», «Ад непрерывного блуждания по Аду», «Ад раскалывания, как желтый Лотос», «Сверхдлительный Ад», «Ад рыданий» и т.д. «Такого рода адов в картине мироздания по Асахаре большое множество. По мнению экспертов, если человеку постоянно индоктринировать подобные бредовые положения, то ему грозит психическое расстройство».[43]

Из современных примеров Фредерик Ленц — «Рама». Он «приказывал последователям читать романы Стивена Кинга, а затем использовал эти пугающие истории, чтобы заставить адептов бояться потерять защиту от злых духов — защиту в виде самого Ленца. Он также имел обыкновение рекомендовать книги Карлоса Кастанеды, повествующие о злонамеренных существах и демонах».[44]

С помощью культовой литературы человеку внушают стереотипы агрессивности;

1. Агрессия.

Ценности насилия подаются как органическая часть религиозного учения. Многие секты открыто проповедают проведение массовых самоубийств, разрушение православных храмов, сожжение-оскорбление крестов (икон). Литература может содержать призывы к агрессивному поведению в разных социальных сферах:

2. Агрессия по отношению к родственникам[45]:

В книге «Напутствие получающим Благословение» Мун восклицает: «Как насчет физических родителей? Кто они?.. Мы, в позиции небесных детей, должны поглощать других — земных детей и земных родителей, которые уподобляются сатанинским детям и сатанинским родителям: мы должны поглотить их как питательное вещество и ингредиенты удобрения».

В книге лидера «Богородичного центра» Береславского встречаем следующие выражения: «Земная мать — прообраз дьяволицы. Земной отец — прообраз сатаны»; «И каждый отец — сыноубийца, и каждая мать, распявшая господа, — жена дьявола»; «Во грехе родила меня и матерь моя... и сеется ею только смерть и тления... Отрекись, брат»; «Три ее божка — чрево, блуд и сын. Три мерзкие богини — грудь, гениталии и задница...»

А так о семье учат «в международном обществе сознания Кришны»:

«Привязанность к семье до самого конца жизни — это самая последняя степень деградации человека».[46]

«Как правило, люди привязаны к различным внешним обозначениям... связанным с семьей, обществом, страной... Пока человек привязан к этим обозначениям, он считается материально загрязненным».[47]

3. Дискриминационное отношение к женщине:

«Общество сознания Кришны»:

«...людей с низким интеллектом: женщин, шудр и падших представителей семей дважды рожденных»[48]. «Признаки века Кали таковы: 1) вино, 2) женщины, 3) азартные игры и 4) скотобойни…»[49]

Богородичный центр. Береславский пишет:

Сатана «прогрыз в тонком теле Евы дыру между ног, осрамил ее и внедрился в ее плоть, создав там свой престол», сделал «гениталии центром личности Евы»; «Она (Ева -авт.) превращает мужа в сына и сына в мужа, постоянно погружая их в свою бездонную, разженную геенской похотью ненасытную утробу, сиречь в утробу дьяволицы, священнодействуя на генитальном престоле, воздвигнутом сатаной».[50]

4. Аутоагрессия.

Адептам внушают мысль о полезности самоистязания и жертвы во имя культа.

На занятиях «Аум Сенрике» сектантов заставляют с завидной регулярностью повторять: «Человек непременно умрет. Человек обязательно умрет». «Асахаровская «Система обучения 13» вторит этому: «Человек умрет. Человек непременно умрет. Человек непременно умрет. Смерть неизбежна...», текст, слово в слово, повторяется буквально через страницу, независимо от предыдущего. Подобного рода занятия являются одним из путей подготовки человека к принятию необходимости пожертвовать жизнью во имя целей "АУМ Сенрике"»[51].

В «Богородичном центре» известна практика, когда новички, следуя предписаниям духовной книги «Родовой поток» твердят: «У меня нет своего ума, совести, тела, воли»; «И надо решиться убить себя — это именно та жертва, к которой призывает Господь» и т.д.

С помощью культовой литературы человеку внушают стереотипы мышления.

«Слова — это инструменты, которыми мы пользуемся для выражения мыслей. «Специальные» же слова скорее ограничивают, чем расширяют понимание и могут даже вовсе блокировать мышление. Их функция — урезать сложные переживания до тривиального «птичьего языка».[52].

Идеологическая литература культов внедряет «специальные» словесные формулы. Обозначим их как — «императивную лексику», которая переживания и мировоззрение адепта помещает в особые языковые шаблоны.

У любой секты «своя специальная терминология». Саентология перенасыщена «самодельными специальными наукообразными терминами и сокращениями (новояз)»[53].

Терминология групп «Нью Эйдж» такова: «сотвори свою собственную действительность», «Высшая Сущность», «космическое сознание», «всемирная энергия», «чакры», «кундалини» и пр. Сколько сект, столько и примеров. Нужные словесные клише формируют нужный образ мысли.

Литературу могут использовать в формировании убеждений о «невиновности» насилия. Людям внушается следующее:

«Насилие, совершаемое в соответствии с принципами религии, намного выше так называемого «ненасилия».[54]

Снятие ответственности с кришнаита за любое преступление[55]:

«Кто не руководствуется ложным эго, и чей разум свободен, тот, даже убивая людей в этом мире, не убивает, и поступки его не имеют для него последствий». («Бхагавад-Гита как она есть» Глава 18, текст 17:)

«Любой человек, действующий в сознании Кришны... даже убивая, не совершает убийства». («Бхагавад-Гита как она есть» Глава 18, комментарий к тексту 17)

Положения о допустимости и возможности убийства родственников во имя Кришны[56].

«Господь Кришна не одобрил так называемого сострадания Арджуны к своим близким». («Бхагавад-Гита как она есть» Глава 2, комментарий к тексту 2:)

«Его мало волнуют случайные происшествия, такие как авария, болезнь, нужда и даже смерть любимого родственника». («Бхагавад-Гита как она есть» Глава 6, комментарий к тексту 23:)

«Нужно пожертвовать всем ради того, чтобы постигнуть Кришну и служить Ему, как сделал Арджуна. Арджуна не хотел убивать членов своей семьи, но когда он понял, что они были препятствием на пути к осознанию Кришны, он последовал Его указаниям... и сразил их».( «Бхагавад-Гита как она есть» Глава 13, комментарий к текстам 8-12:)

Резюмируя изложенное, отметим. С помощью культовой литературы, в сектах, происходит психологическое насилие над личностью. Это проявляется в ряде моментов:

- индоктринация
- дистинкция
- формирование вины
- формирование фобий
- внушение стереотипов агрессии
- внушение стереотипов мышления
- формирование убеждений о « невиновности насилия»

в) Гендерная агрессия.

Гендерная агрессия — это половая дискриминация, право на которую закрепляет мифология и религиозные тексты.

Психолог Д. Арчер в одной из работ упоминает о фольклоре, формирующем у мужчин чувство собственности на жену и детей. Исследования показывают — собственнические тенденции занимают не последнее место в мотивации мужчин, агрессивно ведущих себя с женами (Dobash and Dobash 1977/8). Поэтому, не исключено, что литература, закрепляющая подчиненное положение женщины, влияет на агрессивность. Культурно-половая дискриминация, как правило, влечет за собой насилие — позволенное и законное. И, как знать, не будь Библии, может, мы никогда бы не узнали историю Отелло.

Гендерная дискриминация проявляется по-разному. Например, христианская традиция. В ней отношения библейского бога с еврейским народом похожи на супружеские («народ» в древ.евр. женского рода»). Бог — муж, народ — жена обязанная чтить мужа, подчиняться ему и главное … «…да не будет у тебя других богов….». Этот постулат супружеской верности и многое другое, воплощены в браке земном. Ведь именно на отношениях Бога и народа построен людской брак. Муж главенствует — жена покоряется. Недаром сказано Еве: « и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобой».[57]

Ну, а что если неверность? И бог и человек поступают в чем-то одинаково. Вспомним Содом и Гоморру — смерть настигла изменников веры. Любая попытка отхода от Бога рассматривалась как неверность. То же и на земле. Жена, изменившая мужу, достойна наказания. И как Бог карает отступников, так и праведный муж должен учинить расправу. В этом смысле ревность глубоко религиозное чувство. Оно есть следование божественным наветам и высшим замыслам. А агрессия из ревности и по сей день считается справедливой. Так женщина становится потенциальной, а часто и реальной жертвой.

Библейский пример не единственный. Низведение женщины до легального объекта агрессии присуще славянской, аккадской, шумерской культурам.

В «Памятниках старинной русской литературы» есть «притча о женской злобе». Это поучение, сказанное отцом сыну, проникнуто глубокой злобой к женщине, как существу порочному. Вот фрагмент об истреблении плода и детоубийстве, совершаемом женщиной.

«Слыши, сыне мой, про ехидну. Такова суть, ибо своих чад ненавидит; аще хощет родити, подшится их съести, они же погрызают у нее утробу, и на древо от нее отходят и она от того умирает. Сей же уподобишася ехидне нынешние девицы многие: не бывают мужем жены, а во утробе имеют, а родити не хощет, и помышляет: егда отроча от чрева моего изыдет, и аз его своими руками удавлю…»

«Нормативная» литература Руси содержала инструкции о том, как обращаться с женщиной. «Домострой» — свод юридических и бытовых правил закреплял правила обращения с женщиной:

«Не бей по лицу, иначе с ней будет нельзя появляться на людях»;
«Жену лучше учить плетью, потому что это больнее: так она лучше усвоит урок»

В аккадской, шумерской культурах переход к патриархату обозначился сменой мифологических образов и половой дискриминацией. Появилось сказания о Боге-мужчине, одолевающем первородный хаос, воплотившийся в образе женщины. В аккадской литературе эти образы сохранились в космогонической поэме « Энума элиш». Там рассказано о борьбе между поколениями старших и младших Богов. Первых возглавляла праматерь Тиамат, во главе вторых стоял Мардук. Исход предрешен — Тиамат погибает:

«…Булавой беспощадной рассек ей череп.
Он разрезал ей вены, и поток ее крови
Северный ветер погнал по местам потаенным,
Смотрели отцы, ликовали в веселье.
Дары заздравные ему послали.
Усмирился Владыка, оглядел ее тело.
Рассек ее тушу, хитроумное создал.
Разрубил пополам ее, словно ракушку.
Взял половину — покрыл ею небо»

В шумерской мифологии версия перехода культуры с матрилинейных на патриархальные позиции также интересна. Она рассказывает о боге Энлиле, насилующем богиню Нинлиль. У ацтеков боги Кецалькоатль и Тескатлипока разрывают на части богиню Тлатекутли, превращая ее части в реки, горы и деревья. Смерть от рук бога мужчины получает О-гэцу-химэ в японской мифологии.

У многих народов встречается сюжетная линия о культурном герое, побеждающем змея, в образе которого воплощалось женское начало. В Анатолии индоевропейский хеттский бог поверг дракона Иллуянку. В Библии Иегова убивает Левиафана. Тиамат, сражённая Мардуком, тоже изображалась в виде дракона и семиголовой гидры.

Можно предположить, что литература послужила инструментом смены социальных эпох. Дискриминация женского пола, происходившая на уровне священных текстов, дала толчок к развитию у мужчин собственнических тенденций. Что, в свою очередь, влияет на агрессивность.

г)Индивидуальная агрессия.

Атрибуция агрессора. Автор, как агрессор, может проявлять себя по-разному. Например, представлять себя таковым. Это виртуальная реализация агрессии. Американский писатель Чарльз Буковски так и делал. Известно, что в рассказах он изображал себя в облике «развратника и пьяницы»[58] — альтер-эго Генри Чинаски. Или просто в деструктивном образе. Например, в сборнике «Блюющая дама» Ч. Буковски пишет:

«Любитель цветов»:
В Горах Валькирий
где бродят надменные павлины
я увидел цветок
размером со свою голову
а нагнувшись, чтобы
его понюхать
лишился мочки уха
кусочка носа
одного глаза
и половины пачки
сигарет.
на следующий день
я вернулся
чтоб выдрать проклятый цветок
но он показался мне таким
красивым
что вместо него
я придушил павлина.

Еще один пример с американской писательницей Энн Райс. Ее перу принадлежит роман «Интервью с вампиром», экранизированный в 1994 г. Главный герой, Лестат Лайонкур, — вампир. Э. Райс в одном из интервью рассказывала, что этот роман писала в тяжелой депрессии, вложив туда очень много личных переживаний. «Например, девочка-вампир — в действительности ее раноумерший ребенок, Лестат — то, кем она бы хотела быть…».[59] Стоит заметить, что это не самый благородный образ искусителя и убийцы.

«Тайна долины Макарджера» А. Бирса. Одинокая хижина…, где когда-то старик-шотландец убил свою жену… «Жестокий и мрачный колорит новелл Бирса, несомненно, связан в определенном отношении с трагическими событиями в биографии самого писателя. После разрыва с женой и сыном в его окрашенных «могильным» юмором новеллах появляются фигуры маньяков, с необычайной легкостью расправлявшихся со своими близкими: родителями, женами и прочими родственниками».[60] В предисловии к одному из сборников писатель открыто заявлял: «Когда я писал эту книгу, мне пришлось тем или иным способом умертвить очень многих ее героев, но читатель заметит, что среди них нет людей, достойных того, чтобы оставить их в живых». А. Бирс как бы признается в совершенных убийствах, не отрицая своей причастности к происшедшему. Он действовал в каждом персонаже и отождествлял его, в каком-то смысле, с собой.

С другой стороны, автор, может переносить свои садистические черты на персонажей, открыто не сопоставляя их с собой, как делал это Ч. Буковски и др.

Многим из нас известен американский психолог Б. Скиннер. Он создал «шигалевскую» модель человека будущего, разработал «технологию социального контроля, которая позволит, по его мнению, управлять человеком и психологически и нравственно... сформировать в каждом индивиде условные рефлексы «хорошего поведения », спроектировать шаблоны переживаний, которые позволят добиться запрограммированных поступков...».[61] «Не нужен запутанный психоанализ», — пишет Р. Мэй: «для того, чтобы заметить, что… здесь налицо сильная потребность во власти».[62] Возможно, речь идет о скрытом садистском комплексе. В пример этого Р. Мэй приводит отрывок из романа Скиннера «Уолден 2», где автор переносит свои потребности на героя, внешне не ассоциируя с собой. Фаррис, герой романа приказывает голубям: «Работайте, черт бы вас побрал! Работайте как вам полагается». К сведению, опыты свои Б.Скиннер проводил именно на голубях.

В Мичигане случилась другая история. Студент местного университета был арестован по обвинению федеральных властей в распространении «общественно опасных материалов за то, что послал в телеконференцию alt.sex.stories рассказ, в котором фигурировало действительное имя одной из его сокурсниц. В его истории рассказывается о мучениях прикованной к креслу женщины, которую истязают раскаленным железом и подвергают содомическому надругательству».[63] Не исключено, что в роли виртуального насильника мог выступить сам автор рассказа

В вышеуказанных случаях, литература для автора — способ самовыражения в образе другого человека, недоступного в реальности, действия, которого общество осудило бы.

В магической поэзии сочинитель выходит за рамки своего творчества. Он не вымышленный, а реальный агрессор, поскольку верит в то, что причиняет вред. Например, в доисламской традиции Востока есть интересный жанр — касыда. Касыда — это небольшая поэма. Все части ее строго упорядочены и подчинены определенной логике. Сначала идет описание заброшенного бедуинского стойбища:

В этих просторах недавно еще кочевали…
Братья любимой…

Далее идет плач поэта по невесте и восхваление ее красоты:

Словно газель, за которой бежит сосунок,
Юное диво пугливо поводит очами…

Затем поэт восхваляет своего верблюда или коня:

Легкий наездник не сможет
на нем усидеть,
Грузный и сесть на него согласиться
едва ли…

И, в завершение, поэт прославляет себя, друга или поносит своих врагов. Это была самая важная часть поэмы, поскольку в ней заключался магический смысл. После этого враг должен был терпеть ущерб, а поэт процветать.

Возможно, магический смысл заключался в особой структуре текста. Многократное подтверждение слабости и унижение врага само являлось действенной силой стиха. Некоторые религиозные стихи Египта были построены именно в такой форме:

Силен Ра,
Слабы враги!
Высок Ра,
Низки враги!
Жив Ра,
Мертвы враги!
Велик Ра,
Малы враги!
Сыт Ра,
Голодны враги!
Напоен Ра,
Жаждут враги!
Вознесся Ра,
Пали враги!
Благ Pa,
Мерзки враги!
Силен Ра,
Слабы враги!
Есть Ра,
Нет тебя, Апоп!

Более простые способы выражения агрессии текстуально, заключались в обычных сквернословиях.

640 год. Арабский халифат. Три придворных поэта аль-Ахталь, аль-Фараздак, Джарир соперничают друг с другом. При этом они не стесняются поливать друг друга отборной и искусно вплетенной в стихи бранью. Вот пишет Джарир:

Беги, Фараздак — все равно нигде,
приюта не найдешь,
Из рода малик день назад ты тоже
изгнан был за ложь.
Твоим обманам нет конца,
твоим порокам нет числа.
Отец твой — грязный водоем,
В котором жаль купать осла.
(«Вчера пришла ко мне Ламис….»)

Оскорбления можно найти не в столь древней литературе. У. Шекспир «Венецианский купец» (акт 3, сцена I):

«Дай скорей сказать «аминь»,
чтобы дьявол не помешал моей молитве;
Вон он сам идет во образе жида».

Другая традиция искусно сквернословить появилась в Древней Греции. Эти стихи называли Ямбами. Слово «ямб» произошло от имени мифической Ямбы — дочери Бога лесов Пана и нимфы Эхо. Прославилась она тем, что сумела насмешить непристойными стихами богиню Деметру. Первым сочинителем ямбов был Архилох. По преданию, своими ямбами он довел до самоубийства невесту Необулу и ее отца. Стихи могли быть оскорбительными:

«Нежною кожею ты не цветешь уже:
Вся она в морщинах….»

Или:

«От страсти трепыхаясь как ворона…»

В России более привычное название — дразнилки. Дразнить означает «злить, умышленно раздражать чем-нибудь» (Ожегов), «умышленно сердить насмешками». (Даль).

Отдельно необходимо заметить об «агрессивной субкультуре» Автор может создавать или дополнять ее. Принято считать, что литература следует за общественными традициями: налагает табу на агрессию, либо разрешает и поощряет ее, формируя «агрессивную субкультуру».

Пример с запретом агрессии из Китая. Дело в том, что конфуцианцы считали войну и военное дело достойными презренья. Поэтому, быть может, в китайской поэтической традиции мы не найдем примеров воспевания воинской доблести, ратных подвигов, битв и славы, ради которых нужно умереть.

В иных случаях произведения, напротив, отражают имеющиеся агрессивные установки.

В ирландском эпосе стяжание воинских лавров более достойно, чем человеческая жизнь. Жажда славы, добычи — вот смысл жизни воина.

Каждого смертного ждет кончина!
Пусть же, кто может, вживе заслужит
вечную славу!
Ибо для воина
лучшая плата — память достойная. ( Беовульф с.85)

Или:

Так врукопашную,
Должно воителю идти, дабы славу
Стяжать всевечную, не заботясь о жизни! (с. 101-102 Беовульф)

Погоня за славой воина мотивировала человека данного общества к выбору деструктивной линии поведения. Чтобы достичь высокого общественного статуса, нужно было пройти отнюдь не гуманный путь воина: быть мстительным и жестоким.

Перенесемся в Японию. Там был повторен путь Китая и Ирландии одновременно. До сер. 12в. как и в Поднебесной, японская литература не знала традиции воспевания войны. В 1185 г. к власти пришли военные правители — сегуны из клана Минамото. Популярность приобретает жанр военной эпопеи — гунки моногатари. Сначала их пели бродячие монахи (бива-хоси), потом записали. Гунки формируют новые идеалы: бесстрашие, доблесть и презрения к смерти. Не зря множество их сюжетов посвящено кровавым расправам и массовым харакири. Так эволюционный путь литературы оказался зависимым от социальных условий.

К наиболее ранним примерам «агрессивной субкультуры» можно отнести рунические надписи на оружии, подчеркивающие его общее назначение и «особенности». На клинки и щиты наносились строки, примерно следующего содержания — «Стремящийся к цели», «Яростный», «Проникающий» Надпись бронзовом фрагменте умбона из Иллерупа — aisgRh, в разных толкованиях означала: «Сиги владеет этим щитом»; «Одержи победу, щит»; «Я одерживаю победу»; «Оставайся невредимым от бури копий», «Отводящий град». «Справедливо высказывание Л.А. Новотны, указывавшего на то, что надписи на оружии — это прежде всего язык воинов и племенной знати, предназначенный для варварски возвышенной поэтической передачи ощущения борьбы, крови, ран, оружия, трупов, охоты и т.д.»[64]

Есть и другие примеры, когда агрессивная субкультура представляла насилие как норму поведения. Так, в Корее небезызвестны случаи массового потребления в пищу домашних животных. «Те из россиян, кто был в Северной Корее в 70-80 годах… рассказывают, что по осени, находиться в провинции было невозможно — там забивали на мясо собак. Забивали в самом прямом смысле этого слова — палками живых. Чтобы мясо было сочнее.… Местные жители воспринимали эти звуки как неизбежную музыку осени: листва шуршит, ручеек бежит, собака визжит…».[65]Подобное утилитарное отношение к животным нашло свое «достойное» место в корейской литературе. Брайен Маерс, долго ее изучавший, обратил внимание на то, что в корейских романах начала 20 века «часто повторяется один и тот же художественный прием: показывая героя в расстроенных чувствах, автор заставляет его бежать по улице и... пинать подвернувшуюся под ноги собаку. Если в западной литературе этот прием, безусловно, изобличил бы жестокого негодяя, то в корейском романе это всего лишь свидетельство того, что герой юн и порывист».[66]

Тексты могут продолжать жизнь традициям насилия. Например, обычай родовой кровной мести. В скандинавской поэме «Беовульф» месть «прославляется и считается обязательным долгом, а невозможность мести расценивается как величайшее несчастье»[67]. Вот что говорит главный герой перед битвой с чудовищем Гренделем:

«мстя, как должно,
подводной нечисти
за гибель гаутов;
так и над Гренделем
свершить я надеюсь
месть кровавую»

В другом месте поэмы находим:

«Мудрый! не стоит
печалиться! — должно
мстить за друзей»

Или:

«За смерть предместника
отмстил он, как должно…»

О мести говорится как о чем-то должном. И для древнего германца это были отнюдь не пустые слова.

В Испанской литературе 17 в. появился интересный жанр — «драма чести». Это были вариации на тему отмщения и восстановления поруганного достоинства — дань традиции агрессивности. В произведениях рефреном проводилась одна мысль — «честь должна быть восстановлена во что бы то ни стало». К тому, как это должно бы быть, предлагалось несколько сценариев: муж убивает жену, заподозренную в супружеской неверности, даже, если сам знает, что это неправда. Лопе де Вега создает крестьянские драмы чести. Самая знаменитая из них «Овечий источник». Она повествует о борьбе крестьян с несправедливым командором монашеского ордена Гомесом. Финал предсказуем. Голова командора нанизана на копье… торжествующие крестьяне и восстановленная честь.

В драме П.Кальдерона «Саламейский алькальд» обыгрывается схожая ситуация. Крестьянин Педро казнил насильника, надругавшегося над дочерью, пренебрегая даже тем, что тот оказался капитаном королевских войск. Педро гордо произносит:

Имуществом моим, о, да
Клянусь, служу, но лишь не честью
Я королю отдам именье,
И жизнь мою отдам охотно,
Но честь — имущество души,
И над душой лишь Бог властитель.

Данные произведения формируют «Культуру чести», изучаемую психологами. Аронсон, Уилсон, Эйкерт подчеркивают ее потенциальную агрессивность и утверждают, что в культуре чести «настоящее или воображаемое оскорбление часто приводит к кровопролитию».[68]

Резюме:

- автор может представлять себя в образе агрессора, осуществлять воображаемую агрессию, действуя от первого лица или признавать это. ( Ч. Буковски, Э. Райс)

- автор переводит свой агрессивный потенциал на собственного героя, открыто не отождествляя с собой. ( Б. Скиннер)

- автор — реальный агрессор, творящий насилие магическим образом.

- автор — агрессор, осуществляющий вербальную агрессию в художественных формах. (Архилох)

- автор создает или дополняет «агрессивную субкультуру».

Атрибуция жертвы. Автор волен видеть себя не только агрессором, но жертвой. Вспомним мысль Артюра Рембо о творческой жизни поэта: «Поэт превращает себя в ясновидца длительным, непомерным и обдуманным приведением в расстройство всех чувств. Он идет на любые формы любви, страдания, безумия. Он взыскует сам себя. Он изнуряет себя всеми ядами и всасывает их квинтэссенцию….» Здесь поэт не гонитель, но гонимый — он мнит себя жертвой. Например, стихотворение А.Рембо «Стыд», где по мысли исследователей его творчества, в том числе Буйан де Лакот, обыгрываются сцены ссор с матерью (есть т.з. что с Верленом), где поэт, несомненно, жертва. Описание актов агрессии в отношении себя — первая из форм данной атрибуции.

Постылый зверек, как нетрудно догадаться, сам Рембо, гонимый из приютившего его дома.

Мисима Юкио, японский писатель, так же надел на себя маску жертвы, подробно описав это в своем рассказе под названием «Патриотизм». Там повествуется о событиях 1936 г — путче офицеров против японского правительства. «Рассказ о счастье смерти» ради политической идеи, как сам сказал Юкио, закончился самоубийством главных героев. В 1970 г. после безуспешной попытки поднять военный мятеж М. Юкио совершает харакири по сценарию «Патриотизма». В предсмертной записке было сказано: «Жизнь человеческая ограничена, но я хотел бы жить вечно». «Патриотизм» выступил как прототип виктимного поведения автора.

В других случаях образ слишком жертвы романтизировался. Тикамацу Мондзаэмон — известный японский драматург. Его перу принадлежит «Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки». Сюжет рассказа прост. Приказчик Токубэй, влюбленный в куртизанку О-хацу, отказывается жениться на родственнице своего господина. Приданое, полученное за девушку, Токубэй истратил и вернуть не мог. А, значит, не мог избежать и женитьбы на нелюбимой. Выход один — лишить себя и возлюбленную жизни. Токубэй и О-хацу совершают самоубийство. Пьеса, получившая громкий успех, вскоре была запрещена Японским правительством. Оказалось, что под влиянием «самоубийства влюбленных…» многие молодые люди стали сводить счеты с жизнью.

В 1774 г. тиражом в 1500 экземпляров вышла книга И.Гете «Страдания Юного Вертера». « Я бережно собрал все, что удалось мне разузнать об истории бедного Вертера… думаю, что вы будете мне за это признательны, — писал Гете, — вы проникнетесь любовью и уважением к его уму и сердцу и прольете слезы над его участью». С первой строки читатель начинал симпатизировать главному герою и находил его похожим на себя. «Разбитое счастье, прерванная деятельность, неудовлетворенные желания…. чудится, что «Вертер» написан для него одного» (Эккерман). Германию захлестнула волна самоубийств. В 1792 г. Михаил Сушков, мальчик из образованной семьи, написал подражание «Вертеру» и застрелился. К этим читателям Гете обращается в начале произведения: «А ты, бедняга, попавший тому же искушению, почерпни силы в его страданиях…». Суицидальную эпидемию в психологии назвали «синдромом юного Вертера».

«Ну, можно ль поступить безбожнее
и хуже:
Влюбиться в сорванца и утопиться
в луже?»

Это эпиграмма «русскому Вертеру» — «Бедной Лизе» Н.Карамзина. Сколько молодых особ расставались с жизнью по примеру главной героини писателя. Пруд этот надолго стал местом паломничества.

Другой пример — агиография. Это жития мучеников. В данных текстах аутоагрессии придается сакральное значение. А это, в свою очередь, может повлиять на определенные желания. «В десятилетнем возрасте попали ко мне в руки жития мучеников. Я помню, с каким ужасом, который, собственно, был восторгом, читал, как они томились в темницах, как их клали на раскаленные колосники, простреливали стрелами, варили в кипящей смоле, бросали на растерзание зверям, распинали на кресте, — и самое ужасное они выносили с какой-то радостью. Страдать, терпеть жестокие мучения — все это начинало представляться мне с тех пор наслаждением...». Это слова Фон Захер-Мазоха, идеолога мазохизма.

В наиболее оформленном виде атрибуция жертвы образует «виктимную субкультуру». В ней все произведения подчинены общим законам образования и развития сюжета. Жестокий романс — пример такой субкультуры. Возник он в среде низших слоев городского населения и рассказывал об их бедах. В основе романса — горе. Это может быть разбитая любовь:

«Послушайте добрые люди,
Что сделал злодей надо мной!
сорвал он во поле цветочек,
Сорвал и стоптал под ногой!»

Причиной несчастья может быть замужество за стариком или за собственным отцом, надругательство брата над сестрой, страшное предательство. Так, отец, пойдя поводу у любовницы, губит не только жену, но и своего ребенка:

«Ты, родная дочь, иди к матери!
Ты мешаешь на свете нам жить!
Пусть душа твоя малолетняя
Вместе с мамой в могиле лежит!
Засверкал тут нож палача-отца,
И послышался слабенький крик.
И кровь алая по земле текла,
А над трупом убивец стоял»
(«Митрофаньевское кладбище»)

Окончание романса всегда — самоубийство, страдание, жестокая месть или смерть от тоски.

«Закипела тут кровь во груди молодой,
И по ручку кинжал я вонзила.
За измену твою, а любовь за мою —
Я Андрею за все отомстила».

А. Кофман особо подчеркивает в атмосфере романа две вещи. Во-первых, «слезливость», даже «смакование слезливости»:

«И ничто меня в жизни не радует…
Только слезы на грудь мою капают…»

Во-вторых, особая обостренность, страстность чувства и пристрастие к ужасным деталям:

«Ну, а мальчик тут мертвый лежал,
Все лицо его обгорелое
Страх кошмарный людям придавал».

В итоге, автор:

- описывает осуществленный в его отношении агрессивный акт;

- создает прототип своего виктимного поведения, нагнетая криминальные или суицидальные настроения;

- сакрализирует и поощряет аутоагрессию.

- романтизирует суицидальные идеи, делая их заманчивыми и предлагая в качестве жизненного варианта;

- создает или дополняет «виктимную субкультуру».

Читатель и персонаж.«Смерть автора»… К счастью, это не очередная история с кровью, жуткими подробностями и каким-то убитым автором. Это теория Р. Барта. Ее смысл в том, что автор — не абсолютный источник текста, есть и другие. Один из таких — читатель, как активный творческий субъект. Он домысливает героя, подражает и воплощает его. Главный герой теперь не только выдумка, но и реальный человек. Имитация образа — это то немногое, чем читатель может оживить своего героя, продолжить замысел и смысловую часть произведения.

А если добавить к этому патологическую агрессивность читателя, то ждать можно чего угодно. Известны случаи, когда агрессивность человека была полностью реализована в рамках поведения художественного персонажа. Речь о вампирах. Например, история Сальваторе Агрона, 16-летнего жителя Нью-Йорка, который в 1959 был приговорен к смерти за несколько убийств, которые совершал по ночам, одевшись в костюм от Бела Лугоши, и заявил в суде, что является вампиром. Еще пример — случай Джеймса П. Рива, который в 1980 застрелил свою бабушку, пил кровь, текущую из раны, а на следствии показал, что несколькими годами ранее он начал слышать голоса вампиров, которые, в конечном итоге, сказали ему, что делать, и обещали вечную жизнь. Тресси Виггинтон из Брисбейна, Австралия (1991), осужденная за убийство человека, чью кровь она затем выпила, постоянно утверждала, что она вампир, и регулярно пила кровь у своих друзей». (Асмолов)

В указанных случаях очевидно заимствование читателем паттерна поведения литературных персонажей. Агрессивность реализуется в этих рамках.

Читатель и автор

В африканской литературе есть традиционный жанр — «поэма-хвала». Особенно она распространена у южно-африканских племен цзюза, цвана, зулу, шона. Поэма обычно пишется в честь вождя или выдающегося человека. Привязка жанра происходит к конкретному человеку и его качествам. А, если восхваляемый агрессивен, то и произведение будет косвенно агрессивно. Это может быть выражено в оправдании его враждебных действий, придании им высшего значения и проч. Агрессии тем самым придается позитивный смысл.

Великий арабский поэт Аль-Мутанабби был придворным поэтом эмира Сайфа-ад-Даули, имя которого переводится как «меч державы». Достойным славословия поэт находил и такие качества правителя, как жестокость и беспощадность.

Судьбу встречает лицом к лицу
прославленный Меч Державы,
Бесстрашно пронзает
ей грудь клинком и рубит ее суставы…
Нет у него посланий иных,
кроме клинков закаленных,
И нет у него посланцев иных,
кроме отрядов конных.

Другой пример отношений читателя и автора можно почерпнуть на примере «Сатанинских стихов». Это не только поэзия, но и скандальный роман Салмана Рушди. В нем говорится о жизни Джибрила Фаришты и Саладина Чамчи. Книга в мусульманском мире была принята как оскорбительная. Чтобы это понять достаточно и эпизода. Например, о болезни Джибрила и вызванных ею снах. В одном снов из таких Джибрил уже не человек, а архангел Гавриил. Гавриил — по-арабски Джибрил — именно он явился Мухаммаду и велел записать священные слова Корана. Снилось, что, нашептывая пророку Коран, Джибрил шептал сразу текст «сатанинских стихов» во славу языческой богини Джахилии, позже удаленных из священной книги. Тем самым Рушди подводит к мысли о том, что Гавриил был одновременно не кем иным, как сатаной. Иранский духовный лидер аятолла Хомейни приговорил автора к смертной казни. Издателей также призывали убить. Всех, кто был связан или заподозрен в лояльности к «Сатанинским стихам» постигала кара.

Ничем другим, кроме агрессии по мотивам мести, это не назовешь. Еще Э. Фромм писал, что она происходит после причинения ущерба, за который человек считает себя вправе отомстить. То есть, книга Рушди была однозначно воспринята как вредоносная. К тому же, месть «имеет иррациональную функцию магическим образом сделать как — бы несвершившимся то, что реально свершилось…» (Э. Фромм). Со временем мщение приобретало все большие масштабы. Многие люди восприняли его как личное дело. Около тысячи правоверных мусульман продали собственные почки для того, чтобы на вырученные деньги ускорить приведение наказания в исполнение. К мщению присоединялись люди, вообще не имеющие отношение к Исламу. Например, письмо в «Литературную газету» некоего Руслана Валиева, озаглавленное:  «Хоймени прав».

Р. Валиев писал: «Уважаемая редакция! Хотите знать мнение советского гражданина, но не мусульманина и не из региона традиционного распространения ислама, по поводу книги британского писателя С. Рушди «Сатанинские стихи»? Его надо убить! Убить за оскорбление убеждений миллионов людей. Писатель этот знал, на что он идет, ведь он сверхграмотный человек…. И никакими ссылками на защиту прав и свободу мнений и их выражений нельзя оправдать выход этой книги. Хомейни здесь полностью прав».

Мстили порой уже и случайным людям. В Пакистане закончился суд. Айюб Масих всего лишь предложил прочесть нескольким мусульманам книгу С. Рушди. И за это был приговорен к смертной казни через повешение. По сообщению правозащитных организаций, в тюрьме у Масиха очень тяжелые условия — практически каждый день к нему применяют пытки. С момента его заключения было совершено несколько покушений на его жизнь.

Отношения читателя и автора представлены лишь в двух вариантах: восхваление и месть. На самом деле, отношения эти гораздо разнообразнее.

««« Назад   Оглавление  Вперед »»»

[30] М Чегодаева.// Номер 12/01. «Он» и «Она»
[31] К. М. Бриггс. «Эльфы в традиции и литературе»
[32] Особенности жанра «страшного» рассказа А.Бирса ( дипломная работа)
[33] Большой толковый психологический словарь./ Под ред. А. Ребера. — М.: Вече АСТ с.309
[34] Славянская мифология. -М: «Эллис Лак», с.34
[35] Мифы народов мира Т.2 с.285
[36] Мифы народов мира. Т.1, с.37.
[37] Справочник: Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера.
[38] Справочник: Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера.
[39] Т. Сулейманов « Психологическое насилие в современных сектах и культах».
[40] Справочник: Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера.
[41] С. Мун. Божественный принцип. с.100
[42] Там же, с.100
[43] Справочник: Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера
[44] С. Хассен. Освобождение от психологического насилия. с. 276.
[45] Справочник:Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера
[46] «Шримад Бхагаватам» Глава 13, комментарий к тексту 24:
[47] «Шримад Бхагаватам» Глава 15, комментарий к тексту 40:
[48] «Шримад Бхагаватам» Глава 4, комментарий к тексту 3
[49] «Шримад Бхагаватам» Глава 12, комментарий к тексту 26:
[50] Процитированные выдержки из Заключения N1431-з комиссии комплексного экспертного психолого-психиатрического исследования деятельности организации «Фонд Новой Святой Руси» («Богородичный Центр») от 28 декабря 1994 г.,
[51] Справочник: Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера.
[52] С. Хассен. Освобождение от психологического насилия. с. 88.
[53] Справочник: Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера
[54] «Шримад Бхагаватам» (песнь 1, 4.1.2) Глава 7, комментарий к тексту 36:.
[55] Справочник: Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера
[56] Там же.
[57] Библия.
[58] Большой энциклопедический словарь. Искусство - стр. 80.
[59] А. Асмолов. Введение в вампирологию.
[60] Особенности жанра « страшного рассказа Бирса» (дипломная работа)
[61] Р. Мэй. Сила и невинность. с.126
[62] Там же. с.126
[63] 
[64] Статья «Руны на оружии» ( ресурсы Интернет)
[65] Татьяна Габрусенко. Азиатская библиотека, 11 февраля 2001
[66] Там же.
[67] Беовульф. Всемирная литература. с.11.
[68] Э.Аронсон, Т.Уилсон, Р.Эйкерт. Психологические законы. с.395

© Д. В. Жмуров
© Публикуется с любезного разрешения автора