© Леон Шерток
Гипноз: теория, практика и техника
Часть III. Двадцать пять лет спустя
Лакан, во имя этики...
Можно было бы ожидать наибольшего раскрытия разума, проявляемого психотерапевтами, вдохновляемыми идеями Лакана. Ведь их учитель охотно выдает себя за антиконформиста или даже революционера. Можно признать, что во многих аспектах он опрокидывал существующие идеи. Однако не те, которые касаются внушения и гипноза. Действительно, Лакан мало писал на эту тему. Можно отметить всего несколько страниц во «Введении к комментариям Jean Hyppolite о «Verneinung» Фрейда», а также «Четырех основополагающих концепциях психоанализа» (1975) и комментарии к «Методикам Фрейда» (1975). В этих коротких текстах выражены взгляды, очевидно, сообразные с фрейдовскими. Автор противопоставляет гипносуггестивную технику, устраняющую сопротивление пациента, анализу, при котором сопротивление сохраняется и лишь несколько уменьшается благодаря введению методики сотрудничества пациента с аналитиком.
В общем, с одной стороны, власть, с другой — свобода. Дискуссия на эту тему между Лаканом и Hyppolite довольно поучительна. Сравнивая власть Шарко в гипнотизме с «фрейдовской властью», Hyppolite (1966) делает вывод: «Значит, воля к власти при ее победе над сопротивлением сильнее, чем при простом подавлении этого сопротивления». Понимая, что иногда невозможно исключить «опасность принуждения пациента вмешательством аналитика», Лакан уточняет, что она существует лишь в современных методиках. «Однако по отношению к Фрейду, — добавляет он, — подобное обвинение в корне противоречит освобождающему эффекту его труда и его терапевтической деятельности» [Lacan, 1975, р. 37].
Следовательно, Лакан выдвинул против гипноза в первую очередь этический аргумент. Осуждение было высказано без всяких оговорок в его «Римском выступлении», где после описания состояний, возникающих при гипнотизации, он заявил: «Мы отказываемся от всякой поддержки провоцирования таких состояний независимо от того, с какой целью они вызваны, — для выяснения симптома или для его лечения» [Lacan, 1966, р. 237]. «Римское выступление» датировано 1953 г.; в тот год было опубликовано сообщение о больной С. Можно считать, что оно содержало ответ, которого мы напрасно ждали четыре года назад. Жаль, что он касается не сути (как действует гипноз), а лишь формы (запрещено прибегать к нему).
Отказ Фрейда от гипноза основывается на соображениях технического порядка (он считал, что, маскируя сопротивление пациента, гипноз мешает раскрытию причин имеющихся у него нарушений). Теперь это оправдывается прежде всего по моральным соображениям. Лакан задал тон своим ученикам, которые кое в чем перещеголяли учителя. В качестве примера можно назвать Roudinesco, которая в своей объемистой «Истории психоанализа во Франции» нападает на гипноз при каждом удобном случае. Полемический пыл порой приводит ее к откровенной лжи, как, например, в случае, когда она утверждает, что в начале своего существования психоанализ отказался от гипноза «по причине его варварства»! В ее глазах психоанализу постоянно угрожает то, что она называет «гипнотическим симптомом», определяя его в следующих выражениях: «Всякий раз, когда психоаналитическое движение испытывает тяжелый кризис, вопрос гипноза выходит на поверхность, но не как теоретическая проблема, а как симптом всегда активной политической реальности» [Rousinesco, 1986, I, p. 169]. Теми, кто говорит о гипнозе в связи с психоанализом, в действительности движут политические мотивы, ибо гипноз благосклонен к тем, кто с его помощью реализует возможность власти. Он заставляет вспомнить о «роли тайной Магии, так как он предписывает пациенту отречение от свободной вербализации своих симптомов». Тот же автор заходит так далеко, что усматривает в гипнозе некий «фашистский ритуал». Чтобы дойти до такой крайности, нужно иметь по отношению к гипнозу навязчивую идею, что, по нашему мнению, и является настоящим гипнотическим симптомом [Chertok, 1989].
«Свободная циркуляция слова» представляет ведущий принцип лакановского лечения. Слово «лечение» здесь употреблено не в своем привычном смысле, оно не означает лечения, приводящего в лучшем случае к выздоровлению пациента или хотя бы к улучшению его состояния (за исключением, разумеется, неудач). Все, что подвергающийся анализу может ожидать от анализа лакановского типа, — это раскрытие с его помощью глубоких тайн своего существа, выявление сути своего состояния, что трагично, как и у всякого человека. Знаменательно, что для Лакана чистый анализ — это анализ дидактический, а не анализ, направленный на лечение, которым занимался Фрейд.
Иногда в процессе такого анализа может наблюдаться излечение от какого-нибудь невроза, однако оно в этом случае происходит «сверх всякого ожидания» и является результатом счастливой случайности. Что касается роли, приписываемой в таком излечении действию оператора, Лакан в конце концов признается: «Вопреки всему, что я говорил, я об этом ничего не знаю. Это вопрос трюкачества». Предполагается, что аналитик знает «трюк, способ, которым он лечит невроз» [Lacan, 1979, р. 219-220]. Но поскольку в обучении анализу не существует правил передачи этого «трюка», то шансов на то, что подвергающиеся анализу когда-нибудь вылечатся, весьма мало. А ведь большинство из них преследуют именно такую цель. Честно ли с их стороны подменять антропологическую истину, к которой они сами же пришли благодаря свободному экспериментированию с языком? Где уверенность, что в течение курса больные не приспособятся к языку своего аналитика при помощи феномена внушения, сравнимого с тем, который использовал Фрейд при лечении своего знаменитого пациента — «Человека с волчанкой»? Известно, что последний в конце концов признался, что он всегда говорил то, что Фрейд хотел, чтобы он говорил [Obholzer, 1981].
Психоанализ за 40 лет; от взлета до кризиса
После таких пессимистических итогов, подведенных Фрейдом в 1937 г. по практическим результатам психоанализа, можно было бы ожидать, что последний войдет в стадию заката. Однако случилось обратное. Конечно, в Европе развитию психоанализа, как и других научных направлений, помешала война, оккупация. В Соединенных Штатах Америки его развитие было иным. Там аналитики могли свободно экспериментировать; более того, их ряды пополнились за счет беженцев из европейских стран. Однако в послевоенные годы отмечается явный расцвет психоанализа. Проводились интенсивные теоретические исследования, особенно направленные на изучение Ego Psychology. Что касается практики, то она имела значительный успех, психоаналитические консультации, так сказать, входили в жизнь. К концу 60-х годов эмпатическое течение укрепило эту популярность, расширив терапевтические показания (как мы уже говорили), распространив их на пограничные состояния и больных психозами.
Расцвет наблюдался на протяжении полных 20 лет. Но, по-видимому, с некоторых пор стало отмечаться его угасание. Ego Psychology уже не вызывает прежнего энтузиазма, между тем как аналитикам, которых мы объединяем под именем «эмпатисты», до сих пор не удалось выдвинуть общую теорию. Действительно, у них уже возникли разногласия по поводу определения слова «эмпатия» [Lichtenberg, 1984].
Если мы обратимся к Фрейду, то отметим, что понятие Einfiihiung (немецкий эквивалент «эмпатии») редко встречается в его работах. Термин «внушение», наоборот, находим часто, поскольку внушаемость представляется ему неотъемлемым свойством человеческого разума. Еще в 1904 г. он обращал внимание на то, что внушаемость пациента оказывает влияние на «терапевтические процессы» пущенные в ход врачом; но последний не должен позволять пациенту овладеть действием этого психического фактора, так как иначе он становится «неконтролируемым и не может быть ни ослаблен, ни усилен». Поэтому очень важно иметь возможность управлять им. По словам Фрейда, «именно это и ничего другого не предлагает научная психотерапия» (т.е. психоанализ) [Freud, 1953, р. 11].
В дальнейшем Фрейд разработает концепцию контртрансференции, определив ее как результат «влияния больного на неосознанные чувства врача». Эмоциональные отношения между врачом и больным выступают здесь в их взаимосвязи. В то же время Фрейд подтвердит необходимость для терапевта сократить до минимума контртрансферентные манипуляции путем собственного анализа, предстать как бы чистым зеркалом. Именно об этом будет сожалеть Ференци, констатируя в 1928 г. наименьшую эффективность психоанализа: «Эмоционально насыщенные отношения гипносуггестивного типа, существующие между врачом и пациентом, постепенно остывают, чтобы стать чем-то вроде бесконечного ассоциативного опыта, т. е. по сути дела интеллектуальным процессом» [Ferenczi, 1982].
Среди представителей эмпатического направления наиболее приверженным идеям Ференци (даже если сам он не объявлял себя таковым) является, несомненно, Kohut. Более того, он единственный, кто теоретизировал этот поток идей, начиная с собственных инноваций. Мы хотим здесь поговорить о Self-Psychology. Kohut утверждает, что психоаналитику надлежит проявлять к страдающему взрослому те же чувства уважения, восхищения, которыми обычно окружен ребенок в своей семье. Контртрансференция, за которую ратует Фрейд, далеко не всегда нейтрализует врача, он заведомо находится на защите интересов больного. Объяснения, даваемые больному, играют лишь вспомогательную роль, служат только дополнительным средством для усиления эмпатических отношений. В более подробном анализе Self-Psychology, который мы осуществили с Isabell Stengers, мы показали, что хваленая тактика аналитика использует непрямое внушение, хотя Kohut даже не употребляет слово «внушение». Так что для него внушение (по крайней мере то, что мы считаем его эквивалентом) является не только фактом, оно отвечает самой основной психической потребности и представляет аутентичное условие онтогенеза индивидуума [Chertok, Stengers, 1989]. Отметим также, что в отличие от других эмпатистов Kohut открыто говорил о гипнозе. В своей последней книге «How Does Analysis Cure?» он действительно говорит, что «решительным шагом в сторону психоанализа явилась не замена гипноза иной терапевтической методикой, а радикальное изменение в психопатологии, которую следует лечить посредством гипноза» [Kohut, 1984, р. 112]. Таким образом, он различает неаналитический гипноз и психоаналитический гипноз; этот последний (в отличие от первого) требует глубокого изучения психики.
Каким бы значительным ни был интерес, вызываемый эмпатистами в психоаналитических кругах, американская публика, будучи достаточно прагматичной, начала проявлять охлаждение по отношению к психоаналитическому лечению, продолжительность которого постоянно увеличивалась, слишком часто принося лишь обманчивые результаты. Как отмечал еще Фрейд, классические неврозы плохо поддаются аналитической терапии, при лечении же пограничных состояний и психозов, где она широко применяется, получаемые результаты имеют сомнительный характер и не подвергались проверке.
Таким положением психоанализа в Соединенных Штатах объясняется появление за последние годы огромного количества новых терапевтических методов, начиная с биоэнергетического лечения и кончая Zen или cri primal. Здесь существует явная опасность для профессиональных психоаналитиков, которые для ее отражения, видимо, решили, забыв на время о своих разногласиях, противодействовать ей единым фронтом. В этом отношении весьма показателен доклад президента Международной ассоциации психоаналитиков Wallerstein (1988) на 35-м Международном конгрессе психоаналитиков, посвященном 50-летию труда «Анализ, имеющий конец, и бесконечный анализ». Из отчета видно, что «плюрализм теорий» (выражение, отражающее существование разногласий среди психоаналитиков, которые делятся на ортодоксов, клайнистов, когутистов, лаканистов и т. д.) глубоко не затрагивает единства психоанализа. Каждая теория — это «объяснительная метафора», к которой пациент приспосабливается, стараясь установить контакт со своим аналитиком. Фактически каждый пациент оказывается вовлеченным в эту «метафорическую авантюру» без предупреждения со стороны партнера, не подозревая, как подчеркивает Szasz (1963), что в установившемся диалоге точка зрения врача является «правильной и представляет собой реальность, а точка зрения пациента является ложной и представляет собой перенесение». В представлении Wallerstein аналитический метод, как отмечает Stengers, — это «набор индифферентно сосуществующих инструментов, которыми каждый владеет в зависимости от случайностей собственного образования или в зависимости от обстоятельств» [Stengers, 1989, р. 179].
Другой страной, где психоанализ в послевоенное время получил широкое распространение, является Франция; но в отличие от США это произошло несколько позже и продолжается до сих пор. Главная роль здесь принадлежит Лакану, который был известен еще до войны, но прославился в конце 50-х годов. Сказать «прославился» было бы еще недостаточно, если учесть огромную его популярность и то необычайное воздействие, которое он оказывал на французских интеллектуалов далеко за пределами психоаналитических и психотерапевтических кругов.
Ему удалось обезоружить даже столь решительных противников психоанализа, как марксисты. Напомним здесь о памфлете, выпущенном в 1949 г. коммунистической партией: «Самокритика. Психоанализ, реакционная идеология». В 1964 г. Althusser, в то время наиболее видный философ партии, предоставил Лакану возможность посещать его семинары в Педагогическом институте. Надо сказать, что тем временем Лакан разносил в пух и прах Ego Psychology, которая, по его мнению, направлена на адаптацию американских граждан к существующим общественным нормам.
Как мы уже видели, лаканизм никоим образом не может похвастаться своими успехами в плане лечения, которые сравнимы лишь с успехами, достигнутыми им в плане теоретическом. Однако его культурный престиж остается таким, что, вероятно, его вполне достаточно, чтобы ориентировать массу пациентов на лакановское «лечение». Этот престиж к тому же отражается на разных группах психоаналитиков, будь они ортодоксами или нет; публика не всегда хорошо это различает. Лаканисты поддерживают эту путаницу, охотно представляясь как «психоаналитики» без каких-либо уточнений. Оставаясь на таких позициях, они прекрасно существовали как психоаналитики во Франции, но их это уже не устраивало. В своих притязаниях они идут гораздо дальше. В недавней статье Solex (1989) после описания безрадостной картины состояния психоанализа в Соединенных Штатах в заключении подчеркивает «необыкновенный контраст между американской шагреневой кожей и мировым распространением учения Жака Лакана».
Действительно, лаканизм плодится во многих странах, особенно в Южной Америке. «Завоевание» мира продолжается. В ноябре 1988 г. группа лаканистов во главе с Роланом Брока отправилась в Москву. Но ситуация в Советском Союзе имеет свои особенности, которые следует рассмотреть подробнее.
Советский Союз — «страна миссии»
Хорошо известно, что в СССР психоанализ долгое время считали лженаукой, вдохновленной капитализмом, и его преподавание, равно как и практика, были запрещены (труды Фрейда невозможно найти). Известно также (хотя и меньше), что так было не всегда; в течение десятка лет до сталинского периода психоанализ в Советском Союзе имел право на существование, как это было и в дореволюционной России. Хотя психоанализ и психология в целом осуждались во имя объявленных принципов под прикрытием павловского учения, сам И. П. Павлов никогда публично не высказывал ничего враждебного в отношении Фрейда. И хотя он упрекал Фрейда в том, что тот придавал слишком большое значение сексуальному инстинкту, он тем не менее признавал за ним определенные заслуги. Так, в 1934 г. в одной из своих знаменитых «Клинических бесед в среду» он заявлял: «Когда имеются постоянные и скрытые точки (подавленные эмоции), существующие и действующие слепо, на которые нельзя никак подействовать, но которые необходимо довести до сознания... именно тогда вмешивается мастерство Фрейда, мастерство положительное» [Chertok, 1981, pp. 157-180].
Эти заметки И. П. Павлов сделал по поводу одной пациентки с истерией, страдавшей параличом нижних конечностей и вылеченной методом катарсиса под гипнозом. Следовательно, И. П. Павлов, продолжая оставаться на своих физиологических позициях, тем не менее не мог не признавать в психотерапии существования вмешательства психологического характера. После его смерти (1936 г.) произошло то, что можно было бы назвать радикализацией павловского учения. Это привело к печально известной совместной сессии (в 1950 г.) двух советских академий (АН и АМН), посвященной «Физиологическому учению Павлова». Сессия была созвана по воле Сталина и ее проведение строго им контролировалось. Как мы уже отмечали, на ней было решено впредь психологические понятия выражать в физиологических терминах, и психология как самостоятельная наука исчезла. Была подтверждена важность гипноза как глубокой психотерапии, основанной на физиологии (лечебное торможение коры головного мозга), но вопрос о катарсисе, разумеется, уже не стоял.
В перспективе, начерченной таким образом, павловская теория о трех фазах гипноза должна была подкрепляться данными электроэнцефалографии, и в приводимых «доказательствах» недостатка не было. Продолжая придерживаться такой ориентации, психотерапевты старались обобщить психопрофилактические методы обезболивания родов, применяемые ими с 1949 г. Речь шла о предупреждении боли дидактическими способами, которые, по их мнению, основывались на «активации коры головного мозга» у беременных женщин. Если в стране, где этот метод родился, он почти неизвестен населению, в других странах, особенно во Франции, он имел необыкновенный успех и получил самое широкое одобрение, начиная от Пия XII, который рекомендовал его католикам, до коммунистической партии, представившей его как дар Советского Союза всему человечеству.
Сессия академий 1950 г. явила собой вершину сталинского догматизма, с которой стали постепенно спускаться, вначале с опаской и осмотрительностью, затем, во время горбачевской перестройки, самым решительным образом. Сегодня открыто признают, что предположенные в свое время теоретические объяснения — чистая фантасмагория. Примером многочисленных пересмотров этих теорий может служить заседание «Круглого стола», состоявшееся в октябре 1987 г. в Москве, которое было посвящено «одному из самых трагических эпизодов в научной жизни страны, явившемуся следствием пагубного влияния данных теорий на развитие физиологии и психологии».
Психология была официально реабилитирована в 1962 г. (см. главу 3). В тот период психотерапевты института им. В. М. Бехтерева1 в Ленинграде применяли «патогенетическую психотерапию» [Зачепицкий Р. А., 1984], которая учитывала нынешние и прошлые конфликты больного с окружающими его людьми. Осознание этих конфликтов является фактором выздоровления. Необходимо также наличие раппорта. Этот термин, достаточно широко используемый в русском языке, заимствован у Месмера, однако у последнего он включал в себя и обозначение физического компонента. Раппорт можно сопоставить с трансфером в психоанализе; такое сопоставление, разумеется, не делалось психотерапевтами, о которых идет речь, ввиду запрета на фрейдовскую психологию. Как же в этом отношении обстоят дела сегодня?
1В советской прессе, в частности в «Литературной газете» от 16 ноября 1988 г, сообщалось, что этот невропатолог с мировым именем был отравлен в 1929 г по приказу Сталина Последний вызвал его для неврологической консультации, после чего Бехтерев в частной беседе назвал Сталина параноиком
Запрет был столь безоговорочным и продолжался так долго, что его снятие потребовало немало времени. Важным этапом на этом пути явился конгресс, посвященный проблемам бессознательного, который состоялся в Тбилиси в 1979 г.; мы были одними из его организаторов. В работе конгресса приняли участие исследователи, представлявшие различные области науки и прибывшие из всех стран мира. Дебаты проходили в форме свободных дискуссий (в соответствии с духом Хельсинки). Состоялся откровенный разговор о философии Фрейда, которого грузинский философ Sherozia сравнивал с Коперником и Декартом [Chertok, 1981].
Реабилитация фрейдизма явно ускорилась в связи с событиями перестройки. Об этом свидетельствует и статья А. Белкина в «Литературной газете» (1 июня 1988 г.). Возвращаясь к осуждению психоанализа, автор считает, что оно нанесло стране ощутимый урон: «Мы не только лишили сотни тысяч больных медицинской помощи, но и ограничили возможности творческого труда целого поколения». Такая вера в силу психоанализа напоминает триумфальное заявление Фрейда в 1910 г. Это для нас несколько удивительно, но вполне объяснимо теми условиями культурной изоляции, в которой Советский Союз находился почти полвека. Эволюция фрейдовской мысли не была известна в СССР в том виде, в каком она предстала, в частности, в его знаменитой статье «Анализ, имеющий конец, и бесконечный анализ», написанной в 1937 г. Фрейд заявил в ней о том, что большие надежды, которые он возлагал на целебную силу интерпретации и осознания, рухнули. Его опыт лечения больных убеждал его в этом, а научная порядочность требовала откровенной констатации фактов. Что же касается советских психотерапевтов, они, очевидно, не располагают каким-либо опытом, позволяющим им подкрепить взгляды Фрейда.
Сегодня советские люди настроены как можно быстрее наверстать упущенное, ликвидировать обусловленное судьбой их страны отставание как в области культуры, так и во многих других областях. Что касается психоанализа, то, наверное, не будет недостатка в визитерах, желающих приехать в «страну миссии», чтобы обсудить имеющиеся проблемы (мы упоминали о них выше, и здесь следует ожидать определенной конкуренции). Смогут ли советские люди избежать некоторых ошибок, допущенных в других странах? Например, смогут ли они скоро отказаться от идеи «научного», «рационального» психоанализа, оказавшейся неосуществимой, с тем чтобы вновь ввести в аналитическую практику ту часть обязательной эффективности, которой ее хотели лишить? Другими словами, захотят ли они отойти от догмы, крах которой сегодня измеряется эпистемологическим разрывом между психоанализом и гипнозом, или снова категорически откажутся от перспективы союза между ними.
Понятно, что ортодоксальные психоаналитики или лаканисты, которых они могут услышать, сделают все возможное, чтобы разубедить их. Однако им будет трудно поколебать позиции гипноза в стране, где на него никогда не было наложено табу. Нельзя, чтобы гипноз, устоявший против сталинизма, сегодня был отброшен вместе со всем наследием того периода. В сущности гипноз, о котором говорили в то время, виделся в довольно узком аспекте физиологии, тогда как теперь он рассматривается прежде всего как аффективная психологическая связь, присутствующая в любой психотерапии, включая психоанализ. Именно эту концепцию мы излагали на встречах с советскими исследователями, которые не прекращались после съезда в Тбилиси. Отметим сначала философский коллоквиум, организованный в Париже в декабре 1986 г., где мы выступили с сообщением на тему «Сердце и разум в психоанализе». Затем мы приняли участие в 8-м Международном конгрессе по вопросам логики, методологии и научной философии, состоявшемся 17-22 августа 1987 г. в Москве. Мы совместно с Stengers представили доклад под заглавием «От Лавуазье до Фрейда: анализ — эпистемологические и исторические размышления» [Chertok, Stengers, 1988].
Обмен мнениями со своими советскими слушателями мы старались вести в форме свободного диалога и ответов на вопросы. Мы ни в коем случае не хотели создавать о себе впечатление как о носителях истины, которую остальные должны разделять с нами. Слишком многие психоаналитики проявляют такого рода зазнайство, хотя, казалось бы, состояние кризиса, в которое сегодня погрузился психоанализ, должно было бы внушить им большую скромность. Правда, они упоминают о кризисе как можно меньше, и в тех редких случаях, когда они это делают, они стараются скрыть истинные причины. Что же касается нас, то мы не боимся раскрыть эти причины перед советской публикой, что, несомненно, способствует возникновению в умах большего количества вопросов, чем мы смогли решить. Отмечая, что гипноз представляется нам тем путем исследования, который способен вывести из кризиса, мы не скрывали при этом, что его применение ставит массу вопросов. Прием, оказанный нам (а точнее, нашим сообщениям) в СССР, доказывает правильность такой позиции. Мы встречали многочисленную и внимательную аудиторию; некоторые исследователи уже одобрили и поддержали нашу ориентацию. В качестве иллюстрации приведем здесь строки из статьи Н. Автономовой и Ю. Муравьева (1987) «Загадка бессознательного, трансфера и анализа». Перед лицом проблем, поставленных гипнозом, эти два философа признают, что марксистская мысль также не дает на них ответа. Авторы приходят к выводу о необходимости умножить исследовательские усилия с целью накопления знаний: «Мы пока не располагаем достаточной концептуальной базой для интерпретации наблюдаемых явлений. Поэтому тем более необходимо расширить ее, накапливая данные, изучая гипноз во всех его проявлениях, углубляя исследования различных его механизмов, позволяющих интерпретировать феномен гипнотического внушения».
Теория и практика: проблема остается нерешенной
Психоанализ остается одним из исключительно важных культурных феноменов нашего столетия. Необходимо, однако, помнить, что он представляется в двух аспектах: как способ познания психики и как терапевтический метод. Здесь мы рассматриваем прежде всего именно второй аспект. Несомненно, эти два аспекта взаимосвязаны, практика исходит из теории, но нас поражает именно тот разрыв, который образовался между ними, разрыв, к которому, как мы видели, Ференци уже привлекал внимание и который с тех пор постоянно расширяется, ибо рост числа экзегетивных работ, бесконечные комментарии по мелким теоретическим вопросам мешают выходу психоанализа как терапевтического метода из кризиса, вследствие чего он обнаруживает гораздо меньшую эффективность, чем та, на которую позволяют надеяться его теоретики. В этом заключается истинная проблема, но она никогда не рассматривалась из-за избытка всей этой схоластики.
Еще раз о том, что вызывает изменения, если таковые происходят? Несомненно, интерпретация и осознание могут привести некоторых пациентов к определенным изменениям в их поведении. Однако сами по себе они неспособны вызвать глубокие изменения. Фрейд окончательно разрушил эту надежду в 1937 г., показав ее бесполезность в своих «Технических заметках». Отныне каждый аналитик, как замечает Stengers, полагает, что эти тексты «освобождают его от радостной утопии» [Stengers, 1989, р. 186]. Но Фрейд не всегда так говорит. Например, Perron (1988), автор сравнительно недавно вышедшей «Истории психоанализа», член SPP, предлагает процедуру, одобренную его обществом в качестве модели для подготовки психоаналитиков. Затем он провозглашает «общие правила психоаналитической практики», не отклоняясь от строгой ортодоксальности и вовсе не принимая во внимание, что использование данных правил может оказаться безрезультатным, как если бы констатации неудачи, отмеченной Фрейдом в 1937 г., никогда и не было. Впрочем, она не существует и для читателя, поскольку в его книге о ней никогда не упоминается. Что касается гипноза, то, кроме примечания, из которого следует, что Фрейд оставил гипнотическую практику, этот вопрос больше не поднимается. Ничего не сказано ни о конфликте Фрейда с Ференци, ни в отношении нынешнего возрождения гипноза, связанного с движением сопротивления, затрагивающим психоанализ.
Присутствие внушения в анализе было, однако, отмечено в 1963 г. Donnet в статье «Внушение как концепция». Для подтверждения своей точки зрения автор ссылается на работы Fisher, который, по его словам, «вместе с Nunberg считает, что идеальной ситуацией для изучения внушения являются аналитические отношения, так как они позволяют исследовать «под микроскопом» свою судьбу. В заключение он отважился выдвинуть гипотезу, согласно которой «аналитическое лечение является лишь реализацией научных условий во времени и пространстве, необходимых для того, чтобы внушение (учитывая нашу культуру) оказалось эффективным». Далее автор добавляет: «В этой перспективе интерпретация, которую иногда хочется назвать зеркалом, отражает цель, простое предвосхищение обнаруженной траектории, раскрывает свою точную структуру, что есть суть вопроса, т. е. внушение» [Donnet, 1963, pp. 113, 116, 117].
Правда, 19 лет спустя тот же автор опубликовал статью под названием «Ставка интерпретации», противоречащую написанному им ранее. На этот раз речь шла о выяснении того, что составляет для психоанализа «модель чистоты его действия, исключающего всякую причастность к внушению» [Donnet, 1983, р. 1140]. Такая посылка (силлогизм) совершенно естественно приводит к следующему заключению: «Как интерпретация, так и созидание присущи работе психоаналитика и гипнотизера; последний вводит свое внушение в разум другого, как инородное тело, имеющее определенное предназначение — создание себе подобного (идентичность идеи и ее результата)» [Donnet, 1983, р. 1145]. Остается только выяснить мотивы этого поворота.
Более четкую позицию занял Le Guen (1986) в статье «Для реабилитации внушения», представляющей собой доклад, сделанный им 2 года назад на семинаре, организованном вышеуказанным обществом. Семинар был посвящен вопросам использования внушения в психоаналитической практике. Le Guen заявляет, что постарается повлиять на позицию подавляющего большинства своих коллег, которые с брезгливой неприязнью относятся к внушению, избегая даже употреблять это слово, а если и произносят его, то придают ему уничижительный оттенок. Таким образом, в психоаналитических кругах на внушение наложено настоящее табу, что, по словам Le Guen, «создает определенную проблему». Его статья направлена как раз на то, чтобы успокоить и убедить своих коллег, напомнив, что «Фрейд говорил и предельно ясно показал, что интерпретаций, реконструкции и даже простые вмешательства являются внушением» [Le Guen, 1986, p. 51].
Таким образом, он вносит это уточнение от имени Фрейда. Те же соображения руководят им, когда он ставит под сомнение «лакановские методы, его обаяние или даже сострадательность Лакана в глазах тех, кто ложился на его кушетку» [Le Guen, 1986, p. 52]. Однако автор уточняет, что не собственно внушение должно здесь обвиняться; ведь Лакан не соблюдал правил лечения, сформулированных Фрейдом, и в действительности осуществлял подчинение пациента своей личности. Однако встает вопрос, заключается ли обычно внушение, используемое в психоанализе, только в трансфере и, следовательно, полностью контролируется аналитиком. Это в свою очередь также представляет проблему, о чем Le Guen не упоминает. Во всяком случае его статья несколько поколебала ортодоксальность противников, сделав понятие внушения предметом дискуссии, а также признав тот факт, что Фрейд оставил практику гипноза, «одновременно продолжая постоянно его изучать». Этого не сделали даже те, кто объявляет себя наследниками Фрейда.
Нововведения иного масштаба ожидались в связи с проведением «Дней размышления», организованных SPP 14-15 января 1989 г. Об этом говорил председатель общества Green на пресс-конференции, а также в своих интервью перед открытием. В ходе дебатов (и в присутствии публики) предстояло обсудить «вопросы завтрашнего дня», главным образом рассмотреть связи между практикой и теорией, поскольку, по словам Green, «многое изменилось как в эксперименте, так и в практике, что требует нового осмысления»1. Такие усилия, по его мнению, тем более необходимы, ибо после нескольких десятилетий развития ситуация стала «крайне запутанной; сам термин «психоанализ» используется для выражения "чего угодно и неважно чего"»2.
Таким образом, коллоквиум в январе 1989 г. был представлен как «возврат к точности»; выражалось желание покончить со всякого рода злоупотреблениями и разоблачениями, жертвой которых начиная с 60-х годов стал психоанализ, хотя он и имел в то же время социальный и культурный резонанс.
Ответственность за такое положение была возложена (уже в который раз) на Лакана и его последователей. В теоретическом плане под предлогом возвращения к Фрейду они осуществили настоящий поворот, тогда как в плане практики им удалось убедить лишь «людей, неискушенных в психоанализе, или любителей красивых фраз»3. Поэтому выход виделся в настоятельной необходимости сохранить право называться психоаналитиком лишь за членами SPP и SPF, сформированных в соответствии с правилами API (Международной ассоциации психоаналитиков) и осуществляющих свою практическую деятельность согласно предписаниям этой организации. Если призыв к порядку окажется недостаточным, Green не исключает, что настанет день, когда придется узаконить профессию психоаналитика официальным дипломом или званием4. А пока следует показать публике «разнообразие и реальность того, что включает в себя слово «психоанализ». Таковы достижения двух «Дней размышлений», о которых организаторы возвещали всеми доступными средствами, имевшимися в их распоряжении.
1«Le Figaro», 9.10.89 г. J«Le Figaro», 14.01.89 г.
3«Le Figaro», цитированная выше статья.
4Подобную позицию Green занял в ту пору, когда проект о статусе психоаналитика, выдвинутый общественными организациями, стал предметом широкой и оживленной дискуссии в заинтересованных кругах. В одной из статей, опубликованных в Le Debat (ноябрь, 1984 г., с. 130), анализируя положение психоанализа примерно в тех же выражениях, Green высказался за статус. Но мы в том же журнале отмечали, что большинство психоаналитиков настроены против самой идеи статуса, которая чревата раскрытием извне действительного положения вещей, ввиду чего мы считаем ее утопической.
Итоги были разочаровывающими. Сообщения, сделанные теми, кого можно назвать современными «тенорами» психоанализа во Франции, начиная с Kristeva и McDougall и кончая Donnet, представляли собой не более чем вариации (порой блестящие) на хорошо известные темы. Вопросы будущего психоанализа не были поставлены, а следовательно, и освещены. Они должны были касаться (во всяком случае так было объявлено) связи теории с практикой, т. е. фундаментальной проблемы, которая, как мы видели, обсуждалась еще в 1924 г. Ferenczi и Rank в «Перспективах психоанализа». Они ставили ее в единственно возможных терминах: одна только интерпретация бессильна привести к изменениям, зависящим от формы аффективного общения, которое устанавливается между пациентом и терапевтом. Как мы видели, Ferenczi позже уточнил, что эти отношения «интенсивно эмоциональные», когда они имеют «гипносуггестивный характер, то постепенно охладевают в сугубо интеллектуальном процессе». Каким же образом можно сделать их теплыми и терапевтически значимыми, если они непременно должны быть освобождены от каких бы то ни было гипнотических ингредиентов? А ведь в течение «Дней», организованных SPP, не было сказано ничего, что свидетельствовало бы о развитии этой проблемы.
То же приходится констатировать при чтении в 3-м номере (май — июнь 1988 г.) Французского психоаналитического журнала (органа SPP) подборки статей под общим заглавием «Фундаментальная практика психоанализа». Авторы основных статей излагают свое мнение по тем же вопросам, к которым они позднее вернутся в своих сообщениях на коллоквиуме. Они объявляют о своем намерении обновить практику анализа, твердя при этом о своей заботе сохранить традиции. В результате безукоризненный status quo достигнутый оптимизмом команды. «Несмотря на запутанное во многих отношениях положение, — пишет Green в вводной статье, — его необходимо пересмотреть, если мы хотим открывать в будущем богатые возможности». Конечно, нельзя не видеть, что аналитическая практика в настоящее время стала значительно меньше, чем 15 или 20 лет назад. «Безусловно, отмечается регресс», как пишет Green. Что же касается того, откуда именно он проистекает, то виновными всегда оказываются другие (лаканисты, врачи, практикующие новые виды терапии). Лаканисты подняли брошенную перчатку, и с тех пор ведется открытая воина между ними и «ипеистами» (психоаналитики, к которым благоволит IPA). О тоне полемики можно судить по статье Miller, озаглавленной «Лакан и лягушки» (Le Nouvel Observateur, 1989 г., 6-12 апреля), где среди прочих любезностей можно прочесть: «Лягушки бесятся, но психоанализ не призван быть представленным практиками-затворниками, составляющими „номенклатуру"». То, что ставка в силах сделать, — это для одних сохранить, а для других завоевать гегемонию в психоаналитическом движении на международном уровне.
Нарциссическая обида
Гипносуггестия доказала свое лечебное действие. Мы думаем, что она всегда присутствует (и оказывает влияние) не только в анализе, как мы уже видели, но и во всех других психотерапевтических методах. По нашему мнению, она является тем неспецифическим элементом, действие которого, установленное американскими учеными [Parloff, 1980] при различных способах лечения, обеспечивает практически одинаковую эффективность независимо от используемых методик.
Остается выяснить, каким образом действует гипноз. Можно лишь утверждать, что это происходит на аффективном уровне, т. е. в наиболее очевидной реальности, поскольку относится к области переживаний, но вместе с тем представляет наибольшую трудность для понимания. Выяснить это позволят только междисциплинарные исследования, посвященные гипнозу, которые мы начали проводить. Они затронут все аспекты феномена, который мы можем кратко определить следующим образом (см. ниже).
Это четвертое состояние организма, в настоящее время не поддающееся объективизации (в противоположность трем другим — бодрствованию, сну, сновидениям), нечто вроде естественной потенции, предрасположенности, уходящей своими корнями в животный магнетизм и характеризующейся чертами, которые, по-видимому, восходят к доречевым отношениям ребенка и проявляются в определенных ситуациях при нарушении у индивидуума связей с окружающим миром.
Гипноз сохраняет свою специфичность по отношению к внушению, хотя последнее, в какой бы форме оно ни проявлялось, необходимо для достижения первого. Внушение, таким образом, представляется нам первичной, фундаментальной связью двух существ, матрицей, в которую затем вписываются все последующие отношения. Добавим еще, что гипноз имеет психосоциобиологическую нерасторжимую сущность, действующую на бессознательном уровне, архаичном, доречевом, досексуальном и передающую аффективное влияние, которое каждый индивидуум оказывает на другого.
Разумеется, это всего лишь предварительное определение. Оно может только наметить проблемы, касающиеся рассматриваемых феноменов, выяснить и разрешить которые предстоит исследователям, работающим в различных научных областях.
Достигнутые в данном направлении результаты могут принести пользу психотерапии в целом и психоанализу в частности. Весьма желательно широкое участие психоаналитиков в таких исследованиях, чего нет в настоящее время. К чему столь непримиримая оппозиция? Мы уже указывали на некоторые мотивы такого сопротивления, но имеются и другие причины. Мы имеем в виду, в частности, исключительное положение, в котором находится сообщество психоаналитиков, чья профессиональная деятельность принята благосклонно. Они считают себя обладателями «неприкосновенных» знаний, которые они передают в том же виде, в каком их получили, и с целью обеспечения стабильности своего положения они спекулируют престижем, завоеванным у публики и старательно поддерживаемым с помощью посредников. Всякая критика извне объявляется ими несостоятельной; сложилась исключительно привилегированная ситуация, которая оказалась бы затронутой в случае пересмотра роли гипноза. Тогда аналитики были бы, вероятно, вынуждены не только изменить свою практику, но и, несомненно, оставить самоуверенность, отказаться от создаваемого ими самими лестного имиджа, которому верит публика. Словом, это означало бы нанести себе невыносимую нарциссическую обиду. Чтобы оградить себя от подобной перспективы, они не находят других средств, кроме отстранения гипноза путем умалчивания о нем или выражения презрительного к нему отношения.
Постфрейдовский период
Уже находятся аналитики (как вне, так и внутри института), испытывающие потребность в пересмотре, пусть даже болезненном, некоторых установившихся истин. Наряду с упомянутыми выше авторами, которые включили гипноз в сферу своих размышлений (по словам Mannoni, «гипноз противоречит всем нашим теоретическим знаниям»), есть такие, кто ставит под сомнение догмы, касающиеся других проблем. Так, Mendel пишет, что «две биологические основы, на которых Фрейд хотел утвердить психоаналитическую теорию,— наследование приобретенных психических свойств и инфантильная органическая сексуальность — в свете современной биологии являются аберрациями [Mendel, 1988, р. 8]. Автор подчеркивает, что история открытия психических функций начинается не с Фрейда, и обвиняет большинство своих собратьев в незнании экспериментов (весьма интересных) Puysegur, Deleuze, Faria, Liebeault, Bernheim. Ведь следовало бы отнести рождение психоанализа к одному из его главных источников, «развитию во Франции магнетизма и гипнотизма с конца XVIII в.».
«Освобождение места для дофрейдовских практиков... не означает ли оно определенного признания того, что неизбежно наступит и постфрейдовский период?» На этот вопрос Mendel можно ответить утвердительно, по крайней мере в отношении процесса лечения. Именно этот ответ мы пытались привести здесь.
Признание наступления постфрейдовского периода означает, что отныне невозможно продолжать терапевтическую практику в строгом соответствии с правилами, установленными Фрейдом, хотя сам он в 1937 г. констатировал, что они не всегда (и даже нечасто) приводили к успеху. Следовательно, психоаналитическое лечение должно открыто освободить место для гипносуггестивной терапии в той или иной форме. Это приведет к признанию правомочности той ситуации, которая, как мы показали, фактически уже существует. Возможно, если бы гипноз стал применяться в терапии более свободно и более специфично, это позволило бы сократить продолжительность внушения, которое сегодня используют многие аналитики в течение всего курса лечения, ничего об этом не говоря, и тогда пациенты перестанут оплачивать его собственным здоровьем, что отмечал еще Ференци [Ferenczi, 1985, р 270].
Речь идет не о том (пусть читатель поймет нас правильно), чтобы заставить аналитиков систематически заниматься гипнотерапией; мы хотим, чтобы они (пользуясь столь дорогим для них словом) «осознали» важность гипноза. Это включает в себя следующее: надо перестать делать гипноз причиной скандала; необходимо приобрести реальные, точные знания о гипнозе (участвуя, например, в проводимых в настоящее время междисциплинарных исследованиях, посвященных гипнозу, благодаря чему можно не только получить полезные для себя данные, но и информировать других о результатах собственной практической деятельности). Но поскольку знания нуждаются в подкреплении и проверке их на практике, было бы желательно также, чтобы аналитики получали специальную подготовку в области гипноза, позволяющую им наблюдать (у себя и у других) этот феномен в его различных проявлениях (во времена Фрейда все умели гипнотизировать). Они смогли бы при случае отметить положительное действие гипноза, так как он позволяет снимать симптомы, хотя при современном уровне наших знаний мы пока не можем найти, этому объяснение. В том только и состоит «таинство» гипноза, каковым представляется им незнание «psy»; это все, что могло бы вызвать в их умах спасительное смущение.
Оно вернуло бы их к той позиции, к которой пришел Фрейд в 1918 г., когда на конгрессе в Будапеште он предсказывал, что ввиду «широкого применения» психоанализа практикующие его должны будут «примешивать к чистому золоту анализа значительное количество меди прямого внушения» [Freud, 1953, р. 141]. «Иногда даже, — добавлял он, — мы должны будем вводить в практику гипнотическое воздействие». Однако данной программой пренебрегли, и сегодня нам приходится оценивать последствия этого. Применение психоанализа действительно расширилось, но его эффективность остается сомнительной. Чтобы исправить допущенную ошибку, не следует ли перефразировать метафору и добавить скорее золото внушения и гипноза к значительному количеству меди анализа?
Упорствование в этой ошибке со временем повлекло бы за собой, вероятно, приговор психоанализу — умереть «красивой смертью». Этот возможный исход никто не может допустить с легким сердцем, ибо он освободил бы поле деятельности для множества всяческих терапий, появившихся в последние несколько лет, которые слепо руководствуются чистым прагматизмом и теоретическая убогость которых заслуживает лишь сожаления. Не говоря уже о психотерапии, смерть психоанализа обеднила бы всю интеллектуальную ниву, которая благодаря ему была столь плодородна. Его завоевания являются общим наследием. Единственный его шанс уберечься от смертельной опасности — это вернуться к своим истокам, возобновить союз с гипнозом, чтобы никогда его не нарушать.
