© Н.А. Рубакин
ГЛАВА III. Состав мнемы. Мнема наследственная, социальная и индивидуальная
Мнема наследственная
Элементы наследственный, социальный и индивидуальный можно констатировать в любом библиопсихологическом явлении, начиная от простейших и до сложнейших, от любого отдельного слова до умственной жизни человечества в целом. Так, напр., в слове «расхохотаться» к наследственной мнеме относится корень слова, который есть не иное что, как рефлекс смеха; к социальной мнеме относятся префиксы, суффиксы и флексии этого слова: они привиты каждому русскому с детства из социальной среды, в какой он научился именно русскому языку. К индивидуальной мнеме относится как самый факт произношения этого слова в данный момент, его выбор, так и выбор префиксов, суффиксов и флексий для формирования этого слова. Что касается до умственной жизни человечества в его целом, то к наследственной мнеме необходимо отнести такие врожденные, унаследованные элементы, как биологические (строение тела и функционирование его и рефлексы), антропологические (пол, возраст, раса). К наследственной же мнеме следует отнести и некоторые психические явления, так как рядом с наследственностью телесной неизменно существует наследственность психических свойств, которые передаются из поколения в поколение как функции наследуемого анатомо-физиологического аппарата и как предрасположения к таким, а не иным реакциям, а значит, и к переживаниям, которыми эти реакции сопровождаются. Так, напр., передаются по наследству низшие органические чувства: мы уже от самого рождения способны ощущать чувство голода, жажды, холода и тепла. Несомненно передается по наследству целый ряд эмоций, чувств, страстей, напр., гнев, страх. Лошади, никогда не видавшие ни львов, ни тигров, стали метаться от ужаса, когда к ним в конюшню попала солома из клетки титров и львов. Дети чувствуют какой-то инстинктивный наследственный страх к мехам. Эмоции такого сорта некоторыми авторами причисляются к инстинктам. Наследственность же инстинктов всем известна. Инстинкт Геринг очень удачно назвал памятью вида: живое вещество, накопляя энграммы из поколения в поколение, передает их по наследству в виде зародышевой плазмы определенного свойства (Вейсман). По мнению некоторых выдающихся ученых в человеке есть две плазмы: зародышевая и плазма тела. Первая унаследована от родителей и бессмертна и нетленна. Плазма тела, с нею соединенная, изменяется из месяца в месяц и носит отпечатки внешних влияний. Ее возраст — возраст индивида, тогда как возраст плазмы зародышевой есть возраст вида. Зародышевую плазму изменяют скрещивания; плазма тела изменяется под влиянием питания. Первая не поддается усовершенствованию в индивидуальной жизни, вторая поддается как улучшению, так и возрождению. Наследственная мнема обусловлена плазмой зародышевой. Вот почему утенок, только что вылупившийся из яйца, бежит к воде и плавает; канарейки, выведенные в клетке, уже умеют вить гнездо и высиживать птенцов. В каждом из нас наследственная наша мнема хранит поразительно многочисленные инстинкты как предрасположения и неясные, стихийные стремления к определенным действиям, целым сериям последовательных действий, из которых каждое нельзя не рассматривать как особый прирожденный рефлекс, эффекторная фаза которого является раздражителем следующего рефлекса, обусловливая таким путем его сенсорную фазу, и т. д. Отметим инстинкт самосохранения, инстинкт питания, материнский и вообще родительский, инстинкт размножения (половой), инстинкт стадный. Уотсон прибавляет к этому еще такие, как инстинкты приобретения и владения, охоты, собирания и накопления, жилья (напр., сооружение гнезд), борьбы, подражания, творчества, интереса (по И. Павлову, рефлекс «что такое?» — исследовательский) разные социальные инстинкты.
Если на наследственный механизм какого-либо инстинкта падает из окружающей среды раздражение, способное привести в действие рецепторныи аппарат этого механизма, то он неизбежно приходит в движение, а оно может идти только таким путем, какой соответствует устройству механизма, а не окружающей среде, роль которой исчерпывается только поставкой раздражителей. <...> Инстинкты можно рассматривать (если не во всех, то в некоторых отношениях) как цепные рефлексы или сцепление естественных рефлексов <...>.
Рефлексы этой категории тоже наследственны, значит, и они входят в состав наследственной мнемы. Переживания, какими сопровождаются рефлексы, представляют собой их психический коррелят. Таким образом, к наследственной мнеме должны быть отнесены такие явления, как наследственность анатомо-физиологическая и психическая, затем естественные рефлексы, низшие органические чувства, инстинкты и некоторые эмоции (чувства и страсти, — страх, гнев). Таковы элементы наследственной мнемы. Мы уже отметили, что все они результат филогенезиса. В основе наследственной мнемы лежит наследственность энграфического воздействия: энграммы не только возникают в живом веществе, но сохраняются и за пределами индивидуальной фазы, т. е. фазы их приобретения индивидом, на протяжении следующей и, при наличности благоприятных условий, на протяжении дальнейших фаз, в ряде поколений. Передача потомству индивидуально приобретенных признаков доказана экспериментально (см., напр., опыты Р. Семона с огненной саламандрой). Явление наследственности, но Р. Семону, может быть, в конечном счете, сведено к наследственной передаче предрасположений: наследственно передается предрасположение (латентные, потенциальные состояния) к раздражению, а значит и к возбуждению: физическая наследственность неотделима от психической. Предрасположение к возбуждению обнаруживается под влиянием раздражителей, поставляемых средою. Энграммы выходят из своего латентного состояния, чтобы рано или поздно снова сделаться латентными. Предрасположения к возбуждениям унаследованные (т. е. наследственные энграммы), под действием на них раздражителей, энграфически изменяются. Они отнюдь не остаются как нечто неизменное и изначала данное для всех времен. Это значит: наследственную передаваемость качеств не следует смешивать с неизменностью этих последних: наследственная мнема, как и все в природе, изменяется в коде эволюции.
В каком отношении находится мнема наследственная к социальной? В таком же, в каком находятся рефлексы естественные к условным. Социальная среда оказывает свое влияние и снабжает нас своими энграммами только потому, что наследственность организма дает ей анатомо-физиологическую почву для прививки всякого рода навыков, т. е. условных рефлексов и суперрефлексов. Но эти последние льются в нас таким потоком, вплоть до суперрефлексов поразительно высоких ступеней, что нам кажется, будто первенствующую роль в нашем Я играет мнема социальная со всеми ее энграммами. Это потому, что иногда бывает очень трудно вникнуть в самого себя, да и в других людей, вплоть до наследственной подпочвы их социального поведения. Доказывать исключительное значение социальной мнемы сравнительно с наследственной — это то же, что доказывать значение зданий, не обращая внимания на почву, на которой они сооружены: в обиходе социальной жизни одинаково важны и почва, и здания. Не забудем еще, что у сотен и тысяч миллионов людей, у огромного большинства человечества, поразительно скуден запас условных рефлексов. Это значит, что оно живет прежде всего мнемой наследственной, а не социальной. Напомним о том дикаре ботокудосе, который, будучи увезен европейцами в большой город, успешно кончил там курс в университете, а затем, снова попавши в свой родной лес, сбросил одежду, а вместе с нею массу условных рефлексов, внедренных в него дрессировкой и муштрой. В области книжного дела наследственная мнема на каждом шагу показывает свою силу в виде взрывов различных инстинктов, эмоций, органических и вообще антисоциальных чувств. Очень многие из наших злых чувств, вроде злобы, ненависти, жестокости, зверства, относятся к числу таких взрывов наследственной мнемы. Но еще большее число их насаждается в виде условных же рефлексов социальною средою. Упрек в том, что наша цивилизация представляет собою эволюцию жестокости вплоть до великой бойни (1914-18 гг.), нельзя не считать справедливым, и значит нельзя считать и социальную мнему явлением более высокого нравственного и общественного порядка, чем естественность наследственной мнемы.
Содержание литературы всех времен и народов, за относительно немногими исключениями, — лучшее доказательство этому.
Отсюда вывод: для понимания книжного дела исследование той роли, какую играет наследственная мнема, безусловно необходимо.
Социальная мнема
Таким образом, социальная мнема не является исключительным фактором, оформливающим человека. Тем не менее она фактор громадной важности. Практически говоря, она стоит на первом месте, и наше поведение определяется главным образом мнемою социальной, а не наследственной. Почти все прирожденные реакции человека затронуты социальными влияниями. Говоря теоретически, социальная мнема вне пространства и времени, поскольку вне их социальный опыт человечества. Он наполняет нашу мнему энграммами, характеризующими доисторические времена и отдаленнейшие области вселенной. Прошлое он превращает в настоящее, восстановляя его на основании точных данных. Он реализует в настоящем будущее в виде самых ярких картин и дает нам возможность получать оригинальные энграммы таких реставраций прошлого и будущего. Как социальный опыт обогащает социальную мнему, это видно, напр., из истории наук, искусств, литературы, техники, общественной жизни. Не имея поставляемых им энграмм, мы те же дикари.
Социальная среда поставляет нам энграммы социального опыта человечества, ею же накопленные и коллективно и индивидуально создаваемые. Из социальной среды мы черпаем не только мимолетные впечатления, но и привычки, навыки во всех областях жизни, начиная с личной и семейной и кончая интернациональной и исторической. Язык — явление социального происхождения. Крик как естественный рефлекс превращается под влиянием социальной среды в рефлекс условный. Ребенок сначала кричит рефлективно, не обращая никакого внимания на других. Но мало-помалу он начинает кричать, принимая в расчет других. Вырабатывается понимание чужих слов — явление тоже социальное. Рефлективный крик превращается в социальный знак, а он предполагает цель, относимую к другим членам того же коллектива (семьи, общины и т. д.). Социальная среда делает таким образом язык средством сношения между людьми. Почему всякая нами констатированная реальность на любом языке носит свое особое название? Это вопрос социальный. Название прививается каждому из нас по методу условных рефлексов, обусловленному социальною средою. Слово становится этим способом энграммой социальной.
«Материалы, поставляемые социальною средою, так громады, что нуждаются в классификации. Энграммы текут в нас из социальной жизни многими потоками, причем каждый из этих потоков имеет свои характерные особенности, вследствие чего получаются особенности и поставляемых ими эвграмм. Совокупность эвграмм, так поставляемых, представляет собою особую разновидность социальной мнемы. В жизни каждого из нас преобладают не одни и те же потоки социальных энграмм. Вот главнейшие из разновидностей социальной мнемы:
- Семейная.
- Местная.
- Национальная (этнографическая).
- Государственная.
- Международная.
- Профессиональная.
- Классовая.
- Образовательная (энграммы школьного и книжного происхождения).
- Конфессиональная (церковно-религиозная).
- Злободневная (данного момента истории).
- Историческая (данного периода истории).
- Космическая: совокупность энграмм, поставляемых:
а) географической обстановкой,
б) природой органической и неорганической.
Все личности и социальные коллективы могут быть классифицируемы по преобладанию энграмм одного или нескольких из этих типов. Качественные и количественные стороны их преобладания кладут свой отпечаток на социальный облик человека, а он настолько прочен, что справиться с ним коллектив может только одним, единственно успешным способом: внедрить в мнему индивида подавляющую массу первоначальных энграмм какой-нибудь другой разновидности социальной мнемы. Так, напр., классовая мнема нередко подавляется международной, конфессиональная — социальной и т. д. Обыкновенно делается не так: внедряются не энграммы первоначальные, а мнематичеокие, словесные, что и приводит, разумеется, не к реальности, а к словесности, и к словесной лжи, сознательной, полусознательной и бессознательной. Настоящая перемена социальных убеждений может произойти только от изменения состава социальной мнемы. Обыкновенно добиваются этого результата путем словесности, т. е. более или менее организованного многословия или языкоблудства. Теория мнемы в корень разрушает такой способ пропаганды, который если и может иногда удаться, то лишь на момент, с тем, чтобы рухнуть через самое короткое время. История свидетельствует, что так и бывает, и уже тысячи раз бывало. Особенное значение в книжном деле имеет мнема злободневная, состоящая из энграмм социального происхождения, наиболее свежих, а значит ярких, и из относительно острых эмоций, возбужденных толчеею текущей жизни и злобою дня. Подобно тому как могут быть социального происхождения рефлексы, а именно условные, такого же происхождения некоторые ненаследственные эмоции. Целый ряд их -социального происхождения. Таковы многие разновидности высших интеллектуальных эмоций, напр., научных, эстетических, общественных, этических. Хотя существование всех этих классов эмоций констатировано еще за много тысяч лет до нас, но социальный фактор постоянно создает все новые и новые вариации таких переживаний: в музыке субъективные переживания гармонии не то, что переживание мелодии, а эта последняя не то, что переживание только ритмических движений. Жестокость доисторическая не то, что утонченная жестокость «дикарей высшей культуры XX века». Религиозное отношение к идолу не то, что религиозно-космическое чувство д-ра Бэта, или религия человечества О. Конта, или религия социального идеала наших дней.
Психическая зараза. Внушение и самовнушение и социальная мнема
Изучая социальную мнему в связи с условными рефлексами, мы наталкиваемся еще на одно явление глубоко социального происхождения, а именно на коллективный рефлекс, простейшей формой которого является психическая зараза. Это социальное (интерментальное) явление не следует смешивать с явлением внушения и гипноза. В случае психической заразы заразителен самый рефлекс, во втором — перед нами влияние интерментального типа. Термин «психическая, зараза» обозначает факт заразительности рефлексов, эмоций и произвольных движений. Если их испытывает один какой-нибудь, субъект, то эти же самые акты, при известных условиях среды, появляются и у другого субъекта, и у третьего и т. д. Переживания их одними субъектами являются источником (раздражителями) однородных переживаний у других. В этом явлении участвуют как высшие, так и низшие нервные центры, как чувствующие и двигательные, так и трофические нервы. Экспериментально доказано: когда мы следим за телодвижениями акробата, у нас самих происходят, но только в чрезвычайно слабой степени, почти незаметные сокращения тех же мышц. Это происходит механически, рефлективно. Чувствуя бессознательно эти незаметные впечатления, мы как бы становимся на место акробата, перевоплощаемся, в чувствываемся в него. Такие переживания являются источником энграмм нашей социальной мнемы, тем цементом, который связует индивидов в коллектив. Здесь же перед нами психофизический источник явлений, называемых «подражательностью» и «подражанием». Опыты В. Бехтерева1 и многих других исследователей в Европе и в Америке констатируют несомненное участие нервно-психической энергии в этих явлениях: социальная мнема обогащается все новыми энграммами разными путями, как видимыми непосредственно, так и незаметными извне. Некоторые авторы объясняют явления подражания существованием особого инстинкта подражания. Другие говорят о подражательных и массовых рефлексах. Как известно, во всех областях книжного дела подражание играет огромную роль. Его называют обыкновенно «действием примера». К этому примыкает и заразительное влияние «героев» на «толпу». Существуют коллективные «упражнения», коллективные привыкания, коллективные привычки, коллективные эпидемии, начиная с моды и кончая массовым помешательством и другими источниками энграмм социальной мнемы.
Внушение и самовнушение тоже являются источником энграмм. Внушения бывают как словесного, так и иного типа. Таким образом один субъект прививает другому самые разнообразные психические переживания: знания, идеи, эмоции, стремления, действия возбуждают или подавляют инстинкты и органические чувства, возбуждают или тормозят рефлексы, насаждают новые и заглушают старые. Прививая желательные переживания (сенсорная фаза), индуктор прививает вместе с тем и две другие фазы реакции (центральную и эффекторную). По современным научным взглядам, внушение должно стать самовнушением, чтобы привести ко всем таким результатам. Внушение и самовнушение являются могущественным источником пополнения нашей социальной мнемы. К сожалению, недостаток места не позволяет нам останавливаться на этом интереснейшем явлении, играющем очень важную роль во всех областях книжного дела. Влияние слова, фразы, книги является одной из многих иллюстраций вышесказанного. Каждый из нас в той или иной степени представляет собой ходячий склад нам внушенных слов, нами самими подхваченных процессом самовнушения. Внушенные слова рефлективно, автоматически повторяются и рефлективными же действиями нередко сопровождаются. Здесь перед нами источник энграмм социальной мнемы, крайне опасный для индивида, так как он усиливает рефлективность и подсознательность, ослабляя сознание и нередко относя наши переживания не по направлению к реальности, а в сторону от нее, и не по нашей собственной воле, а под влиянием какого-нибудь чужого Я, далеко не всегда доброжелательного, бескорыстного и честного.
Мнема индивидуальная
Наличность индивидуальной мнемы обусловлена личными особенностями индивида и его жизни. Коллективный исторический опыт человечества слишком объемист, чтобы поместиться в индивидуальной мнеме целиком. Он в нее, так оказать, не влезает. Когда его хотят систематизировать, распланировать и этим путем вроде как умять, в нашу мнему входят не первоначальные эвграммы реальности, а отвлеченные, бледные схемы, формы без содержания, слова без тех образов и ощущений и без тех чувств и стремлений, какими и характеризуется реальность, т. е. сама жизнь. Так обесцвеченный наш интеллектуальный багаж мы нередко называем «своими собственными убеждениями и знаниями», не замечая, сколь важную роль играл в их усвоении элемент посторонних внушений, веры и др. иррациональные элементы. Поэтому не знания и не убеждения человека должны мы считать главнейшими характерными элементами индивидуальной мнемы, а его эмоции, чувства, страсти, аффекты, влечения, стремления и желания, понимая под этими терминами старой психологии такие переживания субъекта, какие он никакими словами не в силах передавать другим Я. Их совокупность, при всей их изменчивости, это и есть индивидуальная мнема каждого из мае, потому что она от нас неотъемлема, она никому другому не может быть столь же известна ни по каким внешним проявлениям, и у никого другого, как только у нас самих, совершенно в таком же виде никогда не встречается. Сейчас оказанное приводит нас к выводу, что коллектив имеет свою особую коллективную мнему. Этим термином следует называть совокупность сходных энграмм у всех (или у подавляющего большинства) членов этого коллектива. Ниже мы покажем, что каждый коллектив состоит из индивидов различных психических типов и что можно определить процент каждого типа в коллективе.
Мы уже отметили, что коллектив нивелирует понимание речи (печатной, рукописной и устной) разными индивидами. Его влияние ведет к однородности, хотя и не к одинаковости и тем более не к тождественности пониманий одних и тех же речений разными индивидами.
Только социальной мнеме мы обязаны тем, что человек понимает человека, слушающий говорящего, а читающий пишущего. Обоюдное понимание есть явление социальное и результат не иначе как социальных же явлений. Значит, и то содержание, какое каждый из нас приписывает речи, представляет собой тоже социальное явление.
Индивидуальная мнема особенно интересна для библиопсихолога. Она является источником словотворчества. Здесь создаются («придумываются») новые слова и выражения. Творчество особи есть акт индивидуальный. Индивидуальная мнема есть главный поставщик словесных новшеств. В нее-то и требуется ввести и знания, и понимания, и настроения социально-этического типа. Но ввести их туда — это значит сделать их собственным психическим достоянием субъекта, чтобы он выразил их языком собственной его индивидуальной мнемы и воплотил бы их в его индивидуальное поведение, нисколько не поступаясь своими индивидуальными особенностями, но утилизируя их в интересах коллектива. Здесь перед нами такие задачи:
- Максимально использовать наследственную мнему индивида.
- Опираясь на нее, привить ему возможно больше условных рефлексов социально-полезного характера.
- Сблизить его индивидуальную мнему с социальной его мнемой, а эту последнюю — с социальным опытом человечества, а с этой целью организовать накопление оригинальных, первоначальных энграмм.
Некоторые выводы из теории мнемы
Подведем теперь итоги тому, что было сказано в этой главе. Мы показали, что мнема каждого из нас представляет собою единое целое. Она интегральна в своем многообразии. Она тройная, потому что энграммы ее тройного происхождения: одна получается по наследству, другая из социального коллектива, третья из индивидуального опыта жизни. Общая единая мнема субъекта представляет собой в некотором роде равнодействующую всех мнематических явлений, в нем происходящих и находящихся как в потенциальном состоянии (та'к наз. подсознание), так и в динамическом (так наз. подотчетное поведение). Из того, что сказано в этой главе, видно также, что мнема есть понятие динамическое: она процесс, который начинается с самого зарождения первого организма на земле и продолжается неопределенно долгое время из поколения в поколение. Теория мнемы подводит биологическую базу под теорию книжного дела. Она дает возможность систематизировать все явления в его области, не только на биологическом, но и на психологическом, а главное, на социологическом фундаменте, выдвигая учение о социальной мнеме, о практическом примате энграмм социального происхождения. Это выясняет социальный характер библиопсихологии.
Вместе с тем теория мнемы дает возможность связать изучение индивидуального работника с изучением коллектива, потому что коллектив является главным источником индивидуальных энграмм, а его социальные энграммы объединяют его с коллективом.
Теория рассматривает индивида как атом творческой силы коллектива, который отнюдь не есть простая сумма индивидов, как и индивид не есть только орудие коллектива. Теория мнемы требует изучения индивида в коллективе, а коллектива — в связи с изучением разных типов индивидов, из каких он составлен.
Теория мнемы является теорией личности, коллектива и их соотношений. Личность есть мнема личности. Разнообразие личностей сводится к вариации их мнем и к преобладанию то тех, то иных комбинаций социальных, наследственных и личных элементов, приобретаемых и ассоциируемых в курсе фило— и онтогенезиса. Изучение всех работников книжного дела и их поведения сводится таким образом к изучению их мнем.
Их характеризует: качественный и количественный состав мнемы, относительная быстрота и прочность энграфирования в относительная легкость экфорирования, в разных условиях места и времени.
Отметим еще практическое удобство той терминологии, какая введена Р. Семеном, а затем горячо поддержана А. Форелем.
Эта терминология, во-первых, упраздняет целый ряд терминов старой психологии, дошедших до нас из теологического и метафизического периода человеческой мысли. К очень немногим терминам (в сущности трем: мнема, энграмма, экфория) Р. Семон ухитрился свести все разнообразие психических явлений.
При этом введенная им новая терминология-одновременно терминология физиологическая и психологическая, индивидуальная и коллективная, экстроспактивная и интроспективная. Эти особенности семоновской терминологии чрезвычайно устрощают изучение книжного дела с биологической и психологической точек зрения, вводя его в круг точных знаний и выводя его на области словесности.
Заполнение мнемы
Из закона Гумбольдта — Потебни видно, что степень обоюдного понимания или непонимания зависит от сходства или несходства мнем. Отсюда следует, что стремиться к взаимному пониманию это то же, что стремиться к заполнению чужих мнем первоначальными энграммами одних и тех же реальностей.
Но здесь перед нами целый ряд препятствий. Напомним лишь о некоторых.
По типу ощущений все человечество может быть классифицировано на четыре главных типа: зрительный, слуховой, моторный и смешанный. Большая часть человечества принадлежит к зрительному типу: оно нуждается в том, чтобы видеть реальность.
Одним из доказательств этому может служить кинематограф и всякого рода другие зрелища, до иллюстрированных книг включительно. Менее значительная часть человечества принадлежит к типу моторному. Она познает реальность как деятельность, действие, мышечные движения (кинестетически). Менее распространены в человечестве люди слухового типа, любители музыки, пения и речи. Смешанные типы (зрительно-моторные, моторно-слуховые и др.) тоже очень распространены. В зависимости от типа происходит заполнение мнемы. Каждый из нас бессознательно стремится копить энграммы таким способом, какой наиболее соответствует его типу, потому что таким путем достигается наибольшая экономизация сил и времени. Так, напр., человеку зрительного типа бывает трудно запоминать словесные описания какого-либо факта, а человеку слухового типа запоминать его зрительный образ.
Несоответствие в способах заполнения мнемы с типами заполняющих ее приводит к ошибкам наблюдения, т. е. к неправильным энграммам действительности.
В процессе заполнения мнемы крайне важную роль играют эмоции, чувства, страсти, которые еще более относят процесс ее заполнения от реальности. Ими обусловливаются не только энграммы и экфории мнематического типа, но даже энграммы первоначальные.
Эмоции способны довести мнематическую энграмму до такой интенсивности, что из-за этой энграммы перестает быть видимой реальность. В этом случае человек галлюцинирует, бредит, видит сны на яву, строит проекции из элементов таких снов. Так к реальности примешивается наш бред. Его мы приписываем среде, а не себе. Среда как бы пополняет наши знания о себе нашим же бредом. Чем более мы эмоциональны, тем большую роль играют эмоции в наполнении нашей мнемы. Мы хорошо подмечаем и видим то, что нам по вкусу, и плохо видим то, что нам не по вкусу. Известно, что так наз. вниманием, как и воображением управляют тоже наши эмоции. Они регулируют нашу установку внимания и построительную работу нашего воображения. Под влиянием эмоции заполнение мнемы может идти то в сторону реальностей (первоначальных энграмм), то в противоположную сторону.
Выше было отмечено, что эмоции, чувства, страсти, способны энграфироваться. Мы знаем, что психические явления этого (эмоционального) типа относятся к центральной фазе реакции. К ней же относятся интересы и другие влечения. Мы видим, познаем, ощущаем, наблюдаем окружающую среду сквозь ткань всех таких иррациональных переживаний, которыми затемняются, искажаются первоначальные энграммы, поставляемые средой. Так как инстинкты и эмоции (некоторые) относятся к реакциям, унаследованным от предков, то и они искажают первоначальные энграммы реальности и владеют экфориями мнематических энграмм.
Исследование процесса заполнения нашей мнемы под влиянием расы, среды и момента приводит к выводу, что мы строим наши проекции чужих слов и писаний из элементов, по большей части, не соответствующих реальности, каковою является окружающая нас среда. Законом И. Тэна лишь подтверждается закон Гумбольдта — Потебни: так наз. наше знание есть незнание, наше понимание есть непонимание, изучение реальности есть искажение ее. Поэтому нужно быть человеком очень несознательным и даже неумным, чтобы искренно считать свои словесные мнения за «единственную истину».
Закон И. Тэна дает очень правильную и удобную схему процесса заполнения мнемы. В введении к своему капитальному труду «История английской литературы» Тэн определяет три главных фактора заполнения мнемы. «Под словом «раса»,— говорит Тэн, — мы разумеем то врожденное, наследственное предрасположение, которое человек вносит с собою в мир и которое обыкновенно сопровождается явственными отклонениями, смотря по темпераменту и организму. Оно меняется для каждого. Разновидности естественно бывают и между людьми, как бывают они и между быками и лошадьми. Есть индивидуальности энергичные и умные, есть тихие и ограниченные; одни способны к высшему пониманию творчества, другим суждено довольствоваться элементарными идеями и открытиями; некоторые приспособлены к определенной работе и богато наделены инстинктами, совершенно так, как и породы собак, из которых одни обладают способностью быстро бегать, другие бороться со зверем и т. д. Во всех этих случаях перед нами сила (энергия), проявляющаяся настолько заметно, что, несмотря на значительные отклонения, обусловленные другими факторами, она все-таки остается преобладающей, и раса обнаруживает и в языках и религиях, литературах и философиях кровное и духовное родство, связывающее и до сих пор разветвления этой расы. Причина понятна: всякое животное с самого начала своего существования должно приноравливаться к окружающей среде, что вызывает различные потребности, а следовательно, и различную систему действий, привычек, наконец, различную систему и инстинктов. Подобно этому человек, принужденный приноравливаться к среде, хронически испытывая ее влияние, приобретает соответственный темперамент и характер, которые укореняются тем прочнее, чем глубже действовали наши впечатления, в силу беспрестанного повторения, и чем больше веков передавались они его потомству».
Для И. Тэна история расы есть история накопления энграмм в процессе филогенезиса.
Под словом «среда» Тэн подразумевает всю окружающую обстановку, совокупность окружающих условий. «Физические и социальные условия, — говорит он, — изменяют или пополняют природный характер. Среда действует не только качеством, но и количеством поставляемых ею материалов. При этом количественная их сторона, по-видимому, играет более значительную роль, чем качественная, действуя по правилу «saepe cadendo» 2. Из дифференциалов слагаются интегралы. Все поставляемые материалы вступают меж собою в бесконечно сложные, вечно усложняющиеся соединения и комбинации, синтезы. Одним из существеннейших признаков влияния среды на формирование мнемы надо считать тот несомненный факт, что влияние всех особенностей среды происходит совместно, как единый, общий, неделимый комплекс. Нет такой стороны социальной жизни, которая не принимала бы никакого участия в этом комплексе комплексов и не обусловливала бы своей наличностью все другие стороны. Социальный коллектив — это такая машина, в которой буквально все ее колеса и рычаги оказываются совмещенными в одной точке в каждый момент. Субъект с конкретным и практическим вкладом ума,— а из таких-то и состоит огромное большинство трудящейся народной массы, — понимает жизнь только интегрально, — как единое целое. Поэтому абстрактный, т. е. односторонний подход к ней отталкивает. Заполнять мнему людей конкретного типа абстрактным подходом к ней не только не экономно, но просто-таки невозможно. Иногда автору или оратору кажется, что самый выгодный способ заполнения чужой мнемы состоит в подходе со стороны того социального фактора, какой этому работнику кажется самым существенным, т. е. определяющим все другие факторы. Но ведь суть дела не в мнениях, не в «содержании» речи автора или оратора, а в том, как подействуют эти речи на конкретного собеседника. Но ведь это вопрос качественной и количественной стороны мнемы этого последнего, которую от их мнемы отделяет непроходимая пропасть, как это видно из закона Гумбольдта — Потебни.
Вдумчивому отношению к вопросу о заполнении мнемы и систематической работе в этом направлении помогают разносторонние и научно составленные схемы, или классификации явлений. Они дают возможность, во-первых, определить пробелы в знаниях, во-вторых, направлять свою деятельность на пополнение этих пробелов. Такая схема, опирающаяся на классификацию наук О. Конта, дана нами во Введении к I тому «Среди книг», 2-е изд. (стр. 94-95). В ее основу еще в 1906 г. положена нами идея комплексного метода распространения знаний, который лишь после 1917 г. стал входить в школьную практику. В 1906 г. эта идея осталась, к сожалению, недооцененной 3.
Основная идея наша — идея интегрального и синтетического заполнения мнемы — состоит в следующем: людям синтетического и конкретного типа, каких большинство, следует заполнять ее синтетически же, на примере изучения вопросов жизни, причем каждый вопрос должно освещать данными не одной, не двух-трех наук, а, по возможности, всех, показывая на примере каждого вопроса, во-первых, интегральность жизни, а во-вторых, сущность синтетического подхода к ее пониманию.
Переходим теперь к третьему фактору заполнения мнемы, к тому, который И. Тэн называет «моментом». «Кроме импульса, действующего постоянно (расы), и кроме импульса, идущего от данной среды,— говорит Тэн, — есть еще и третий: «приобретенная скорость». Когда действуют первые два фактора (раса и среда), они действуют не на tabulam rasam (на белый листок бумаги), а на страницу, на которой кое-что уже отпечаталось. Но то, что на ней отпечаталось, бывает различным, смотря по тому, в какой момент вы берете эту страницу». Исторический момент, век, эпоха кладут свою характерную печать и на автора, и на его произведения, и на читателя или слушателя, и на циркуляцию книг, и на характер их влияния. Под словом «момент», по Тэну, надо понимать не только эпохи и года, а вообще коэффициент времени и вечную смену условий, порождаемых его течением. Каждый момент нашей жизни представляет собой момент ее истории, а также и момент истории нашей местности, страны, континента, человечества и личности. Каждый момент отличается от своего предшествующего и от последующего и качеством и количеством энграмм, как уже накопившихся, так и накопляющихся. Громадную роль момента в области библиопсихологических явлений очень ясно можно видеть на примере неприятных писем. Одно дело — написать такое письмо под горячую руку, а совсем другое дело — написать его час или полчаса спустя. Одно дело — получить и прочесть его в минуту тяжелого, и другое — в минуту веселого настроения. Результаты наверное получатся разные. Влияние момента сказывается как на авторстве, так и на читательстве. «Возьмите, — говорит Тэн, -два момента истории какой-либо литературы, например французской,— трагедию при Корнеле и при Вольтере, греческий театр при Эсхиле и при Еврипиде, латинскую поэзию при Лукреции и при Клавдиане,— в каждом из этих моментов истории общая концепция состоит в изображении все того же человеческого существа; форма стиха (классическая или ложноклассическая), постройка драмы, — все это осталось по-прежнему. Но есть и различия, и в их числе не последнюю роль играет то, что один из авторов предшественник, а другой жил позднее; что первый из них не имел перед собой образца для литературного подражания, а у второго этот образец имелся перед глазами; первый видел свои объекты непосредственно, а второй видит их через посредство первого. За время, прошедшее между Корнелем и Еврипидом, многое изменилось, многое исчезло, многое усовершенствовалось: простота и величие уменьшились, изящество и утонченность формы увеличились. Классическое направление определило собою ложноклассическое. В каждой из этих эпох господствуют, преобладают те или иные концепции, те или иные идеалы, интересы, моды и т. д. В зависимости от социально-экономических и других факторов господствующая идея захватывает более или менее обширную сферу деятельности и мысли, затем, подарив миру свои воплощения в разных литературных произведениях, ослабевает, исчезает, а на ее место выдвигается другая идея, более соответствующая уже изменившимся социальным и другим условиям. Но и с нею бывает то же самое. В соответствии с теми же условиями изменяется и читатель. Его изменение происходит с течением времени в разных уголках по-разному, в зависимости от особенностей каждого уголка. Окончательный итог есть не что иное, как функция многих переменных, равнодействующая, вполне определяемая величинами и направлениями составляющих сил».
Интересно присмотреться к тому, как варьируют результаты чтения одной и той же газеты одним и тем же читателем в разные дни, но в одной и той же местности. Все отделы газеты устаревают с поразительной быстротой. Очень немногое сохраняется в виде вырезок и выписок. Но каждому газетному номеру соответствует своя злоба дня, а значит, и свои комплексы особенностей в читательских мнемах. Только на такую, если можно так выразиться, мнему дня, мнему злободневную, может подействовать номер газеты. Через несколько дней его уже не станут читать. <...> Быстрая изменчивость читательской мнемы объясняет и следующее явление: большая часть наличности русской литературы времен Николая I с поразительной быстротой утратила интерес и перестала действовать на читательские мнемы в эпоху реформ Александра II. Литература времен 1884-1905 года тоже утеряла интерес после первой русской революции и еще того больше после революции 1917 года. Ход истории сообщил психике современного русского человека столько новых энграмм поразительной неожиданности, новизны, яркости, что это новое их наслоение подавило, заглушило собой (хотя впрочем отнюдь не искоренило) энграммы предыдущие, ушедшие ныне в подсознание.
Вот еще пример момента. Юноша 18 лет увлекается сочинениями Д. Писарева, который для него любимейший и влиятельнейший писатель. Тридцать лет спустя тот же субъект совершенно «не переваривает» Писарева и вторично читать его не в силах. Тем не менее энграммы, полученные в юности, живы и еще сильны: мнема этого субъекта создалась при весьма влиятельном участии писаревских произведений. Энграммы их продолжают существовать в подсознании. И вот данный субъект, хотя он и отбросил Писарева с полупрезрением и полунасмешкой, в сущности отчасти продолжает оставаться под обаянием энграмм, полученных тридцать лет перед тем и неискоренимых. Таким образом, два момента жизни, наложенные один на другой, дают себя знать по-разному в одном и том же субъекте, иллюстрируя таким способом роль момента в деле формирования мнемы прошлого и мнемы настоящего и в равнодействующей этих двух мнем.
Таким способом выражается влияние времени в области библиопсихологических явлений в одном и том же читателе. Что касается до читающей публики, до читателей массовых, статистика спроса на книги и в особенности на периодические издания в библиотеках и книжных магазинах может служить характеристикой влияния каждого отдельного момента: стоит лишь последить за тем, какие авторы, какие книги, какие журналы перестают читаться.
Этим мы и закончим наши комментарии к закону И. Тэна. Место не позволяет нам остановиться на тех возражениях, какие ему были сделаны Э. Геннекеном. Эти возражения не могут служить опровержением наличности и громадного влияния расы, среды и момента на заполнение и формирование мнемы.
Закон И. Тэна подводит под библиопсихологию фундамент социологический, подобно тому как закон Р. Семона подвел под нее фундамент биологический, а закон Гумбольдта — Потебни — психологический. Закон Тэна дает объяснения сходству мнем и наличности обоюдных пониманий.
Из всего того, что сказано выше о мнеме, следует:
Книжное дело есть одна из разновидностей социального опыта человечества. Теория мнемы выясняет накопление и передачу этого социального опыта от поколения к поколению, от одного социального коллектива к другому, от коллектива к индивиду и обратно, а также от индивида к индивиду. Это накопление и передача совершаются с поразительной механичностью, закономерностью и непреоборимо.
Процесс, называемый мнемой, будь то мнема наследственная, социальная или индивидуальная, может течь только вперед, а не назад. В случае остановки, он сметает преграду. Только гибель расы, социального коллектива и индивида и всей планеты может остановить накопление и передачу энграмм. Но это происходит лишь в патологических случаях, — социальных и индивидуальных, и то лишь на время. Учение о мнеме представляет собою базу естественнонаучного, объективного подхода к изучению книжного дела с социологической, психологической и биологической точек зрения, причем книжное дело рассматривается как очень сложный процесс энграфирования и экфорирования. Через него яркой нитью проходит антагонизм между энграммами первоначальными и энграммами мнематическими, между реальностью и словесностью, между фактом и называнием факта. Энграфирование, в конечном счете, сводится к энграфированию реальностей, т. е. раздражений-возбуждений, полученных от них. Энграфируются все без исключения раздражения и их переживания, называемые возбуждениями. Таковы ощущения, образы, концепты, эмоции, страсти, аффекты, низшие органические чувства, инстинкты, влечения, желания и действия (кинестетические переживания действий). Поэтому в процессе слушания и чтения, под влиянием устного, рукописного или печатного слова, все эти переживания (их энграммы) могут быть экфорируемы и действительно экфорируются. Всякая проекция чужого слова, каждым из нас постоянно построяемая, строится из таких энграфированных переживаний, сопровождаемых в той или иной степени внешними проявлениями, поддающимися, как мы уже знаем, далеко не всегда изучению экстроспективному, внешнему: третья фаза — реакция на словесные раздражения, часто бывает совершенно незаметной со стороны. Чего нет в наследственной, социальной и индивидуальной мнеме, того не бывает и в экфории, а значит, и в проекции, построенной из элементов данной мнемы. Качественная и количественная стороны мнемы обусловливают качественную и количественную сторону проекции. Все сейчас сказанное должно нам послужить базой для качественного и количественного изучения тех проекций, которые нами построяются. Как это сделать? Ответ на этот вопрос мы дадим в следующей главе.
