© А.В. Фатеев

Сталинизм и детская литература в политике номенклатуры СССР (1930-1950-е гг.)

««« К оглавлению

Глава III. Детская литература в 1941-1946 гг.

«В плане должна быть отражена доминанта — абсолютная, непоколебимая вера, что дети будут иметь жизнь светлую, нормальную, ради которой несколько поколений трудились, погибали, ради которой строилось то, что нам дорого» (Л. Кассиль).

«В течение всей войны подлинно художественные книги получали одни только дети столицы, а детей периферии обслуживали убогие бездарности. У меня на столе 67 таких книг сейчас» (К. Чуковский).

Бытие и образование в годы войны

В первые месяцы войны образование понесло потери: учителя-мужчины призваны в армию, школы переоборудованы в госпитали, разрушены во время боев. Значительное количество детей было эвакуировано. Несмотря на кризисную ситуацию 1 сентября 1941 года школьники не оккупированных областей приступили к учебе и общественному труду: помогали на сельскохозяйственных работах, ухаживали за ранеными в госпиталях. 17 июня 1942 года «Пионерская правда» опубликовала условия Всесоюзного социалистического соревнования среди средних школ в колхозах.

Педагоги и комсомольские работники считали, что война показала дефекты системы образования: оторванность теории от практики, недооценку роли физического труда, слабую военно-физкультурную подготовку, недисциплинированность учащихся[325]. После коренного перелома в ходе войны начались реформы. С 1 сентября 1943 года было введено раздельное обучение мальчиков и девочек[326], а с 1 сентября 1944 года началось обучение детей с 7-летнего возраста, на год раньше. Была восстановлена дореволюционная практика вручения золотых и серебряных медалей отличникам учебы. Местные власти развивали вечернее обучение работающих подростков. В Свердловской области семилетнее вечернее образование получало 8 тысяч подростков, а нуждалось 25 тысяч. Облисполком и Наркомпрос просили СНК РСФСР выделить деньги на их обучение[327].

Раздельное обучение стало спорным и, как выявила практика, неэффективным мероприятием правительства. В основе реформы лежал бюрократический идеал ребенка и ханжество высших руководителей: представление о том, что разделенные юноши и девушки будут меньше думать о половых проблемах и больше об учебе и военной подготовке. Начальники не чувствовали иронии в вопросе: почему после резкого сокращения общения детей разного пола учителям стало легче готовить их к реальной жизни?

По мере освобождения территории предпринимались меры по восстановлению объектов образования и культуры. С февраля по май 1943 года в 53 районах заработали 2032 начальные, 331 неполная средняя и 51 средние школы с контингентом 240 тыс. учеников. После освобождения Курска заработали детские столовые на 800 человек, областная, четыре районные, одна детская библиотеки и краеведческий музей. Беспризорных детей размещали в детские дома и отдавали под патронат. Школы испытывали недостаток учителей, практически не было учебников и тетрадей[328].

У руководителей образования и педагогов появилась возможность еще раз взглянуть на ценности отечественного образования, выработать тактику его совершенствования. Решению этой задачи были посвящены заседания педагогического Совета при ЦК ВЛКСМ от 20 сентября 1943 года, который обсуждал правила поведения учащихся, и Ученого Совета при ЦК ВЛКСМ от 28 декабря с повесткой дня «Проблема гуманизма в системе советской педагогики»[329].

Основой всей школьной жизни должна была стать дисциплина. В середине 1943 года правительство СССР утвердило правила поведения учащихся, которые обсуждались еще на Х Пленуме ЦК ВЛКСМ. «Утвержденные правительством правила поведения являются целой системой воспитания, — утверждал на педагогическом совете учитель Солохин. — Здесь, в самом деле, мы видим и обязанности ученика по отношению к своей учебной жизни, и правила поведения учащихся и на уроке, и вне урока — на перемене, на улице, в общественном месте, и отношение учащегося к учителю, к родителям, вообще к взрослым, такие тонкости этих отношений, как отношение к старикам, к маленьким детям, к товарищам. Здесь и санитарно-гигиенические обязанности учащегося и даже обязанности по отношению к внешнему миру»[330]. Главная роль во внедрении правил, по мнению участников, принадлежала учителю и школе, но для всеобъемлющего решения проблемы нужен был «единый фронт воспитания детей не только для всех работников народного образования, но и для всего населения страны». Участники совещания отметили ограниченные возможности учителей: низкую заработную плату, отсутствие кружковой работы во многих школах. «О кинотеатрах и говорить не приходится, — констатировал один из докладчиков, — на сегодняшний день просто коммерческие предприятия, до которых интересы воспитания пока не дошли»[331]. Совет предлагал стандартный набор мер: воспитание при помощи материала урока, объединение усилий профсоюзной, партийной и комсомольской организации, использование искусства, налаживание системы внешкольной работы, изучение опыта лучших учителей. Просчета материальных, кадровых, финансовых, организационных возможностей и последствий всех этих мер сделано не было. В этих условиях многие учителя восприняли введение правил как возможность усиления «муштры».

Абстрактный разговор о принципах советского педагогического гуманизма состоялся и на Ученом совете. Профессор Г. Е. Жирковский исходил из положения марксизма о «зависимости человеческой психики от общественных условий». Советские люди изменяют общественные условия, утверждал докладчик, перед любым человеком появляется возможность развития, из чего «вытекает наш педагогический оптимизм»[332]. По его мнению, задачей педагогов в новых условиях является «борьба за создание коммунистического общества через сущность социалистического отечества на основе примирения интересов личности и коллектива, в условиях всестороннего развития последнего, прежде всего, в интересах гармонического развития общества»[333]. Наукообразный постулат утверждал примат интересов государства над интересами личности — в духе мелкобуржуазного коммунизма — и был следствием решений XVIII съезда партии о необходимости завершения строительства социализма и постепенного перехода к коммунизму. Из него следовал вывод о благотворном характере воздействия на личность ребенка любых государственных реформ. Педагогические идеи участников совета были близки к кантианству с его абстрактным гуманизмом, игнорированием общественных условий, в которых развивается личность. Вольно или невольно ораторы были вынуждены обращать внимание слушателей на негативные моменты бытия, мешающие процессу воспитания, но проблема состояла в восприятии и оценке подобных сообщений. Например, членов Ученого совета не заинтересовала информация учителя Куридина об ухудшении дисциплины в мужских школах — «много сейчас копий ломается, ищут причины»[334] — уже через четыре месяца после разделения учащихся по полу. С точки зрения академика Б.М. Завадовского, советские люди живут в противоречивой обстановке: с одной стороны, они совершают или наблюдают подвиги «бойцов истинного гуманизма и советского патриотизма в лице множества героев Отечественной войны», с другой, видят «эгоистическое чувство людей, порождаемое бытовым неустройством, далеко не коллективистского порядка». Ситуация требовала «коренного перелома, переделки людей с малых лет». Завадовский уповал на умелое воздействие не только на чувства, но и на интеллект детей и подростков, предлагал шире использовать «литературное искусство»: «Мы его используем недостаточно, а если используем, то в порядке сентиментального сюсюканья»[335]. Профессор А.Н. Волковский назвал еще и «хорошо налаженную жизнь товарищества в классе», идейную убежденность и общественную работу. Однако он констатировал, что «качества гуманиста-бойца, патриота, общественника», которые нужно воспитывать у школьников, не формируются у студентов педагогических институтов[336].

Начетничество педагогической профессуры было закономерным следствием функционирования государства, которое создало у масс ложное представление о действительности и установку на игнорирование информации о негативных тенденциях. Это, в свою очередь, приводило к выбору неадекватных средств воспитания. Важнейшим среди них вновь оказалась детская литература: вопрос о ее роли поднимался на всех совещаниях.

 Детгиз и писатели: новые задачи

Война властно вторгалась в жизнь писательского сообщества. Писатели были призваны в армию и в тыловые органы пропаганды. Детгиз до марта 1942 был в эвакуации в Кирове[337].

Победа под Москвой вдохновила советских людей. При составлении плана на 1942 год руководство Детгиза исходило из того, что «1942 год будет годом неизбежного, полного разгрома гитлеровской армии и годом продолжающейся большой войны на Тихом океане»[338]. Перед Л.В. Дубровиной и сотрудниками стояла задача нарастить производство литературы при постоянной нехватке бумаги. Нужны были новые темы и формы сотрудничества с писателями. Дальнейшая работа была невозможна без перспективного плана.

Обсуждение плана в начале 1942 года происходило на совещании редакторов, писателей, библиотекарей, комсомольских работников. Было решено довести выпуск мировой классической литературы до 46% от всего объема продукции. «Мы должны исходить из принципиального тезиса, что удар по фашизму мы наносим не только наступательными действиями на фронте в направлении на запад, — докладывала Дубровина, — но также и тем, что открываем своей молодежи всю сокровищницу мировой литературы, в том числе и немецкой»[339]. Руководство страны считало классику основой духовности личности, источником патриотизма и героизма. Дубровина сослалась на дневник замученной фашистами диверсантки З.А. Космодемьянской, в котором девушка размышляла над произведениями Л.Н. Толстого, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Ш. Руставели.

Разработчики плана исходили из условий, в которых оказался подросток военного времени. В детской литературе нельзя было обойтись без изображения ребенка в условиях эвакуации, без показа безотцовщины, беспризорности. Разговор о героизме и патриотизме граждан на фронте и в тылу необходимо было вести через изображение в литературе подвигов пионеров и комсомольцев. В произведениях должны были отразиться военное воспитание в школах и труд учащихся на полях, заводах, в госпиталях[340]. Эталоном была объявлена повесть Гайдара «Тимур и его команда».

Всего в плане были 52 книги. По разделу художественной литературы для среднего и старшего возраста были отмечены произведения Е. В. Кононенко «Товарищи», А.А. Бека «Волоколамское шоссе», Фраермана «Письма с фронта». Часть книг должна была вооружить учащихся конкретными знаниями и умениями для жизни без взрослых, например, «Как занять малышей». Книжка «Дети английского народа в период войны» давала «совершенно определенный опыт Англии в этом отношении», а также подчеркивала мощь держав антифашистской коалиции, внушала веру в победу. Тиражи не превышали 50-100 тысяч экземпляров[341]. Писателям предстояло разработать темы о сущности фашизма, о борьбе советского, американского, английского и китайского народов против захватчиков, о советской гвардии, о полководцах России и современных военачальниках, о пионерах и комсомольцах-героях[342].

Одобрение писателей вызвала идея Кассиля: «В плане… должна быть отражена доминанта — абсолютная, непоколебимая вера, что дети будут иметь жизнь светлую, нормальную, ради которой несколько поколений трудились, погибали, ради которой строилось то, что нам дорого»[343]. Заведующая детской библиотекой из Кирова Неверова, отметив, что «дети сейчас, как никогда, настроены героически», предложила список популярных среди них произведений. В нем были: «Овод» Э. Войнич, «Том Сойер» М. Твена, «Пятнадцатилетний капитан» Ж. Верна. Дети просили переиздать книги В.П.Беляева «Старая крепость», Каверина «Два капитана», Гр. Адамова (Г.Б.Бибс) «Тайна двух океанов»[344].

Расширенное совещание наркомпросовских, редакционных, библиотечных, военных работников, художников и писателей для обсуждения проблем детской книги стало традицией, было проведено Детгизом и в феврале 1943 года. На нем были обсуждены сообщения наркома просвещения В.П. Потемкина и писателя А.Н.Толстого о задачах детской литературы, которые повторяли многое из произнесенного ранее, доклады профессоров московских вузов о детском чтении, заслушан план Детгиза на 1943 год[345].

В 1943 году стало ясно, что восстановить комиссию по детской литературе ССП в прежнем виде невозможно. Используя опыт совещаний, Наркомпрос и Детгиз создали художественно-редакционный совет издательства, в который были включены все перечисленные категории работников[346]. Совет заменил комиссию ССП, усилив государственное влияние в художественной среде.

Весь 1943 год продолжались негативные тенденции. Детских учреждений в системе Наркомпроса было около 96 тысяч, а средний тираж не превышал 37 тыс. экземпляров, по классике — 46 тыс. По сравнению с 1940 годом количество 25-тысячных тиражей уменьшилось в 7 раз, 50-тысячных в 2 раза, 100-тысячных в 6 раз, а свыше 100 тысяч — в 59 раз. Удручающая картина складывалась при сопоставлении тиражей с количеством школьников. В 1-4 классе обучалось примерно 6,6 млн. детей, в 5-7 классах 2,8 млн. подростков, в 8-10 классах около 487 тыс. юношей и девушек. Получалось, что при 25 тысячном тираже весь Хабаровский край, занимавший площадь большую, чем несколько европейских стран вместе взятых, получал 160 экземпляров книги, а Туркменская ССР 80 экземпляров[347]. До села книга вообще не доходила.

Неудовлетворительной была признана ситуация с публикацией современной детской литературы. По мнению комсомольских работников, писатели обходили острые темы, связанные с жизнью школы, семьи, проблемами дружбы, товарищества, дисциплины, воспитания характера. В стране не появились произведения, герои которых стали бы властителями дум подростков, как стали ими Тимур Гайдара и Павел Корчагин Островского[348]. Такого мнения, в частности, придерживалась недавно назначенная на должность заведующей сектором детской литературы отдела пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ А.Н. Протопопова. Бывшая учительница и административный работник в ремесленных училищах, она еще до выдвижения в ЦК написала брошюру «Заметки педагога. В помощь работникам ремесленных училищ» (М., 1942). Книжка свидетельствовала о наличии трезвого обыденного взгляда Протопоповой на действительность, который сочетался с утопической верой в возможность достижения серьезных социальных результатов при помощи правительственных реформ. Обличая недостатки, мешавшие воплотить в жизнь коммунистический идеал человека, Протопопова не стеснялась в подборе слов.

Свои взгляды на состояние, цели, задачи детской литературы Протопопова изложила в записке 1 апреля 1943 года на имя секретарей ЦК ВЛКСМ Михайлова и Мишаковой и в статье «О литературной критике»[349]. Записка была написана под впечатлением от совещания по вопросам развития детской литературы. Обозвав писателей «болванами», которые «галдели» во время ее выступления, Протопопова сокрушалась: «Очень больно!…какое убожество мысли, какая ограниченность в политической ориентировке, какая потрясающая оторванность от жизни… За литературными разговорами о том, какими чертами рисовать героев фронта, была совершенно забыта жизнь, труд, борьба миллионов людей в тылу. Мне говорили о том, что многие девчонки занимаются проституцией, — я с трудом верила. На днях, в половине 12-го ночи на Кировской улице я встретила милиционера, который вел за руку пьяную девчонку в форме ремесленного училища. Девчонка торговала собой. У меня кровь остановилась в жилах. В своем, одном из лучших выступлений на совещании, писатель Довженко призвал к борьбе «за душу» 70-ти миллионов наших людей, порабощенных немцами. А все наши люди, особенно молодое поколение — каким тяжелым испытаниям сейчас подвергаются их души! И разве может нас успокоить, что это «не массовое явление», что нельзя «обобщать» и т.п. розовые вещи. За каждую душу должна идти борьба, если нам дорога родина, ее будущее». Далее следовал вывод, который вступал в противоречие с государственной политикой по отношению к средствам информации: «Надо толкать, будоражить, душу ворошить, резко критиковать. Ведь нет критики! Все блестяще, сплошные восклицательные знаки и трогательные многоточия — и в литературе, и в газетах, и по радио, и в лекциях, и в докладах — во всей пропаганде. А зло растет, и все мы это знаем, и боимся его бичевать».

По материалам совещания Протопопова написала статью о критике, в которой попыталась ответить на вопрос, почему же детская литература не дала героя, «который поразил бы воображение советского человека, заставил бы его страстно, безудержно рвануться к нему навстречу по пути личного нравственного самоусовершенствования?»[350]. С ее точки зрения, во всем оказались виноваты писатели. Они не знали жизни, не изжили «кастовую замкнутость», недооценивали педагогику и не сотрудничали с учителями в вопросе воспитания дисциплины, упорно не замечали фактов «взяточничества, и казнокрадства, и увиливания от исполнения своих обязанностей». Чиновница мыслила в духе номенклатуры: не рассматривала вопросы системно, находила «козлов отпущения» для оправдания «временных трудностей». Но желание ставить острые социальные вопросы и страстно искать на них ответы делало ее неудобным оппонентом, потому что развитие идеологии шло по другому руслу.

Важный постулат идеологии в ноябре 1943 года опубликовал новый главный редактор Детгиза А.Т. Кононов на заседании редакционного совета Детгиза: «Мы — у истоков новой истории…Путь нашего государства — это утверждение государственности и путь народности в одно и то же время. И вот отразить дух народности в индивидуальных образах — это задача художников»[351]. Воспитание патриотизма и национальной гордости, человека, наделенного «Ленинско-Сталинскими чертами»[352], не предусматривало формирование критического мышления по отношению к советской действительности. В новых установках не нашлось места и ликвидированному в 1943 году III Интернационалу и идее мировой революции.

Участники совета обсуждали принципы составления перспективного трехлетнего плана, в котором отразились бы задачи, поставленные правительством: совершенствование практики раздельного обучения и внедрение правил поведения. Новым элементом детской литературы должно было стать изображение суворовских училищ. «Другой жанр — военная повесть для детей, — продолжал Кононов, — воспитывать будущего героя, полюбить оружие и дело защиты своей страны». Не забыли писатели и темы о героике тыла; о восстановлении освобожденных районов, о «бывалых» людях; о людях-«национальной гордости страны»; о городах-героях[353]. План на 1944 год стал частью перспективного.

А. Н. Толстой выразил недоумение: как можно организовать работу писателей путем заказов, ведь творческий процесс проходит «не так». Но Кононов имел ответ: «Дело в том, что все мы живем в мире одних идей, все мы думаем в эти дни о судьбах своей страны, о традициях, на которых вырастал наш народ; всех волнует имя Олега Кошевого»[354]. Имя подпольщика, чуть позже, литературного образа из «Молодой гвардии» А.А. Фадеева, стало символом мужества молодых людей в борьбе против захватчиков. Кононов не замедлил использовать образ для подчинения инакомыслящих.

Чуковского не покидала тревога за будущее литературы: изучив книги областных издательств, он констатировал: «В течение всей войны подлинно художественные книги получали одни только дети столицы, а детей периферии обслуживали убогие бездарности. У меня на столе 67 таких книг сейчас»[355]. Он потребовал избавить детей от «мерзости», литературы, в которой немцы изображаются простаками, а война нетрудным делом, «тру-ля-ля».

1944 год стал во многих отношениях переломным. В апреле ЦК ВКП (б) принял специальное постановление о восстановлении школьных библиотек в районах РСФСР, освобожденных от немецкой оккупации[356]. К июлю 1944 был составлен перспективный тематический план Детгиза на три года, который в ноябре 1944 года утвердили на Коллегии Наркомпроса РСФСР. План на 1945 год стал его частью[357]. В июле 1944 года Детгиз приобрел еще одно мощное средство: СНК СССР повысил ставки авторских гонораров.

В течение года была перестроена структура редакции. Созданы отделы и редакции по дошкольной, классической, современной, военной, исторической, научно-познавательной литературе, редакция фантастики и нерусских школ. Детгиз начал сотрудничество с Академией педагогических наук, профессора которой провели 17 занятий с редакторами по вопросам полиграфии, литературы, философии и педагогике[358]. Средний тираж был увеличен до 51 тыс. экземпляров, но, по признанию редакторов, огромная страна не чувствовала выпуск детской литературы.

Зато появилась возможность провести конкурс на лучшую художественную книгу для детей. В декабре 1943 года НКП РСФРСР принял решение, и до апреля 1945 года состоялись первые два тура из 4-х. Жюри во главе с комиссаром просвещения В.П.Потемкиным рассмотрело 98 рукописей на первом и 119 на втором этапе. Первые премии получили Маршак за поэму «Почта военная», Михалков за сборник стихов «Быль для детей». Вторых премий были удостоены повести Григорьева «Победа моря» о русском адмирале Макарове, Кассиля «Дорогие мои мальчишки», Г.П. Шторма «Флотоводец Ушаков». Третья премия досталась В.А. Осеевой за рассказ «Волшебное слово»[359]. К изданию была рекомендована повесть М.П. Прилежаевой «Семиклассницы». Издательство получило годовой портфель книг и открыло новые имена писателей.

Члены комиссии отметили книгу Кассиля за развитие темы о подростках-ремесленниках и юнгах: «Повесть отличается большой теплотой отношения к советским ребятам, идущих честным, трудовым и отважным путем в грозные дни войны, сделавших своим девизом «отвага, верность, труд, победа». Наркомат и Детиздат защищали актуальные произведения от нападок администраторов от литературы: «Учительская газета» порекомендовала не подходить к книге Кассиля с «несколько зашнурованно дидактическими требованиями»[360]. Повесть Прилежаевой была выделена за «хороший оптимизм, знание психологии девочек»: «Она открывает перед школьницами перспективы правильного пути в жизни и в работе» [361].

В вопросе общения с читателями в 1944 году Детгиз сделал качественный скачок: впервые был организован «День детской книги». В Колонном зале Дома Союзов в Москве в течение 4 дней мероприятием было охвачено 8 тысяч детей[362]. В последующие годы «День» превратится в «Неделю» и станет традицией.

На 1945 год было намечено выпустить новые и апробированные произведения. «Вне серий» предстояло опубликовать «Молодую гвардию» Фадеева, обе части «Великого противостояния» Кассиля. Каверин и Катаев также предложили произведения, ставшие классикой детской литературы: первый закончил вторую часть «Два капитана», а Катаев опубликовал «Сын полка»[363]. Переиздавался Гайдар: «Тимур и его команда». В большую литературу входил Ю.В. Сотник со сборником рассказов «Архимед Вовки Грушина».

Жюри конкурса обсуждало новинки с энтузиазмом. 21 марта 1945 года его члены под руководством Потемкина исследовали достоинства и недостатки книги Каверина. Маршак считал «злодеев» из «Двух капитанов» примитивными, а сюжет взятым всецело из западных повестей. В этом вопросе с ним не был согласен Фадеев. Вместе с тем Маршак отметил хороший язык и «чистые идеи» книги, изображение героизма советских людей в период войны и блокады Ленинграда[364]. Одобрение Потемкина: «Хороший замысел», получила книга Е.Я. Ильиной — сестры С. Маршака — «Четвертая высота» о жизни Марианны (Гули) Королевой, посмертно получившей звание Героя Советского Союза. «Она берет в своей жизни четыре высоты, — докладывала Дубровина, — съемка в кино, овладение науками, вступление в комсомол и высота 68 под Сталинградом, куда она повела в атаку бойцов»[365]. Из исторических биографий жюри выделило книгу Рубинштейна «Адмирал Сенявин» о действиях русских моряков в проливе Дарданеллы в начале ХIХ века. «Этот участок истории забыт, забыто, что эти места освоены русским давно. «Он защищал интересы славян», — в духе панславизма и обретенного вкуса к геополитике обосновал ценность книги Н.С. Тихонов. Но писателей насторожило, что «англичане изображены чересчур ласковыми». Дубровина успокоила жюри: «Он здесь «сконъюнктурничал»…Договорились, что он всю конъюнктуру уберет»[366].

Бдительность директора Детиздата Дубровиной в вопросе об изображении исторических аспектов деятельности современных союзников во Второй мировой войне была следствием новых тенденций в идеологической линии партийного руководства после принятия в апреле 1944 года постановления политбюро ЦК ВКП (б) «О недостатках в научной работе в области философии». Дискредитация немецкой классической философии понадобились составителям для протаскивания антилиберальных идей, укрепления идеологической мощи правительства в условиях планируемого послевоенного сотрудничества с либеральными державами — США и Великобританией[367]. ЦК партии обратил внимание на интерес работников сферы просвещения, писателей, даже ответственных работников аппарата к опыту союзников. Неблагополучная ситуация, с точки зрения идеологов, складывалась в молодежной среде. По мнению части молодежи, выявленному редакцией журнала «Смена» в 1943 году, война «несколько изменила установившиеся понятия любви, дружбы, семьи»; «внесла существенные коррективы в понятие «любовь к родине». Недавние выпускники критиковали систему воспитания в школе. Значительный интерес вызывал вопрос о развитии «связей советской молодежи с молодежью Объединенных Наций». Наиболее проницательные читатели интересовались значением роспуска Коммунистического интернационала для развития этих связей[368].

Война заканчивалась, руководители образования и детской литературы с оптимизмом и надеждой смотрели в будущее. На заседании редакционного совета Детгиза 30 марта 1945 года Дубровина доложила об улучшении положения с бумагой и скором поступлении полиграфического оборудования из Германии[369]. Это порождало иллюзии о возможности перегнать в области полиграфического выполнения книги «наших друзей — Соединенные Штаты, Англию и другие иностранные государства».

Накопленный за годы войны опыт позволил вернуться к вопросу о «типе советской детской книги» — об основных принципах, которыми должны руководствоваться писатели. Принцип «социалистического реализма» в послевоенный период был дополнен новыми элементами. «Искусство детской книги должно являться выражением идей высокого и благородного советского патриотизма, идей национальной гордости. Оно должно идти своими корнями в народное искусство страны; осваивая богатое наследство западной и восточной культуры, оно должно сохранять и культивировать самобытность и революционность нашего искусства», — декларировала Дубровина. Реализовать принципы можно было за счет создания ярких образов, художественной простоты и отчетливости языка детских книг. Писатели должны учитывать психологию детей и их многообразные потребности. Оформление произведений должно было иметь воспитательное и познавательное значение. Цель — создание галереи образов людей эпохи, наделенных «благородными чертами глубокой внутренней красоты советского человека»[370].

В декабре 1945 года в дискуссию о типе детской книги включились многие представители «искусства и педагогики». На редакционном совете под руководством Потемкина и Дубровиной был поставлен вопрос о «школьной повести». Школьная тема приобрела «особое общественное значение». «В школе проводится значительная часть человеческой жизни, и именно та часть жизни, когда формируется сознание, формируется строй чувств человека», — констатировал А.Т.Кононов[371]. Ораторы отрицали «унылый дидактизм», «бытовизм», схематизм в литературе. «Школьная жизнь всегда до конца глубоко проблемна», — заявил педагог И.И. Зеленцов, потребовавший от писателей изображать учащихся как «живых творческих личностей». Для иллюстрации он привел примеры их глубоких духовных запросов, которые сочетались с объяснимой возрастом наивностью[372]. Его поддержала Прилежаева. «Рассказывая о школе, он должен забыть школьные правила, — дерзко заявила писательница и педагог. — Человек, который пишет о школе, должен увидеть жизнь такой, какая она есть, во всех ее противоречиях, во всех сложных и частных неожиданностях…события школьной повести могут быть очень маленькими, незначительными, но они должны быть насыщены внутренним большим содержанием»[373]. Духовная раскованность, жившая в душах писателей сразу после войны, могла далеко увести от задач, которые ставил аппарат пропаганды: изображение острых коллизий в детской литературе могло показать действительный характер общества. Прилежаева была далека от мысли о сломе сложившейся педагогической практики, но еще не осмысленное «внутреннее большое содержание» конфликтов, с которыми сталкивались учащиеся и педагоги в школе, уже раздражало чувствительную художницу и подталкивало к поиску сути проблем и метода их решения. В частности, она выступила против традиции, согласно которой учитель «не имеет ни сомнений, ни колебаний, который безупречен во всех своих поступках». «Но так как я слишком хорошо знаю, что методическое пособие нельзя наложить на работу учителя, то я не могу это принять… Я для себя решаю вопрос, что лгать не нужно. Я хочу говорить правдиво. Может быть, я на этом сломаю себе шею, но я решила, что нужно показывать учителя ошибающимся», — заявила Прилежаева[374]. Сторонником постановки «острых вопросов» был и член-корреспондент Академии педагогических наук (АПН РСФСР) Иван Андреевич Каиров, впервые присутствовавший на совещании. Будущий, с 1946 года, президент АПН, который с 1949 по 1956 годы будет по совместительству еще и министром просвещения РСФСР, автор учебника по педагогике поделился личным опытом. «Мне пришлось в жизни испытать очень много разочарований как преподавателю», — заявил еще не обремененный чиновничьими обязанностями ученый. В его 5 классе было 48 человек, из них половина — единственные дети в семьях, которые были для родителей «гениальными и талантливыми». «Я так и не смог, как от меня требовали в школе, навести дисциплину в этом классе», — искренне сознался бывший учитель[375]. С его точки зрения, детские писатели должны построить «коллизию счастья, добра, благожелательства», воздействовать на чувства ребенка, которые будут способствовать развитию сознания, но при этом не допускать «прописной морали». «Все это очень сложно и трудно», — пожаловался на жизнь учителя будущий шеф педагогов[376]. В.Б. Шкловский, который потерял на войне сына, ушедшего на фронт сразу после школьного выпускного бала, считал, что до сих пор в кино и литературе не показаны лишенные детства подростки, работавшие в период войны в колхозах, на заводах, в ремесленных училищах. Писатели не должны закрывать глаза на трудности, про которые дети знают. Но главное — изобразить школу, которая воспитала целое поколение «человечных людей, встретившихся с немецкими ублюдками и оказавшихся победителями»[377]. Учительница литературы Шильникова обратила внимание на иные моменты бытия: «Попробуйте заглянуть на рынок — это страшное дело, это наши школьники, те, которые цитируют Тургенева, говорят о Толстом. И это абсурд: дети, которые говорят о благородном, красивом, и наряду — грубость»[378]. Фраерман был изумлен разницей в поведении учеников и учителей в довоенный и военный период. «Меня на войне поразил какой-то необыкновенный дух наших людей, какая-то возвышенная святость, — отметил он. — И когда я вернулся с войны, я сказал, что я напишу школьную повесть, напишу повесть о советском учителе»[379]. Как всегда деловито выступали библиотекари, обратив внимание писателей на бесконфликтность их книг. Дети предпочитали читать про гимназию: «Там дети чего-то добиваются, вступают в борьбу, а в нашей советской школе как будто бы и добиваться нечего, все как будто дано»[380], пересказывала библиотекарь слова подростка.

В конце дискуссии Кононов не удержался от попытки дать рекомендации в духе номенклатурного понимания «социалистического реализма»: «надо видеть школу так, как она есть, но надо видеть и ту школу, которая должна быть». Дубровина поступила мудрее: «Решений принимать не будем»[381].

В 1945 году определилось ядро послевоенных рекомендательных списков детской литературы. 26 июня бюро ЦК ВЛКСМ по представлению отделов ремесленных училищ, пропаганды и агитации, управления политмассовой работы Главного управления трудовых резервов одобрил список с 234 названиями. Список состоял из трех разделов: устное творчество народов СССР, иностранная литература, литература народов СССР. Последний включал современную литературу, в том числе: А.П. Гайдар. «Тимур и его команда», «Голубая чашка», «Школа»; А. Г. Голубева. «Мальчик из Уржума»; В.А. Каверин. «Два капитана»; Л.А. Кассиль. «Великое противостояние», «Дорогие мои мальчишки»; В.П. Катаев. «Белеет парус одинокий», «Я — сын трудового народа», «Сын полка»; Н.А. Островский. «Как закалялась сталь»; А.А. Фадеев. «Молодая гвардия». Иностранная литература была представлена всемирно известными произведениями Д. Дефо, Д. Свифта, Э. Войнич, Р. Киплинга, М. Твена, Ф. Купера, Д. Лондона[382].

Литература борьбы и выживания

С началом Отечественной войны на борьбу с фашистскими захватчиками были мобилизованы не только писатели, но и литературные образы, созданные ими. В огне пропагандистской борьбы литературные герои проходили проверку на прочность, на популярность в массах читателей. Осенью 1941 года, в период отчаянных боев за Ленинград, суровый экзамен выдержал образ Сани Григорьева из «Двух капитанов». Ленинградский радиокомитет обратился к Каверину с просьбой выступить от имени Григорьева с обращением к комсомольцам Балтики. «Я резонно возразил, — рассказывал после войны автор, — что хотя в лице Сани Григорьева….определенный человек, летчик-бомбардировщик, действовавший в то время на Центральном фронте, тем не менее это, все-таки, литературный герой». «Не беда, — был ответ, — говорите от его имени, как будто он живет, человек, имя которого можно найти в телефонной книжке». После выступления Каверина на имя «Григорьева» посыпались письма, содержавшие обещание бороться до последней капли крови и дышавшие уверенностью в победе[383]. Читательская любовь подтолкнула автора к развитию образа, продолжению романа.

Проведенное Детгизом исследование популярности среди младших школьников 182 книг, выпущенных в 1942 году, дало удивительные результаты: на первом месте оказалась сказка Аксакова «Аленький цветочек» с 9,2 % отзывов (из 3838): борьбу добра и зла, победу светлого начала дети напрямую связывали с событиями Отечественной войны. На втором месте стояла довоенная повесть Кассиля «Черемыш — брат героя» — 6,8%. На третьем месте оказалась сказка Волкова «Волшебник изумрудного города». Повесть Гайдара «Тимур и его команда» (3,4% отзывов) находилась на 6 месте[384]. В исследовании вкусов подростков и юношества, 584 отзыва на 124 книги, на первом месте оказался роман Григорьева «Суворов», а на втором и третьем произведения, в которых изображены подвиги молодежи: сборник «Будь героем» и очерк о Зое Космодемьянской «Горячее сердце»[385].

Огромную роль в годы войны играло тимуровское движение. Тимуровские отряды по 10-25 человек возникали во дворах, при школах, при станциях юннатов, при Домах пионеров. Они выполняли функции системы социального обеспечения. Чуринова Валя, руководитель команды хореографического сектора московского Дома пионеров, так характеризовала работу коллектива: «Сейчас мы помогаем семье одного бойца Красной Армии….Мы помогаем пилить дрова, кидаем дрова, укладываем в сарай, гуляем с малышом. В день 8 марта мы пришли с подарками, накануне оказали помощь на дому: выгладили белье, вымыли полы. Сейчас мы хлопочем в райсовете, чтобы им дали другую площадь, потому что эта не пригодна для жилья. Потом самая маленькая девочка больна и мы ее каждый день водим на прием к врачу. Кроме помощи семье красноармейца мы еще работаем в госпитале. Подготовили национальные танцы и показываем в госпитале»[386]. Команды развозили уголь по квартирам, расчищали снег, клеили конверты для солдат, принимали участие в противовоздушной обороне.

12 марта 1942 года Московский городской комитет ВЛКСМ провел слет тимуровских команд. Пионерка Зоя Акинфеева из команды станции юннатов во время выступления подчеркнула влияние книги Гайдара «Тимур и его команда»[387] на нее и ее товарищей. Дети делом доказывали свой патриотизм и гуманизм. Их жертвенность во имя победы, а именно так, не казенно, дети воспринимали свое движение, не имела ничего общего с «благотворительностью» пресыщенных «христолюбцев» прошлого. Выступления тимуровцев на слете переплетались с рассказами бойцов Красной Армии о боях, в которых наравне с ними сражались подростки: на фронте дети были проводниками, партизанами, разведчиками, диверсантами. Слет закончился принятием приветствия Сталину и обращением ко всем школьникам Москвы принимать участие в движении[388].

Пионеры Москвы провели воскресники и заработанные деньги перечислили на постройку танков. 31 декабря 1942 года в «Правде» члены учебного комитета школы № 588 Москвы — единственной, работавшей в годы войны в районе, — Владимир Макаров, Александр Доватор и Тася Капитанова отчитывались перед Сталиным за перечисление 4839 рублей на строительство бронетанковой колонны «Московский школьник»[389].

Для поддержки детского патриотического движения Детиздат запланировал на 1942 год «создать, используя идею книги Гайдара «Тимур и его команда», книгу или несколько периодически издаваемых книг, мобилизующих советских ребят на конкретные дела, нужные родине, народу»[390]. Сотрудников редакции вдохновляло и внимание взрослых людей. Распространяя свою продукцию в госпиталях, они заметили, что «бойцы очень любят детскую книгу, иногда больше, чем какую-либо другую»[391]. Деревенским парням с четырехклассным образованием, которые составляли основу армии, нравилась написанная доступным языком книжка. Знали детскую литературу и офицеры. Фраермана поразило, что в часы отдыха на фронте даже генералы затевали целые дискуссии: «Они большего удовольствия не могут себе представить»[392].

В декабре 1942 года к делу подключилось Управление трудовых резервов при СНК СССР, которое предложило писателям выгодные условия[393]. Используя момент, Кассиль создал одну из самых популярных среди школьников и учащихся ФЗО повесть «Дорогие мои мальчишки. Командосы Рыбачьего Затона». Работа получила вторую премию на конкурсе на лучшую художественную книгу для детей за 1944 год[394]. С февраля 1945 года подростки засыпали автора благодарностями. «Несколько минут назад я закончил чтение Вашей книги «Дорогие мои мальчишки», — писал девятиклассник Алик из городка Копейск 16 июня. — Я прочел много Ваших книг и рассказов, но ни одна из книг, ни один из рассказов не произвели на меня такого впечатления. По-моему, это первая после «Тимура» книга, которая с таким подлинным реализмом показала жизнь советских ребят, которые все, вплоть до жизни, готовы отдать за любимую Родину…Я всем сердцем полюбил Капку Бутырева»[395]. Повесть дошла до детей в конце войны и стала феноменом скорее послевоенного детского сознания, мобилизуя подростков на тимуровские дела, на создание своих социальных организаций.

Иные же книги Кассиля, прежде всего предвоенная повесть «Великое противостояние», сыграли определенную роль в воспитании чувств и просто в процессе выживания части подростков в период войны. Инна К. прочитала повесть весной 1942 года в осажденном Ленинграде[396], когда голод ежедневно уносил тысячи жизней. Образ доброго, чуткого, все понимающего человека Расщепея стал ее спасением: «По вечерам, укрывшись с головой в кровати, я фантазировала, словно наяву видела Расщепея и рассказывала ему о том, что я делала днем, что думала, что хочу сделать… Много было тяжелых минут, надо было с кем-то поделиться… Но всем было так и никто не хотел слушать чужие рассказы о горьких минутах». Книга придавала моральные силы, стала стимулом к новой жизни: «Я тогда в холоде и голоде стала продолжать прерванную войной учебу». Теперь семиклассница отчитывалась перед литературным героем за полученные «отлично» по математике. Эвакуация в столицу из осажденного города не принесла облегчения: «В Москве без родных, скиталась как «бездомный щенок»… но все еще поддерживала мысль, что где-то есть люди, настоящие люди, которые готовы помочь в беде. Слишком тяжело терять веру в людей, в добрые чувства, в благородство сердца человека». «Фантазия сменилась реальностью», и Инна была готова плакать от того, что таких замечательных людей нет, «или вернее, от того, что мне не встречаются они», а встречаются жестокие люди с «медными лбами». Утрата юношеских иллюзий не привела к цинизму, а в профессиональном плане жизнь шла в гору: окончив среднюю школу, девушка стала студенткой престижного института. Мечта встретить прекрасных людей и чувства, как ни глумилась над ней жизнь, осталась, о чем свидетельствует желание поделиться «сокровенным» с писателем.

В последующие годы чувства части подростков и юношества при переходе к молодости будут проделывать ту же эволюцию, что и у Инны. Создаваемые писателями замечательные образы, зовущие к гуманизму, будут дискредитироваться реальными общественными отношениями, основанными совсем на иных принципах, а положительные тенденции в жизни не будут столь сильны, чтобы создать материальную основу для расцвета гуманизма и образов, его отражающих и укореняющих в реальности. Этика советской детской литературы 30-50-х годов ХХ века станет основой жизненных принципов того круга городских детей и подростков, которые в силу разных причин имели перспективу в обществе, а также сильных духом личностей, похожих на Инну К., которые черпали силы в гуманистической литературе и были готовы длительное время противостоять окружающей их социальной мерзости.


[327] ГАРФ. Ф. А — 2306. Оп 72. Д. 2436. Л. 56.

[328] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 1. Д. 26. Л. 30, 30 об.

[329] РГАСПИ. ФМ. 1. ОП. 5. Д. 161, 178.

[330] РГАСПИ. ФМ. 1. ОП. 5. Д. 161. Л. 2.

[331] Там же. Л. 5, 16, 33, 35, 38.

[332] Там же. Д. 178. Л. 2.

[333] Там же. Л. 8.

[334] Там же. Л. 21.

[335] Там же. Л. 18-20.

[336] Там же. Л. 16, 17.

[337] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 1. Д. 42. Л. 24, 28.

[338] Там же. Л. 18.

[339] Там же. Л. 22.

[340] Там же. Д. 43. Л. 25-28.

[341] Там же. Д. 43. Л. 31, 35, 37, 40, 104, 105.

[342] Там же. Л. 105 об, 106.

[343] Там же. Л. 2,3, 54, 73, 78, 91.

[344] Там же. Л. 118, 118 об.

[345] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 5. Д. 87. Л. 3.

[346] Там же. Л. 3 об., 9.

[347] Там же. Л. 2 об., 3.

[348] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 5. Д. 87. Л. 6.

[349] РГАСПИ. ФМ. 1. ОП. 32. Д. 124. Л. 16-16 об.; 17-28.

[350] Там же. Л. 17-28.

[351] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 5. Д. 79. Л. 2 об.

[352] Там же. Л. 15.

[353] Там же. Л. 4-9.

[354] Там же. Л. 10-10 об.

[355] Там же. Л. 26 об.

[356] Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов…С. 498.

[357] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 5. Д. 102. Л. 1-3.

[358] Там же. Л. 8.

[359] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 5. Д. 102. Л. 4, 5; Постановление жюри конкурса на лучшую художественную книгу для детей по итогам первого тура конкурса (январь-июнь 1944). М., 1944.

[360] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 5. Д. 117. Л. 3.

[361] Там же. Д. 102. Л. 29.

[362] Там же. Д. 102. Л. 39.

[363] Там же. Д. 141. Л. 9-11 об.

[364] Там же. Д. 115. Л. 3,4.

[365] Там же. Д. 115. Л. 1, 2.

[366] Там же. Д. 115. Л. 8 об. — 9.

[367] См. подробнее: Фатеев А.В. Образ врага в советской пропаганде. 1945-1954. С. 25-27.

[368] РГАСПИ. ФМ. 1. ОП. 32. Д. 124. Л. 45.

[369] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 5. Д. 117. Л. 15.

[370] Там же. Л. 24, 26, 27.

[371] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 5. Д. 120. Л. 1.

[372] Там же. Л. 16-18.

[373] Там же. Л. 34.

[374] Там же. Л. 31, 32.

[375] Там же. Л. 40, 41.

[376] Там же. Л. 39, 42.

[377] Там же. Л. 6-7.

[378] Там же. Л. 52.

[379] Там же. Л. 10, 11.

[380] Там же. Л. 36.

[381] Там же. Л. 64, 67.

[382] РГАСПИ. ФМ. 1. ОП. 3. Д. 380. Л. 36-78.

[383] РГАЛИ. Ф. 1501. ОП. 1. Д. 100. Л. 7, 7 об.

[384] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 1. Д. 91. Л. 11.

[385] Там же. Л. 10.

[386] РГАСПИ. ФМ. 1. ОП. 5. Д. 110. Л. 1.

[387] Там же. Л. 7.

[388] Там же. Л. 12.

[389] Автор благодарит руководителя музея боевой славы школы № 588 города Москвы М.И. Колесникову за предоставленный материал.

[390] РГАСПИ. ФМ. 1. ОП. 32. Д. 64. Л. 34.

[391] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 1. Д. 43. Л. 19.

[392] Там же. Л. 75.

[393] РГАСПИ. ФМ. 1. ОП. 32. Д. 64. Л. 54.

[394] РГАЛИ. Ф. 630. ОП. 5. Д. 102. Л. 5, 29.

[395] РГАЛИ. Ф. 2190. ОП. 2. Д. 429. Л. 38, а также: 1, 17, 28, 35, 45 и др.

[396] Там же. Л. 97-98 об.

К началу

© А. В. Фатеев, 2007 г.
© Публикуется с любезного разрешения автора