© Н.А. Рубакин

ГЛАВА V. Вербальная, интер- и суправербальная библиопсихология

Начало см. Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. Краткое введение в библиологическую психологию. — М.: 1977.

Три главнейшие ступени библиопсихологического исследования книги

Выше мы принимали за реактив на читателя целую книгу. Такой прием хотя и правилен, но он слишком глобальный, потому что книга действует как реактив лишь потому, что так действуют отдельные фразы ее, совокупность которых она представляет, а каждая фраза книги действует так потому, что реактивом, т. е. раздражителем мнемы читателя или слушателя, является каждое отдельное слово всякой фразы. Значит, — книга-реактив есть не иное что, как коллектив целой массы более мелких реактивов. Исследование такого действия книги должно быть поэтому сведено к исследованию фраз и слов.

Как известно, основной единицей человеческой речи ныне считается не отдельное слово, а фраза — ее психическое переживание говорящим и пишущим субъектом. Тем не менее библиопсихолог, изучающий не происхождение, а восприятие фразы, принимает за основную единицу комплекс переживаний, возбуждаемых не целою фразою, а каждым отдельным словом ее. Спрашивается, не противоречит ли библиопсихологическая точка зрения успехам современной лингвистики? Вряд ли нужно доказывать, что тут никакого противоречия нет. Как мы сейчас сказали, лингвист сосредоточивает свое внимание на явлениях происхождения слов; библиопсихолог, напротив, делает своим объектом их возбуждающее действие. В первом случае мысленный суррогат фразы воплощается в слова, так сказать, рассыпается в целую серию слов, как взлетевшая вверх (в наше сознание) ракета. При явлениях восприятия фразы происходит процесс обратный: здесь перед нами синтез многих слов в одно единое переживание (идею, чувство и т. д.), процесс слияния. Библиопсихолог стремится выяснить этот таинственный процесс, происходящий в читателе или слушателе, когда они соединяют словесное многое в бессловесное единое. .

Из предыдущего следует, что позиция, занимаемая библиопсихологией, лишь дополняет, но отнюдь не противоречит позиции, занятой такими психологами, как Вундт, и другими исследователями зарождающегося слова. Поэтому перед нами встает другой вопрос: как организовать изучение влияния словесных сокровищ человечества? С библиопсихологической точки зрения. это можно сделать, выясняя те последовательные ступени, восхождение по которым приближает исследователя к той же цели, к какой стремится и Вундт, и лингвисты. Вот три главнейших ступени библиопсихологического изучения любого текста:

1. Необходимо изучать отдельные слова как элементы человеческой речи, изучать библиопсихологическую реакцию, вызываемую каждым отдельным словом, входящим в состав речи, уже кристаллизовавшейся.
2. Необходимо изучать обоюдное влияние и обоюдную зависимость каждого слова речи от всех других ее же слов.
3. Наконец, необходимо изучать самый процесс синтезирования этих отдельных слов в ту мысль или иное переживание, какие зарождаются в читателе или слушателе при восприятии всей совокупности отдельных слов уже кристаллизовавшейся речи.

Третья ступень предполагает две предшествующих. Исследователь не может перескочить ни через какую из этих ступеней. Тайны последующих коренятся в предыдущих. Кроме того, имеются свои, еще более глубокие корни и у первой ступени, — корни, скрывающиеся в онто— и филогенезисе явлений языка. Кроме того, у третьей из этих ступеней имеется свое продолжение, которое мы назвали бы библиологической социологией и которая не входит в задачу этого нашего труда.

Первый из вышеуказанных трех способов библиопсихологического изучения текста, когда все слова его берутся изолированно друг от друга, вне контекста, вне всякой связи с другими словами, можно назвать вербальным способом библиопсихологического анализа, а тот отдел библиопсихологии, который изучает раздражения-возбуждения, производимые на читателя словами, изолированно взятыми, следует назвать вербальной библиопсихологией (от латинского слова «verbum = слово»).

Второй способ должен быть назван интервербальным способом библиопсихологического анализа, так как в этом случае изучаются те разнообразные связи, какие существуют между отдельными словами данного текста (от латинских слов «inter» = «между», «verbum» = «слово«). Тот отдел библиопсихологии, который изучает психические явления, происходящие в промежутках между восприятиями отдельных и соседних слов и скрепляющие эти последние в одно целое, которое называется фразой, текстом, книгой, литературой, должен быть назван интервербальной библиопсихологией.

Третий способ библиопсихологического изучения текста -суправербальный. При таком анализе отдельные слова текста уже не различаются, а главное внимание сосредоточивается на результате восприятия сразу нескольких слов (фразы) и на их превращении в бессловесную мысль, чувство, умственную картину или какое иное переживание. Но мысль, не выраженная словами, все-таки мысль, а чувство, оторвавшееся от своего словесного выражения, все-таки — чувство. Тот отдел библиопсихологии, который изучает раздражения-возбуждения, производимые целой фразой, целым текстом, целой книгой и литературой интегрально, следует в таком случае называть суправербальной библиопсихологией. Переживания интервербальные и суправербальные всегда сопровождаются переживаниями вербальными и обратно. Поэтому три эти формы анализа текста тесно связаны между собой. Из этого видно, что в нашем дальнейшем обзоре вербальных, интер— и суправербальных процессов может идти речь лишь об относительном преобладании одного из них.

Вербальная психология

Этот отдел относится к отделу интервербальной библиопсихологии, как отдельное слово фразы — ко всей фразе, или как нечленораздельные звуки к определенно конструированному слову, или как элементы слова, состоящего из префиксов, корня, суффиксов и флексий, ко всему слову целиком. Вербальная психология охватывает область неизмеримо более широкую, чем это кажется с первого взгляда. Она изучает не только восприятие отдельных слов и действия этих последних как раздражителей-возбудителей, но и элементы библиопсихологической вербальности в разных других процессах, которые, в сущности, не вербальны. Так, напр., иной читатель, читая какую-нибудь книгу и не переживая ни интервербальных, ни суправербальных отношений между воспринимаемыми словами текста, считает такую книгу «из разных слов составленного». Зубрила, готовящийся к уроку, зубрит слова учебника вербально, стремясь запомнить текст слово за словом и не обращая внимание на функциональную зависимость их в контексте, так как не переживает этой последней. Каждый из нас нередко читает тоже вербально, когда обращает внимание на каждое отдельное слово книги и не вникает в соотношения ее слов. Так читает и корректор. Педагог заставляет так читать всякого начинающего ученика, еще не умеющего приурочивать слова родного языка к определенному комплексу своей мнемы, которая не успела уподобиться окружающей социальной мнеме. С преобладанием вербальности читают богословы и талмудисты, для которых каждое слово их священной книги представляет своего рода святыню. Вербально читают нередко и юристы, стремящиеся понять и истолковать каждое отдельное слово закона не только интервербально, но и само по себе. Так читают и полемисты, глоссаторы, комментаторы, некоторые педанты-критики, всякого рода литературные буквоеды, потому что «значения» отдельных слов для всех таких читателей стоят на первом плане и лишь затем контексты их. Вербально читает математик свои формулы и натуралист какое-нибудь ученое сочинение, очень немногословно написанное — «без лишних слов». Вербально читаются и любовные письма, каждое словечко которых «имеет свой сокровенный смысл» — только для любящих и им одним понятный, в силу их определенно настроенной мнемы.

На вербальной психологии лежит еще одна задача, а именно выяснение соотношения различных отдельных слов с теми реальностями, с фактами внутренней и внешней жизни, которые обозначаются этими словами. К этому относится и проверка точности научных терминов, о которых мы упоминали выше. Обыкновенно, употребляя отдельные слова, мы не обращаем внимания на среднюю социальную мнему, которая, как мы видели, представляет тот средний уровень, с каким мы должны сравнивать наши собственные переживания тех же слов, от него то и дело отклоняющиеся. Чем отвлеченнее те понятия, которые возбуждаются воспринятым словом, и чем менее фиксирован, путем условного рефлекса, тот смысл, какой мы приурочиваем к воспринятому термину, тем труднее отыскать в своем сознании или подсознании те первоначальные энграммы, которые произведены в нашей мнеме раздражениями-возбуждениями, полученными от реальности. Между этими энграммами и отвлеченным понятием существует некоторый, так сказать, мостик, выяснять который обыкновенно забывают писатели и ораторы, манипулирующие с отвлеченными словами. Против этого, как известно, горячо протестовали в свое время еще Франциск Бэкон и Ян Амос Коменский. Вербальная библиопсихология должна учить нас и говорить, и писать только такими словами, которые в максимальной степени соответствуют реальности, первоначальным энграммам, так чтобы одного намека было достаточно для читателя или слушателя, чтобы он тотчас же смог перевести воспринятое слово с языка чужой психики на язык его собственной. Этому требованию, как известно, не удовлетворяет не только наш обыденный язык, но даже и научная терминология, как ни настаивает на этом логика. Образцом несоответствия слов с реальностями может служить распространенный обычай называть заведомые мерзости красивыми словами. С этой же точки зрения подлежат изучению вербальной психологии разного рода ярлыки, титулы и т. д.

Существует целый разряд слов, который можно назвать переходным между отдельным словом и фразой. Они экфорируют сразу несколько первоначальных энграмм. Мы говорим о словах сложных, т. е. таких, которые составлены из нескольких простых слов. Таковы, напр., слова «сенокос», «благородство», «чревоугодие», «пенкоснимательство» и т. п. К словам сложным надо отнести все такие, в состав которых входит по два или по нескольку разных корней, а также префиксы, суффиксы и флексии и т. п. элементы, которые когда-то тоже были самостоятельными словами, но части которых до такой степени слились, что образовали сложное целое, а оно действует, в процессе его восприятия, как отдельная и самостоятельная единица. О той громадной роли, какую играют сложные слова в человеческом языке, можно судить, напр., по языку немецкому, где комбинирование слов возведено в систему. Еще резче наблюдается это явление в так наз. агглутинирующих языках, а также и в таких, как язык китайский, в котором новые понятия создаются путем новых комбинирований корней: напр, слово «жин» значит «человек», слово «ду» значит «много», слово «жин-ду» значит «толпа». Каждая часть слова, составленного из разных элементов, имеет свой психический коррелят в раздражении-возбуждении, производимом этою частью слова. Это видно из того, что, читая или слыша такое сложное слово и при этом вовсе не различая воздействий на нашу мнему каждой части этого слова, взятой отдельно, мы сортуем восприятия этих слов по комплексам нашей мнемы, причем такая сортовка совершается в процессе восприятия автоматически, смотря по тому, какой корень производит наибольшее впечатление. Напр., в словах «веду», «разводка», «проводы», «навождение», «введение», и т. п. сразу же экфорируется сложившийся в нашей мнеме еще с детства комплекс из звуков (или букв) и их переживаний «ВЕД», и раздражения-возбуждения, производимые вышеприведенными словами этого корня, автоматически относятся нами к этому комплексу, а там рассыпаются по его более частным подкомплексам, экфорируя его части. В этом и состоит процесс, возбуждаемый восприятием отдельных слов, и приурочиванье новых возбуждений к элементам мнемы, уже имеющимся. Разные аффиксы не затемняют такой рассортовки, так как на восприятие действует не только все слово целиком, но и корень его в отдельности. Каждому аффиксу соответствует в мнеме свой комплекс, то общий, то частный. Это значит, что восприятие сложных слов представляет собою суммарное восприятие всех его этимологических элементов (формантов), соединившихся химически — как психические переживания, и механически — как лингвистическая форма.

Восприятие всякого сложного слова представляет собою равнодействующую вербальных раздражений-возбуждений, производимых частями слова-раздражителя.

Интервербальная библиопсихология

Этот отдел так обширен, а научная разработка его путем экспериментально-лингвистического и сравнительно-исторического и литературного методов продвинулась так далеко, что несомненно можно бы написать целую книгу лишь для того, чтобы подвести итоги уже сделанному в области интервербальной психологии. Так как в процессе чтения все наше Я участвует целиком, хотя его разные стороны возбуждаются словами текста по-разному и не в одинаковой степени, то нет такого отдела общей психологии, который не способствовал бы выяснению интервербальных соотношений. Всякое слово фразы, с точки зрения интервербальной библиопсихологии, функционально связано со всеми другими словами того же контекста, стоит ли это слово в начале, в середине или в конце фразы. Слово, стоящее в самом начале, часто имеет ближайшее отношение к слову, стоящему в самом конце. Это ярко видно в немецком языке на примере «trennbare Zeitwörter». Слова «не верьте», стоящие в начале фразы, обусловливают понимание всех остальных слов ее, экфорируя эмоцию недоверия ко всем переживаниям читателя, какие только будут возбуждены всеми последующими словами той же фразы.

В процессе чтения смысл каждого слова воспринимаемой фразы изменяется в зависимости от перемен в потоке сознания, происходящих за время восприятия этой фразы. Поэтому длинные фразы действуют совсем иначе, чем короткие, при прочих более или менее одинаковых условиях. Значит, мы неизбежно будем видоизменять результат восприятия целой фразы, если станем в различной последовательности переставлять слова в ее пределах. От каждой перестановки автоматически изменяется последовательность восприятий, а значит я результат восприятия всей фразы. Берем, напр., фразу, состоящую из четырех слов. Согласно с математической формулой можно сделать из такого числа слов 1×2×3×4 = 24 перестановки. Некоторые из перестановок дают фразы менее привычные для средней (социальной и индивидуальной) мнемы и потому считаются даже «невозможными». С точки зрения понимания, они возможны все без исключения и, под названием «неправильностей речи», несомненно встречаются в разговорном языке. Возьмем, напр., такую фразу из четырех слов: «Я люблю моего отца». Фраза из этих четырех слов допускает 24 перестановки¹. В каждой из них русский человек найдет особый психологический оттенок, свойственный именно тому порядку, в каком слова расставлены в данном случае. Этот пример показывает, что иногда даже можно вычислить по алгебраической формуле (1.2.3... (п-1)×п), сколько именно перестановок можно сделать в фразе, состоящей из определенного количества слов, при условии, что это количество не очень большое. Чем больше количество слов в фразе, тем менее ясным становится ее смысл для воспринимающего лица. Слово, поставленное в самом начале или в самом конце вышеприведенной маленькой фразы, вследствие одного своего положения, уже приобретает несколько большее значение: оно выделяется из числа других слов той же фразы, производит большее впечатление, т. е более сильное раздражение-возбуждение, приобретает сравнительно высокий потенциал. Слово, стоящее в конце фразы, обладает более значительным временем реакции, потому что после него стоит точка, обусловливающая собой некоторую паузу, и уже потому производит более сильное действие. Слово, стоящее в начале фразы, произносится иногда с более значительным ударением. Изучение языка жестов как у диких народов, так и глухонемых позволяет выяснить, какое именно размещение слов следует считать естественным, а какое искусственным. Синтаксис устной и письменной речи всегда более или менее далек от естественной конструкции фразы. От одного этого отклонения совершенно изменяются все интервербальные явления, о чем обыкновенно забывают писатели. Язык с подвижными флексиями допускает большее число перестановок, чем язык без этих флексий. Напр., русский язык больше французского. Нарушение смысла происходит тогда, когда два слова, интервербально связанные между собою, ставятся далеко друг от друга. Вследствие этого их интервербальное тяготение одного к другому ослабевает, что и является причиной того, что в длинной фразе число осмысленных перестановок слов не может быть выяснено путем простого вычисления. Интервербальные связи дают себя знать и в том случае, если мы возьмем простой текст и попробуем читать его, идя не от первого слова к последнему, а от последнего к первому. Исследование межвербальных отношений показывает, что в тот ничтожно малый промежуток времени, какого требует восприятие одного слова данной фразы после другого ее слова, успевает совершиться в нашем Я целый ряд очень разнообразных и очень сложных явлений, совокупность которых, то сознаваемая, то не осознаваемая, или та и другая вместе, и образует тот психический цемент, в котором буквально тонут зрительные ощущения, получаемые от начертаний воспринимаемых слов, или слуховые ощущения от слов слышимых. Чисто служебная их роль действительно кажется ничтожной сравнительно с вихрем интервербальных библиопсихологических переживаний. Этот вихрь представляет собой очень своеобразный жизненный ряд, входящий в состав все более и более сложных жизненных рядов, вплоть до того ряда, каким обнимается весь текст читаемой книги. На всем протяжении каждого из этих все более и более усложняющихся интервербальных переживаний совершается ряд психических явлений, которые обладают такими своеобразными особенностями, что действительно заслуживали бы особого, более внимательного рассмотрения, чем какое уделяет им общая психология.

Наши переживания интервербальных отношений между собою постоянно изменяются, в зависимости как от внешних, так и от внутренних качеств речи (устной или письменной). К внешним следует отнести слуховые или зрительные раздражения, производимые звуками или начертаниями слов, а также интонацию речи, слышимую или воображаемую слушателем или читателем, кроме того мимику лица и пантомимику, тоже видимые или воображаемые. Самый факт такого воображения их оказывает влияние на интервербальные отношения. Здесь перед нами интервербальное воображение, которое не следует смешивать с воображением вообще, являющимся в результате восприятия всего текста. Интервербальное воображение видоизменяет лишь действенную силу слов воспринимаемой фразы и представляет собою только предварительную работу, так сказать, преддверие нашего переживания книжного содержания. Интервербальное чтение прежде всего есть процесс комбинирующий, а значит творческий. Интервербальное воображение есть не иное что, как комбинирование тех переживаний, какие возбуждены словами той же фразы. Эта работа необходима для ее понимания. Если я читаю такую фразу: «Его лицо походило на холодную пустыню, освещенную чахлым румянцем северной зари», все ощущения, экфорируемые словами этой фразы, группируются мною в зависимости от силы моего воображения, а созданный ими образ начинает видоизменяться, течь, под влиянием последующих слов текста, приближаясь к суправербальности построений. Обыкновенно эти плоды интервербального воображения не бывают живучи: сделав свое дело, они исчезают, вытесняются другими, а если затем и оживают, <...> то уже независимо от других слов своего рода контекста.

Сила возбуждения зависит от таких, по-видимому, ничтожных причин, как состав фразы из букв: фразы, в которых число гласных и плавных больше, оказывают большее действие, чем те, где число их меньше, так как длительность гласного и плавного звука больше, чем, напр., отбивного. На время реакции влияет и размещение букв в фразе и количество букв, начертание которых несколько выдается над строкой (напр., б) или под строкой (напр, у, р).

Далее, мы уже знаем, что смыслом слова каждый читатель называет совокупность тех своих переживаний, какие этим словом возбуждены. Значит, комбинируются в процессе чтения эти читательские комплексы возбуждений. Возбужденный в читателе смысл каждого отдельного слова данной фразы оказывает влияние на возбуждение смысла всех других слов ее. Дело в том, что каждый читатель с детства вырабатывает свой собственный средний смысл каждого отдельного слова, звуки которого он запомнил, а переживаний чужого Я, с ними связанных, он в точности никогда не знал и знать не может. Этот средний смысл представляет собой равнодействующую субъекта и его среды, т. е. комбинированный результат закона Гумбольдта — Потебни и закона Тэна. Этот средний смысл каждого отдельного слова обыкновенно и называется его «содержанием» и «значением», тогда как на самом деле он представляет собой лишь средний уровень тех возбуждений, какие произведены в течение всей жизни субъекта в его мнеме, в зависимости от качественной и количественной стороны этой последней. Этот наш собственный средний смысл каждого слова представляет для каждого из нас субъективный эталон, лишь интроспективно знаемый (но не всегда осознаваемый нами). Он экфорируется каждым отдельным восприятием читаемого слова, определенные экфории его входят у нас в привычку с самой колыбели, а видоизменяются впредь до нашей смерти. Историю таких субъективных «эталонов для собственного употребления» и следует называть внутренней историей языка, так как эталоны такого сорта действительно не представляют собой величины постоянной, а являются функцией мнемы, которая постоянно изменяется. Значит, восприятие каждого последующего слова обусловлено качественной и количественной стороной экфории каждого слова предыдущего. На такой зыбкой и изменчивой почве и продвигается наша мысль в процессе чтения. Из этого видно, что все интервербальные отношения зависят от качества и количества экфории, а значит, и энграмм, внедренных в нашу мнему в течение нашей жизни.

В связи с явлениями интервербальной экфории находятся явления интервербального узнавания, а значит, и интервербальной интуиции, которая неотделима от процесса узнавания. Это видно из такого примера: читая слово «корень», мы можем понять его и в ботаническом, и в математическом, и в любом переносном смысле, отнеся его к комплексу наших знаний, то ботанических, то математических, то иных. В процессе чтения фразы, читатель моментально относит данное переживание к определенному комплексу и интуитивно узнает, в каком смысле нужно ему понимать в данном случае такое-то слово. Правда, иной раз случается читателю и ошибаться, но дальнейшее чтение дает ряд возможностей проверять интервербальные узнавания и интуиции. Это значит, что в процессе чтения существует и интервербальная проверка читательских узнаваний и интуиции. Так, напр., читая какое-нибудь философское произведение, читатель то и дело понимает термины его автора ошибочно, т. е. без согласованности с другими словами контекста или в разных смыслах.

В процессе интервербального восприятия, читатель классифицирует смысл слов. Здесь перед нами явление интервербальной классификации. Это явление обусловлено относительными размерами поля читательского внимания, и у разных субъектов оно различно. Размеры этого поля оказывают громадное влияние на интервербальную классификацию, равно как и на другие интервербальные явления: читатель схватывает фразу далеко не всегда слово за словом: часто случается, что слово еще не прочитано, но «глазком» увиденное где-то впереди, подхваченное подсознанием, оно уже побуждает читателя вовсе не читать некоторых слов фразы, а перескакивать через них как через что-то ставшее известным и потому излишним и уже действующим из подсознания. Здесь перед нами явления интервербального внимания, явления, которые могут быть не только сознательные, но и подсознательные. Под словом «внимание» мы понимаем установку нашего организма в целях будущего поведения. Часто результаты ее бывают очень неудачны, а, кроме того, не всегда удается сознанию проверять их. Этим, между прочим, обусловливается тот факт, что между вербальным, интер— и суправербальным чтением наблюдается большая или меньшая разница, несовпадение: интервербально и суправербально мы читаем не все слова текста одинаково, на некоторых останавливаемся меньшее время, через некоторые перескакиваем. Словом сказать, процесс суправербальный и интервербальный идут иначе, чем вербальный.

Интервербальное внимание в процессе восприятия фразы может быть направлено то на ту, то на другую категорию психических переживаний, смотря по установке и по типу читателя. Например, читатель резко конкретного склада ума автоматически ловит в тексте те слова, которыми в его психике легче всего возбуждаются именно образы; тип эмоциональный автоматически ищет слов эмоциональных, а не найдя их, отбрасывает книгу как «сухую» или «не интересную», т. е. не подходящую для него. Читатель активного типа автоматически ищет слов, возбуждающих в нем переживания действий (рефлективных, импульсивных, автоматических, сознательных). Интервербальное внимание — это своего рода индивидуальный фильтр, процеживающий слова одной и той же фразы, согласно психическим особенностям субъекта.

При помощи карманных часов легко убедиться в том, что внимание своего рода фильтр: когда мы прислушиваемся к тиканью часов, оно бывает то слышимо, то неслышимо. Это значит, внимание действует периодически. Когда оно не действует, читаемые слова текут, выражаясь фигурально, не в наше сознание, а в подсознание. Это не значит, что они не энграфируются как таковые и не производят работы экфорирования. Но эти провалы делают то, что некоторая часть фразы не проходит через сознание, а всякий процесс чтения превращается в полусознательный.

В функциональной зависимости от интервербального внимания работает и интервербальная память, которую не следует смешивать с памятью вообще. Первая действует лишь на протяжении воспринимаемой фразы, удерживает только ее слова и слова ближайших к ней соседних фраз того же текста. Читатель, не обладающий в достаточной степени интервербальной памятью, забывает в конце фразы то, что напечатано в ее начале. Читатель, забывающий в конце фразы начало ее, этим лишается возможности понимать ее элементы и проверять данные последующими словами того же текста и относить забываемые слова текста к той или иной реальности (к первоначальным энграммам). Одна из особенностей хорошей интервербальной памяти состоит в том, что она вовсе не должна сопровождаться продолжительным запоминанием отдельных слов фразы, а, напротив, должна не сохранять их, — иначе сделается невозможным превращение интервербальных явлений в суправербальные, заключающиеся в том, что слова прочитанных фраз дают начало бессловесным переживаниям. В резкой форме это явление выражается в так называемом выхватывании некоторых слов из чужой речи и контекста. «Позвольте, ведь он написал такие-то слова», «Он сказал такие-то». Почему? Как? В контексте с какими словами? Это самому кричащему неизвестно, его интервербальная память этого не удержала. Выхватываются из контекстов чужих фраз те слова, которые произвели на выхватывающего относительно большое впечатление и потому лучше запомнились. <...> На выхватывании <...> отдельных слов из Библии держится, можно сказать, и ортодоксия, и все сектантство. Существует сектантство и философское, и научное, и т. д., в эволюции которого тоже принимает весьма существенное участие интервербальная память на отдельные слова и фразы того или иного авторитета. Интервербальная же память мешает читателю переводить психологию чужих слов на язык своей собственной психологии, и в этом смысле тоже справедливо замечание Шопенгауэра, который сказал, что «чужие мысли гонят от нас мысли наши собственные». Сделав свое дело, запоминание слов фразы должно уступить место их забыванию, т. е. передвижению такого багажа словесных энграмм в область читательского подсознания, а элемент, сохраненный мнемой, идет на постройку суправербальных результатов библиопсихологического восприятия. В итоге такого интервербального забывания, даже когда оно распространяется лишь на одно-два слова, неизбежно происходит то, что совершенно меняется смысл других слов той же фразы. В силу той же причины бывает и так, что чтение умом превращается в чтение глазами, мышление — в зрительное ощущение, и читатель бросает книгу, так как вовсе перестает создавать свои проекции читаемого текста, а в мнеме такого читателя остается лишь то, что вносится туда бессознательным или подсознательным чтением. Иногда лишь много времени спустя мы убеждаемся, что из читаемой книги перешло в нас гораздо больше того, чем мы запомнили сознательно. Читая книги, возбуждающие низшие инстинкты, читатель сознательно, по-видимому, придавил и подавил их; но в подсознании тот же текст экфорировал и этим усилил энграммы соответствующих низших органических чувств, которые переходят в потенциальное состояние и остаются там до поры до времени. Их можно привести в состояние кинетическое не только словом, возбуждающим именно такие чувства, а напротив, — и словом прямо противоположным, по закону контраста и «обращенного усилия». Об этом см. в следующей главе.

Участием подсознания в интервербальных процессах объясняется еще следующее явление: то, чего не объединяет сознание, нередко объединяется подсознанием. Пример этому так «наз. рационализация» Фрейда.

Из других интервербальных явлений отметим еще интервербальную ассоциацию психических переживаний, в силу которой всякое слово приводит, так сказать, к вспыхиванию в мнеме читателей целого роя всевозможных переживаний, ассоциировавшихся там в процессе читательской жизни. В силу этого всякое последующее слово того же контекста неизбежно попадает как бы в особую «психическую атмосферу» ассоциированных элементов мнемы, различную для всякого слова. В зависимости от качества и количества элементов, возбужденных по ассоциации, неизбежно меняется переживание последующего слова той же фразы, а также всех других ее слов. Вербальность их понимания изменяется, и слово в контексте не есть то же слово, что вне его. Напр., слово «капитал» экфорирует в нас совсем не такое переживание, какое экфорируется им же, но совместно с другим словом (напр., «умственный капитал»), смысл слова «умственный» переделывает и смысл слова «капитал». Переживания слова «скамья» различны, смотря по тому, «скамья ли это вагона», или «подсудимых», или «университетская» и т. д. Отметим очень важную роль, какую играют в процессе интервербального чтения ассоциации внешние — напр. словесные: читая в фразе слова «бодливой корове», мы по такой ассоциации рефлективно экфорируем и последующие слова известной пословицы: «бог рог не дает». Самый факт их экфорирования дает начало новой энграмме, а она сливается с экфориями, обусловленными другими словами той же фразы: пришлое, ненужное, нелепое слово влияет таким образом на наше переживание фразы. Оно же может дать начало и новому жизненному ряду, а тот может относить наше внимание далеко в сторону от читаемого текста, и мы будем читать этот последний только «глазами, а не нутром».

Следует также отметить и ту роль, какую играет в процессе чтения фразы скорость читательских переживаний. Если один из двух собеседников мыслит быстрее, чем другой, то нередко наблюдается вот что: первый начинает уже заранее подсказывать второму те слова, каких тот еще не успел произнести. Такое антиципирующее повторение слов еще не высказанных совершается по законам внешних и внутренних ассоциаций, то предметных, то чисто словесных. Чужое слово одного из этих субъектов внедряется между двумя словами другого. Нечто подобное совершается и в одном и том же субъекте, путем внутренней речи.

Бывает, что писатель, записывающий какую-нибудь свою мысль, вдруг отвлекается в сторону от нее обычным потоком ассоциированных идей. Этим начинается в его мышлении новый жизненный ряд. Но вот писатель опомнился и возвращается в своем, так прервавшемся писании к исходной идее этого жизненного ряда. Но увы, — он уже забыл, что хотел тогда написать: написанное остается без продолжения. Тут на помощь является из подсознания какая-нибудь привычная ассоциация (идей, образов, слов), и перо писателя механически воспроизводит то, что предполагалось написать ранее. Но бывает и так, что словесные ассоциации удаляют, относят от ассоциации реальностей, от комплексов первоначальных энграмм, и в результате остаются нередко лишь ассоциации слов со словами же, что представляет инторвербальное явление уже иного порядка.

Отметим теперь еще такое явление, как интервербальная апeрцeпция, — фактор, влияющий на направление мыслей данного читателя при его переходе от одного слова воспринимаемого текста к другому. О суправербальной аперцепции см. ниже. Аперцепция относит читательское понимание то в ту, то в другую сторону, в зависимости от его интереса, ожидания, веры и разных других иррациональных влияний, коренящихся в подсознании.

Интервербальные отношения очень сильно усложняются предвзятыми идеями, если таковые уже имеются в читателе: он начинает находить чуть ли не в каждом слове текста то подтверждение, то отрицание своих предвзятых идей. Одно из действующих лиц романа Ф. Сологуба «Тяжелые сны», между прочим, говорит, что читает Толстого «только в целях опровержения».

Нетрудно подметить в процессе чтения, например, влияние ожидания: переходя от слова к слову, читатель то и дело ожидает найти в данной фразе нечто такое, чего, быть может, там вовсе не окажется. Некоторые авторы намеренно утилизируют явления интервербального ожидания, составляя свои тексты из таких слов средней мнемы, какие возбуждают в читателе определенные переживания и заставляют ожидать их продолжения, а в заключении вдруг дают, в последней фразе своего произведения, то, что совершенно не соответствует намеренно возбужденному ожиданию. Напр., автор описывает страдания героя, замечтавшегося и случайно запертого посреди гробниц в семейном склепе. Идут часы, дни, несчастный в ужасе. Он голодает, он обессилен. Вдруг двери склепа открываются — за героем пришли все те, кто его искали. «Сколько времени я тут пробыл?» «Полтора часа!»

Большой интерес представляет также явление интервербальных внушений и самовнушений. В самом процессе чтения первое переходит во второе или заменяется вторым, причем первое может идти совсем на смарку, согласно с законами самовнушения. Интервербальная внушаемость увеличивается как от причин внешних (например, если последний слог слова длинный), так и от внутренних (напр., от мистицизма слов, действующих на мистическую мнему). Об этом см. гл. VII.

Отметим еще в высшей степени своеобразное явление интервербальной интерференции читательских переживаний. В процессе чтения одно слово влияет на другое. Напр., эмоции и другие психические переживания, возбуждаемые каким-либо словом, могут быть совершенно не такими, а даже прямо противоположными, сравнительно с теми, которые возбуждены словом последующим. При восприятии обоих этих слов происходят в психике читателя конфликты и интерференции. Иррациональное влияет на рациональное, то усиливая, то ослабляя, и обратно, но всегда давая поразительно сложный и тонкий результат. Эмоция, возбужденная каким-нибудь одним словом, продолжает существовать и в то время, когда читатель воспринимает уже следующие слова того же текста. Но ведь и они, в свою очередь, могут возбудить какие-нибудь переживания, с которыми происходит то же самое. Еще не успели они исчезнуть, а читатель уже воспринимает следующие и следующие слова того же текста. В результате переживания налезают на переживания, к которым присоединяются еще и еще другие. Получается явление еще более сложное, какое каждый из нас может наблюдать на себе самом, напр., прочитывая то стихотворение, которое ему особенно нравится. Уже по тому самому, что оно очень нравится, видно, что словами этого стихотворения возбуждается в данном читателе много разных и более или менее сильных переживаний, по большей части иррационального типа. И вот читатель во власти этих последних. Не мудрено, что в силу такой своей сложности, «вдохновение поэта» кажется ему чем-то таинственным. Но то же самое стихотворение на другого читателя не производит ни малейшего действия. Так исчезает «таинственность вдохновения», «перл поэзии» превращается в глазах второго читателя в «виршеплетство». Подобно этому «великое философское произведение» превращается в «набор иррациональных слов», а «научное исследование» — в «ученую чепуху» и т. д.

Мы называем интервербальной интерференцией увеличение или уменьшение, усиление или ослабление переживаний каждого отдельного слова читаемого текста переживаниями последующих слов его. Энграмма вряд ли когда-нибудь совершенно исчезает из мнемы сама по себе. Обыкновенно она нейтрализуется другими энграммами. В конечном результате этим явлением обусловливаются различные перемены в читательских переживаниях, соответствующих данной фразе или ряду фраз. Нетрудно понять, что такого рода интерференция библиопсихологических возбуждений способна производить бесконечное множество самых разнообразных эффектов — перемен в читательском восприятии любого текста. Она наблюдается по отношению и к интеллектуальным, ,и к эмоциональным, и к волевым переживаниям, но не в зависимости от содержания читаемых слов, как это думает профессор Б. Бурдон, а от качественной и количественной стороны мнемы данного читателя. Опытный писатель бессознательно чувствует явление интерференции, выбирая слова в процессе писания своих произведений. В этом отношении опытность писателя выражается в том, что, намереваясь усиливать и усиливать производимый им эффект, он не введет в ту же фразу таких слов, которые, по его мнению, произведут интерферирование читательских возбуждений в нежелательном для автора смысле. Напротив, у писателей неопытных, нечутких, односторонних, не считающихся с психологией своего читателя, такие ошибки в выборе слов встречаются на каждом шагу. Все это обусловлено незнакомством автора с читательской мнемой и сильно способствует удалению читательских переживаний от переживаний автора. Библиопсихологической интерференцией часто объясняется явление так наз. «бесцветности стиля», бесцветности, разумеется, в глазах данного читателя, который о ней свидетельствует: это значит, что слова текста, интерферируя, обесцвечивают друг друга.

Интервербальные явления, происходящие в процессе чтения или слушания, можно схематически показать в виде следующей таблицы, составленной по Р. Семону:

Налегание, суммирование и интерференция читательских переживаний, возбуждаемых словами текста.

Налево написаны, в ряде вертикальной колонки, слова-раздражители — начало известного стихотворения Лермонтова «Тучки». На уровне каждого из этих слов, в виде горизонтальной строки, обозначены фазы возбуждений, произведенных этими словами текста-реактива. Фазы эти обозначены теми же буквами, как и соответствующее им слово-раздражитель: слову А соответствуют произведенные им фазы А, а₁, а₂, а₃ и т. д. Слову Б — фазы Б, б₁ б₂, б₃ и т. д. Фаза синхроническая, т. е. промежуток времени, в течение которого действует слово-раздражитель, обозначена буквами (синх). За этой фазой следует ряд аколутных фаз, который начинается в тот самый момент, как закончилась фаза синхроническая, т. е. когда раздражение перестало действовать, потому что слово-раздражитель уже прочтено или сказано. В аколутной фазе раздражение-возбуждение начинает постепенно спадать и, в конце концов, сходит на нет. После него остаются, во-первых, звуковые или зрительные энграммы этого слова-раздражителя и, во-вторых, энграммы тех экфорий, какие обусловлены действием слова-раздражителя (напр., экфория образа тучек, экфория ощущения белого цвета, чувства красоты, чувства грусти, стремления ввысь и т. д.). После того как возбуждение упало до нуля, все такие энграммы остаются в мнеме, входят в нее как следы новых переживаний, только что испытанных читателем или слушателем. Но после того, как закончилось раздражение-возбуждение, произведенное словом «тучки», начинается раздражение-возбуждение, производимое последующим словом «небесные». Поэтому синхроническая фаза этих переживаний совпадает с первой аколутной фазой возбуждения, произведенного предшествующим словом «тучки». На таблице показано, что синхроническая фаза третьего раздражения-возбуждения, произведенного словом «вечные», совпадает во времени со второй аколутной фазой первого слова (а₂) и первой аколутной фазой второго (б₁). Такие совпадения фаз имеют место относительно всякого переживания, возбужденного словом, будь это концепт, образ, эмоция и т. д. При этом может случиться, что эмоции, возбужденные предшествующим словом, налегают на образы, возбужденные последующим словом, концепт на эмоцию, стремление на концепт и т. д. Получаются, таким образом, самые разнообразные сочетания — аккорды переживаний. Раз имеется ряд слов-раздражителей, неизбежно получатся и такие последовательности возбуждений и их фаз и совладений этих фаз. При этом наблюдаются вышеуказанные закономерности налегания возбуждений, а следовательно и переживаний А, Б, В, Г и т. д. Результатом такой одновременности возбуждений естественно являются симультанные (сосуществующие) ассоциации между энграммами, порожденные словами-раздражителями. Такова психологическая сторона процесса чтения-слушания.

Из всего сказанного видно в достаточной степени, сколь сложны те явления, какие переживает всякий читатель, переходя от одного слова к другому, к соседнему и т. д. в одном и том же контексте, и сколь многочисленны и крепки те психические связи, которыми соединены, спаяны все слова этого последнего. В результате переживания, возбужденные отдельными словами, все более и более сливаются одно с другим и образуют одно, общее, синтетическое переживание — библиопсихологическую единицу высшего порядка. Высшие единицы такого рода в свою очередь сливаются в единицы порядка еще более высокого и т. д.

Необходимо теперь сказать два слова о количественной стороне интервербальных отношений. Одно дело фраза — лаконическая и вообще малословная, к совсем другое дело — фраза, составленная из многих придаточных предложений и длинного ряда слов. К составу фразы следует при этом отнести не только слова, написанные и сказанные, но и неизбежно подразумеваемые. Лаконизм является переходом от психологии вербальной к интервербальной. С другой стороны, следует принять в расчет и многочисленность или малочисленность слов, какие подразумевает данный читатель. Чем сложнее интервербальные отношения, тем плотнее сливаются слова фразы в единое целое. Правы те филологи, которые, изучая происхождение фразы, считают именно ее основною единицей речи: бесконечно большое число мнематических интервербальных переживаний делает связь элементов фразы неразрывною. В эту сторону и идет влияние большого числа слов в фразе: оно осложняет интервербальные отношения в геометрической прогрессии, превращая их нарастание в какую-то невидимую лавину. И обратно, — лаконизм упрощает их. Но лаконизм может достигать цели лишь в том случае, если он опирается — на сходство или тождественность мнем пишущего и читающего, говорящего и слушающего. Только в этом случае малым числом слов достигается большой эффект. Для огромного большинства перципиентов многословие является самым серьезным 'Препятствием при восприятии чужой речи. При различии социальных мнем все более и более уменьшается вероятность тождественности понимания фразы вследствие нетождественности понимания большего и большего числа отдельных слов ее, связанных с интервербальными отношениями. Лаконизм имеет успех наибольший в среде семейной, а также и в другой, где человек человеку уподобляется в силу частого и тесного общения. От этого семейная речь отрывочнее и малословнее, чем речь в обществе или адресованная к обществу, к толпе, ко многим.

Из всего оказанного видно, сколь разнообразны и тонки те психологические связи, при соответствии которых все слова читаемой или слышимой фразы сливаются в одно целое. Здесь перед нами особый мирок явлений сложных и неопределенных, но такой мирок, не изучив которого мы никогда не поймем ни устного, ни рукописного, ни печатного слова, ни их влияния на человека и человечество. Это мирок особых превращений, в силу которых слово теряет свою вербальность, а его индивидуальность уступает место коллективу слов, правда, еще не сложившемуся, но несомненно слагающемуся в самом процессе своего существования, путем обоюдного цементирования вербальных индивидуальностей, вошедших в его состав и действующих на мнему читателя совместно, — как в пространстве (на страницах книги), так и во времени (в последовательности восприятия).

Суправербальная библиопсихология

В результате всех интервербалыных процессов психические явления, возбуждаемые устным, рукописным или печатным словом, все более и более отрываются от словесного базиса и превращаются в переживания, так сказать, внесловесные, надсловесные, бессловесные, при этом безгранично усложняясь и усложняясь. Здесь мы в области библиопсихологии суправербальной. Как это часто бывало в истории науки, более сложные явления сильнее и раньше привлекают к себе внимание исследователей, чем явления простейшие, глубже скрытые и потому не так бросающиеся в глаза. Это произошло и с явлениями, относящимися к отделу суправербальной библиопсихологии: они изучаются с давних пор, тогда как явления вербального и интервербального типа, которыми и обусловлены суправербальные, стали изучаться научно лишь в последней четверти XIX века.

Прежде всего перед нами непримиримое противоречие: переходя от интервербальности к суправербальности, мы отрешаемся от слов, так как переживания, возбужденные читанными и слышанными словами, стремятся стать внесловесными. А между тем выражать их суправербальный результат мы способны только словами же: суправербальное переживание, раз сложившееся в нас, затем распадается на фразу, которую и построяет, творит для себя самого, на языке своей собственной мнемы, сам читатель. Таким образом он совершает действительно творческую работу. Здесь перед нами проблема (и конфликт) переживаний словесных и внесловесных; здесь же перед нами процесс перевода с языка чужой мнемы на язык мнемы собственной: слова, рожденные путем суправербальности, уже не те слова, которыми они возбуждены: энграммы первых (чужих) слов экфорируют слова, нами выбранные рефлективно, автоматично или сознательно.

В таком процессе реальность или удаляется, или приближается к словесности и обратно.

По дороге от вербальности к суправербальности, через интервербальность, наблюдается последовательность слияния вербальных переживаний, но она идет то постепенно, то скачками. В этом сказывается тип читателя. Последовательность бессвязная превращается в связную. Путем сопоставлений создаются гаммы очень разнообразных и многосторонних отношений. Из бессвязности происходит механическая смесь, а из нее — более или менее координированная мозаика и лишь в конечном счете химическое соединение: элементы фразы теряют свою индивидуальность, слова превращаются в суправербальность. Соединение элементов получает свойства, непохожие на свойства каждого из отдельных элементов фразы.

Процесс суправербальности очень сложен. В нем можно отличить слитие читаемых букв или слитие слышимых звуков слов в одно единое слово. Это последнее тоже не представляет собой ни механической смеси, «и мозаики, являясь химическим соединением букв или звуков. Насколько сложен процесс слияния букв, об этом можно судить по тому, как трудно дается оно всякому начинающему грамотею. А насколько сложен процесс слияния звуков, это видно по тому, с каким трудом начинает говорить глухонемой, которому учитель показывает жестами и линейкой участие разных органов речи в произношении отдельных звуков и слов.

Переход отдельных (индивидуальных) образов в общие представления и понятия также представляет собой процесс слития. Получается как бы равнодействующая многих отдельных переживаний, утрачивающих при этом свои индивидуальные черты. Такие равнодействующие получаются и из разных других сосуществующих переживаний: сливаются между собою эмоции, стремления, инстинкты, даже низшие органические чувства. Одновременность предполагает равнодействующую и слияние, если не как всеобщее правило, то все же как правило общее. Злорадство есть равнодействующая эмоций двух разных категорий: злобы и радости. Эротическое чувство часто есть не иное что, как равнодействующая полового инстинкта и чувства красоты. Когда какое-нибудь интеллектуальное переживание (образ, идея) сосуществует с какой-нибудь эмоцией, о нем говорят, что оно окрашено «эмоциональным тоном». Но этот тон вовсе не есть окраска, а одна из составляющих сил. Слияние предполагает нередко интерференцию, которая ведет в иных случаях к усилению, а в других к ослаблению переживаний, как о том было выше сказано. Таким образом, переход к суправербальности — очень сложный процесс, гари котором сливаются отдельные звуки слов, отдельные слова, отдельные группы слов, отдельные психические переживания, замещаемые их равнодействующими. Если мы в силах констатировать несколько переживаний сразу, мы их констатируем иногда аналитически (разбиваем на отдельные элементы), а иногда синтетически (как единое целое). Это смотря ото установке внимания.

В процессе чтения и слушания непрерывно идет возникновение все новых и новых переживаний и вместе с тем их слияние, которое охватывает и — физическую, и психическую сторону речи. Из отдельных единиц синтеза образуются их группы, из этих групп — опять-таки группы более высокого порядка, затем группы этих групп, и так до бесконечности. Здесь перед нами процесс самонарастания все новых и новых этажей суправербальных библиопсихологических переживаний, логически вытекающий из теории мнемы. Нетрудно понять, что группировки высшие предполагают слияние группировок низших, из которых они постоянно составляются. С какого бы конца ни начинать это исследование, оно даст научный результат только тогда, когда будут изучены как самые группировки, образовавшиеся путем слияния соответственных психических превращений, так и их элементы, и элементы этих элементов, и самый процесс такого комбинирования, вечно усложняющегося, вечно оставляющего свои все новые энграммы в мнеме и дающего повод к все новым и новым экфориям. Вот этот-то процесс и его конечный результат и представляет собою объект суправербальной библиопсихологии.

К отделу суправербальной библиопсихологии относится исследование не только перехода отдельных слов в каждой фразе з бессловесные переживания или в переживания, выраженные другими словами, но и перехода нескольких фраз в одно общее суммарное переживание и перехода нескольких текстов, книг и целых групп книг — в их суммарные переживания высшего порядка. Переживание всякого такого суммирования кристаллизуется потому, что экфория прежде полученных энграмм сама становится источником новых энграмм в силу закона мнемы.

В процессе превращения переживаний интервербальяых в суправербальные играет большую роль забывание слов, о чем мы уже упоминали. Поэтому явление забывания подлежит особо внимательному изучению с точки зрения суправербальной библиопсихологии. Субъекты разных типов обладают разною памятью на слова. Их хорошее запоминание мешает развитию суправербальности. Напротив, память на образы, воскрешающие комплексы первоначальных энграмм, помогает переводу чужой речи на язык собственной психологии: оживляя картины когда-то виденной реальности, такой вид памяти облегчает ее называние терминами данного субъекта, а не чужими, чему препятствует язык раз навсегда установленных терминов, предполагающих свои особые дифиниции. Но забывание слов не значит забывание той реальности, которую данный субъект обозначает тем или иным словом, заимствуя его из языка своей мнемы.

Суправербальность вовсе не должна вести к забыванию этой связи с реальностью, с первоначальными энграммами, ею произведенными. Иначе получится то, что Минто называет «внутренней софистикой»².

Освобождение от элементов вербальных и превращение этих последних в явления суправербальные происходит и в области тех эмоций, которые нашли себе словесное выражение. Здесь перед нами слитие разнородных эмоций в другие, более сложные группы, не суммирующиеся, а синтезирующиеся друг с дружкой в переживания сложные, с трудом осознаваемые, иногда даже неуловимые и неподдающиеся новым называниям. Об этом процессе мы уже говорили выше.

Еще больший интерес для понимания суправербальных отношений имеют бессловесные переживания волевого типа, восприятием слов произведенные, но свои вербальные элементы утерявшие. Такие свои переживания, появляющиеся в результате синтеза, субъект нередко не в силах выражать словами. Самое синтезирование их ведет к тому, что имена составных элементов столь сложного целого делаются неподходящими для результатов синтеза, — название части неприменимо к целому. Поэтому вербальность его теряется. Остается переживание стремления, то более, то менее глубоко коренящегося в подсознании. При изучении явлений книжного и вообще словесного влияния суправербальные переживания этого типа играют главную роль: они-то и представляют ту силу, какую читающий субъект черпает как будто бы да книги.

Необходимо отметить еще следующее явление: в процессе, приводящем к суправербальности, психические переживания и их элементы не только комбинируются, но и переходят одни в другие. Эти переходы совершаются как в пределах переживаний одной и той же психической категории, так и между разными категориями. Например, только что пережитая эмоция оставляет по себе свой след, а этот последний этим самым превращается в не что иное, как в наше знание об испытанной эмоции. А оно уже не есть эмоция.

Таким путем переживания эмоциональные переходят в переживания интеллектуальные.

Проекции суправербальных переживаний

В процессе суправербальных переживаний, возбуждаемых чтением или слушанием, мы постоянно строим проекции, проделывая работу комбинирования мнематических элементов. Всякое суправербальное переживание имеет свою проекцию, нами же построенную. Так, например, мы строим свои суждения, формулируем чужие и свои мысли, относим их к внешнему или внутреннему миру, приписываем им качества реальности, считаем фикции за реальность, свои предвзятые идеи за действительность и в конце концов перестаем различать то, что нам кажется, от того, что есть. К суправербальному процессу относится длинный ряд явлений, которые в старой психологии носят название ассимиляции, аперцепции, антиципации, предвзятости. Все это процессы объективирования субъективного. Чем сложнее суправербальный процесс, тем он субъективнее. Но так как этот процесс — мы сами, наша мнема, то, чем полнее он выражает запасы ее энграмм и их экфорирование, тем сильнее наша вера в реальность таких субъективностей. Реальный процесс в нашей мнеме приобретает для нас значение процесса, происходящего в реальности. Отсюда наша вера в объективность оубъективнейших процессов. Роль этой веры можно проследить во всех тех субъектах, которые, усвоив как-нибудь тот или иной тезис, догматическое утверждение, постулат, аксиому, вообще суправербальное суждение, считают его «единственно верным». Вера не требует проверки. Проверка поэтому заменяется у таких людей простым утверждением: это, мол, так, — только и всего. Уверенность выражается в решительности тона, а тон этот является источником внушения. Он заразителен. Он заменяет собою доказательства. Такая «доказательность тона» издавна является одним из могущественнейших орудий глупости и лжи. Л. Толстой оказал очень зло и метко в своем дневнике (т. I, стр. 46): «Почему людям глупым свойственны такие уверенные, убежденные интонации? Но так и должно быть. Иначе их бы никто не слушал». Вводя в обиход речи элемент внушения, волевой тон часто ведет к духовному рабству поддающихся ему людей. Отметим еще, что огромное большинство научных книг состоит из догматических утверждений, а не из доказательств, особенно же по наукам гуманитарным. Успех или неуспех догматических утверждений зависит от степени внушаемости читателя, а не от свойств книги. Учение Франциска Бэкона об «идолах» не очень-то устарело и до сих пор. <.. .>

Отделы суправербальной библиопсихологии

К суправербальной библиопсихологии относятся следующие, в настоящее время довольно хорошо разработанные области:

1. Психология фонетики (психология звуков речи и их слияния, интонации, ударения, произношения).
2. Психология грамматики (этимологии и синтаксиса).
3. Психология литературных форм (стилистики, риторики, теории словесности вообще).
4. Психология логики.
5. Психология логистики.
6. Психология литературоведения вообще.

В каждом из этих отделов форма речи изучается по реакциям ее на читателей и слушателей, а совокупность реакций и их переживаний, интроспективно осознанных, рассматривается как содержание, не отделимое от этих форм и объективно известное чужому Я только по реакциям. Вышеперечисленные рубрики рассматриваются как разные этажи суправербальных переживаний, в основе которых лежат переживания вербальные, напр., в первом этаже (психология фонетики) — психология звуков слов, во втором — частей речи, в третьем — троп, в четвертом— терминов («имен», «названий»), в пятом — отношений. Шестой этаж является совокупностью суправербальных итогов психологического исследования всех предыдущих пяти этажей. Объединяющим началам здесь является творчество и его психология, потому что самый переход из первого этажа в шестой представляет творческий процесс, характеризующий коллективный, исторический опыт человечества. И правда, мы знаем, что звуки речи, ее членораздельность, произношение, голос, его интонация представляют очень сложную систему раздражителей, причем производимые ими раздражения-возбуждения обусловливаются достигаемою ими целью: только такие голосовые рефлексы и удержались в процессе филогенезиса и социальной эволюции и закрепились ими, какие оказались целесообразны и в вихре социальных сношений и вообще отношений.

Все удержавшееся, закрепленное, кристаллизовавшееся в нашей речи, печатной, рукописной и устной, мы должны рассматривать как результат филогенетического отбора. Совершенно то же самое мы должны сказать о формах грамматики, теории литературы, логики и даже логистики (последняя лака находится in siatu nascendi). Мы знаем, что каждому явлению грамматическому соответствует в каждом отдельном случае какое-нибудь явление психическое, интроспективно переживаемое, сознательно или подсознательно. Психология этимологии сливается с психологией фонетики. Слитие аффиксов с корнем представляет собой одно из проявлений суправербальности в области грамматики. Каждой части речи, каждой грамматической форме соответствуют в этом отношении свои суправербальные библиопсихологические переживания, отличающиеся, при прочих более или менее равных условиях, от переживаний, возбуждаемых другими грамматическими формами. Суправербальность флексий отличается от суправербальности суффиксов, а суправербальность склонений от суправербальности спряжений: переживание отношений, возбуждаемое — ими в читателе, соответственно изменяется при этом. Еще сложнее суправербальные явления в области психических переживаний синтаксиса. Мы уже отмечали, что от каждой перестановки слов в фразе изменяется какой-нибудь оттенок в целостном переживании. Эти перестановки находятся в функциональной зависимости с теми оттенками, которые получаются таким путем и представляют собой явления суправербальные. Эти последние изменяются и в зависимости от числа слов в фразе, подобно тому как изменяется и интервербальность ее: от прибавки нового слова к фразе соответственно переделывается ее суправербальный итог. Напомним, как в известной драме Ибсена «Пер Гинт» переделал Доврский дед девиз Пера Гинта: к этому девизу, который гласил: «Будь самим собой» он прибавил всего лишь одно слово и превратил его в такой: «Будь доволен самим собой». Если фраза состоит из многих слов, прибавка производит перемену в суправербальных явлениях лишь в зависимости от потенциала, т. е. напряженности .переживаний, обусловленных прибавленным словом. Если это слово обладает малым потенциалом, то возбуждения, производимые в читателе этим словом, тонут, интерферируя, в массе возбуждений, производимых другими словами той же фразы. Психология предложения и разных его видов, напр. главных и придаточных, утвердительных, отрицательных, вопросительных и т. д., и всяких других грамматических форм, — все это психология суправербальная. Когда в достаточной степени будет разработана психология грамматики, то несомненно выяснится, да оно выясняется уже и теперь, что грамматика есть не более как функция библиопсихологии, хотя в настоящее время своею условностью и приспособленностью к социальной мнеме определенных общественных классов она мешает естественности суправербальных переживаний. Это и показывают исследования таких языков, у которых еще не успела кристаллизоваться грамматика. Эмоциональность субъектов препятствует этой кристаллизации. Поэтому в эпоху великих народных возбуждений этимология и синтаксис быстро меняются, делаются неправильными, по терминологии составителей, хранителей и архивариусов академических традиций. Это значит, что в такие эпохи суправербальность ищет новых этимологии и синтаксисов, более соответствующих переживаниям говорящего и слушающего, пишущего и читающего. Психология грамматики является библиолсихологическим антагонистом эмоциональной суправербальности, так как стремится к обузданию этой последней посредством более или менее кристаллизовавшихся форм речи. Проф. Сеше не правильно называет грамматику «алгеброй языка»: она нивелирует проявления индивидуальные, опираясь, по закону социальной мнемы, на среднего человека. Это наименование отражается на суправербальных явлениях тем, что и с своей стороны уменьшает естественность грамматики и увеличивает ее условность и искусственность. Таким образом суправербальность, так сказать, с двух сторон стремится вырваться из тискав психологии грамматики, хронически индивидуализируя ее.

Еще дальше от этой последней психология логики — психология суждения, силлогизма, доказательства, мышления, анализа и синтеза, дедукции и индукции. На одних интеллектуальных процессах логика нашего мышления никогда не базируется. К ней всегда примешивается логика чувств и логика стремлений. Всякое наше умозаключение есть в сущности тоже аккорд то словесных, то бессловесных ассоциаций, а также эмоций и инстинктов. Но необходимо, чтобы логические формы были психологически возможны: чтобы правильно мыслить, надо раскрыть способы группировки идей. Суправербальная библиопсихология изучает переживания суждений, составные психические элементы этих переживаний, разложимые и неразложимые, зависимость их от элементов иррациональных и от подсознания вообще, влияние их на эти последние. К психологии логики относится и психология интуиции, играющей, как известно, первостепенную роль во всяком индуктивном умозаключении.

Переходя теперь к теории словесности, прежде всего отметим, что каждая литературная форма имеет свой психический коррелят, когда действует, в качестве раздражителя, на читателя или слушателя. Вообразим себе, что читатель, прочтя какое-либо литературное произведение, напр. роман, уже забыл, что чаще всего и бывает, его заглавие, его героев, его сюжет и развертывание сюжета и тем более фразы, отдельные выражения и слова. Это значит, что все вербальные элементы этого романа уже превратились в суправербальные. Число первых в процессе чтения могло быть при этом очень велико. Напр., если роман многотомен. Что касается до вторых, они могут оказаться до смешного ничтожными. Читатель лишь очень кратко может формулировать результат, полученный благодаря чтению такого произведения. Этот результат обычно называется «общим впечатлением», а иногда «основной идеей произведения», имеющего такую-то литературную форму. До читательского сознания доходит лишь самая вершина такого «общего впечатления», которое, своею суправербальностью, выступает из океана подсознания в область более или менее светлого сознания; все прочее, самый базис этого общего впечатления, т. е. энграммы, экфории и др. мнематические явления, порожденные чтением произведения, остаются где-то в глубине подсознания: читатель неспособен осознавать их намеренно. Но так как они все-таки оставили след в мнеме читателя, то при случае они и могут всплывать наружу. Так всплыли энграммы звуков греческого и латинского языка во время бреда той служанки, которая за несколько лет перед тем служила у пастора, имевшего обыкновение читать вслух греческие и латинские книги. Суправербальная библиопсихология должна выяснить функциональную зависимость такого бессловесного «общего впечатления», с одной стороны, я разных факторов, его производящих, с другой. К числу этих факторов надо отнести качество текста как раздражителя-возбудителя мнемы читателя, условия места и времени. Путь, ведущий от букв и слов книги до «общего впечатления», бывает у разных субъектов разной длительности, разного вида и разных типов, и все это меняется в зависимости от типов текста. Каждый тип может быть характеризован при помощи того суправербального результата, который зовется общим впечатлением. Современная теория словесности, идя по следам Г. Спенсера и И. Тэна, изучает разные роды, виды и разновидности литературных форм с точки зрения их психологии. Всякое произведение литературы направлено в ту или иную сторону, в смысле возбуждения суправербальных переживаний, о чем приходится судить по результатам чтения, а не по самому произведению. Это последнее неизбежно преломляется в мнеме каждого читателя индивидуально, по законам Р. Семона и Гумбольдта-Потебни. Различие между отдельными библиопсихологическими переживаниями, получающимися в результате чтения, обусловливает разницу между родами, видами и разновидностями литературных произведений и ведет к классификации литературных форм. Так, напр., различие прозаической речи от поэтической, в сущности, сводится к различию суправербальных переживаний, обусловленных подбором и расстановкой слов в тексте-раздражителе. Суправербальные явления поддаются при этом экспериментальному изучению, начиная с так наз. тропов, фигур речи, эпитетов, т. е. уклонений от обыкновенного способа выражаться, в целях получения максимального эффекта. Мы уже знаем, что, по закону Гумбольдта-Потебни и Тэна, цель произведения достигается при условии сходства мнем у говорящего я слушающего, у пишущего и читающего. Условность стиля есть не что иное, как одно из явлений суправербальной библиопсихологии. То же пересаживание стилей, не соответствующих национальной, социальной и наследственной мнеме, в чужую диаспору. Напр., псевдоклассицизм есть в этом смысле патология настоящего классицизма. Библиопсихологическое изучение фигур речи может даже служить введением в суправербальную психологию. Все эти фигуры, основанные на сходстве или подобии, фигуры сравнения, метафоры, олицетворения, аллегории, фигуры смежности, контраста, а также выражения иронии, язвительности, насмешки, сатиричности, разного рода гипербол, климаксов, апострофов и т. д. и т. д., все это тоже разные проявления суправербальных переживаний, возбужденных данными литературными формами. То же и читательское суждение о простоте стиля, о конкретности или абстрактности его, ясности или неясности, символичности или реальности, о силе или расплывчатости, патетичности, бесцветности, эстетичности или неэстетичиости и т. д. и т. д. Дальнейшим этажом сутравербальных исследований является изучение видов словесных произведений. Когда читатель классифицирует произведения прозаические на описания, повествования, рассуждения и т. п., а поэтические — на поэзию лирическую, эпическую и драматическую, а эти ее разновидности на все более и более детальные рубрики, он тоже занимается суправербальной работой. Его отзывы надсловесны. Его суждения суть итоги, а его фразы формулируют общее впечатление. Но и на этом еще не кончается область суправербальных изысканий. Они простираются и на разные направления литературы, и на разные социальные слои читателей. Нетрудно понять, что суправербальные переживания различных литературных произведений, принадлежащих разным литературным школам и направлениям, не похожи одни на другие в том или ином отношении. Они, напр., не таковы у нас, когда мы читаем произведения романтизма, сравнительно с представителями сентиментализма, натурализма, футуризма и т. д. У читателей малокультурных иная суправербальность сравнительно с читателями культурными. <....> Чем дальше от вербальности, тем больше свободы для читательского творчества: там оно в узах чужих слов, тогда как в области суправербального творчества для читателя или слушателя существует в этом отношении относительная свобода, потому что здесь вербальный, фактор чужой речи уже слаб. По той же причине в суправербальной области видоизменяются такие интервербальные явления, как интерференция, поляризация, память, внимание, аперцепция и т. п., которые можно назвать «вторичными библиопсихологическими явлениями». Из всего сказанного видно, что область суправербальная отличается от вербальной и интервербальной самым характером психических явлений, к ней относящихся: здесь все сложнее, запутаннее и неопределеннее, а потому больше простора читательскому творчеству, внушениям, самовнушениям, иллюзиям и галлюцинациям.

««« Назад  Оглавление  Вперед »»»